Спасительница

Для Голда воскресное утро началось с приятного сюрприза. Хотя, справедливо ли называть сюрпризом закономерный результат долгих и упорных стараний? После стольких дней поисков решения, продумывания плана и кропотливого приведения его в исполнение, волшебные чернила наконец-то готовы. И хоть он сам напрямую не участвовал в «финальной фазе», всё же, полагал, что имеет право считать себя причастным к успеху. В конце концов, именно он понял, каким должен быть недостающий ингредиент. Именно ему удалось склонить Автора к сотрудничеству, и именно он подтолкнул Реджину в правильном направлении. Если бы он не вмешался, она до сих пор сидела бы над книжной страницей и жаловалась на несправедливую судьбу. А теперь самонадеянно собирается присвоить себе все «вершки». Не так скоро, Ваше Величество, не так скоро… Сначала предстоит проверить, чего стоит «честное слово» Айзека. Ну, а Реджина… По правде говоря, Голда не очень-то волнует судьба бывшей ученицы после всего того, что она позволила себе по отношению к Белль. А уж сколько она создала помех ему самому — даже не сосчитать. Достаточно лишь вспомнить последний случай с волшебным пером… Так что — пусть делает, что хочет. Он не будет расстроен, если Реджина вообще останется у разбитого корыта. Хотя, стоит признать, она справилась с поставленной задачей куда изобретательнее, чем он ожидал. Вряд ли бы ему самому удалось провернуть то, что сделала Реджина. А главное — как она это сделала! Даже если бы он сам раньше догадался, что ключ к тёмному потенциалу Спасительницы — Лили, то из-за всех мер предосторожности, предпринятых Малефисентой после того, как она ещё раз убедилась, насколько коварным может быть Румпельштильцхен, ему бы ни за что не удалось подобраться настолько близко к её дочурке. Наверное, он мог бы обидеться на леди-дракона, не будь её рассуждения действительно справедливыми: если бы она встала на его пути — как это сделала Круэлла — он бы наверняка не церемонился. Даже несмотря на то, что Малефисента была ему наиболее симпатична из альянса недокоролев тьмы. На войне каждый сам за себя, и тут уж не до сантиментов. Так что прибегнуть к «помощи» Реджины — вынужденная мера, на которую ему пришлось пойти — оказалось удивительно прозорливо. В этом деле Злая Королева поистине оказалась незаменимой. Он поставил на её способность добиваться желаемого — и не прогадал. Бывшая ученица его ничуть не разочаровала. Более того, она даже превзошла его ожидания, хоть он и никогда не скажет этого ей лично. Голд не сразу понял, что именно затеяла Реджина, но не без гордости наблюдал, как она раз за разом пыталась сблизиться с Лили и ненавязчиво заговорить с ней о поступке Прекрасных, что приговорил бедную девочку к долгим годам одиночества и тёмных беспросветных будней. Как незаметно, но неустанно пыталась заново пробудить в ней притухшую было ненависть. И с каждым разом Реджина была всё ближе к успеху, пока в один ужасный момент Малефисента не сломала все планы бывшей подружки. Но Голд знал, что Реджина не сдастся. Он успел хорошо изучить её нрав и в этот раз не сомневался: она пойдет до конца. И снова оказался прав: Реджина предприняла ещё одну попытку, которая, наконец, окупила все потраченные усилия. Даже Голду пришлось признать, что он бы не смог справиться лучше. Все просто: он никогда бы не додумался явиться к Лили в образе Эммы Свон и со всей силы наступить на больную мозоль ещё раз. Подобная дерзость Реджины его и восхитила, и возмутила одновременно, ему даже стало интересно, как отреагировала бы сама Эмма на такое предательство. Впрочем, это странное сочетание эмоций перестало его волновать, едва он увидел, как заискрилась волшебная субстанция в пиале, когда в неё попали заветные капельки крови. Чернила наконец-то готовы, и всё остальное стало неважно. Теперь у него впереди несколько напряжённых часов ожидания, а потом… впрочем, загадывать наперёд — плохая примета. Он уже не раз убедился, что жизнь любит преподносить сюрпризы. Одно Голд может сказать наверняка: он сделает всё, что в его силах, чтобы наконец-то получить законное право на счастливый финал. И если Айзек вдруг вздумает не сдержать обещание… Что ж, Румпельштильцхен ещё способен поставить на место зарвавшегося писаку.

***

Голд настолько погрузился в размышления, что даже не услышал, как у хижины остановился автомобиль. Он выходит из мысленного транса только под громкий непрерывный стук кулаков по двери. Этот звук его скорее раздражает, чем удивляет. По ту сторону кто-то явно горит желанием его повидать. Или, если точнее, опять его в чем-то обвинить, судя по настойчивости ударов. У него даже есть целых две версии по поводу личности посетителя. Но первая — невозможна, а вторая… лучше бы тоже оказалась неверной. — Голд! Я знаю, что ты там! — женский голос, вопреки высказанной уверенности, звучит вовсе не так твёрдо. Голд невесело улыбается самому себе. Когда провидению было дело до его желаний? Только разборок с Эммой Свон ему сейчас и не хватает. А главное — как всё это вовремя! Стук прекращается лишь на секунду, пока Эмма ожидает его отклика. Затем возобновляется с новой силой. Самым простым было бы затаиться и не отвечать, притвориться, что его здесь нет. Но, зная характер Эммы и её целеустремлённость, Голд рассматривает этот вариант не дольше секунды. Он ни минуты не сомневается, что она скорее снесёт дверь, чем поверит, что никого нет дома. Он догадывается, что могло её так разозлить: должно быть, она как-то узнала, что его сотрудничество с Автором отнюдь не в прошлом, и теперь, разъярённая, явилась обвинять его во всех смертных грехах. Что ж, её право. Но вины он не чувствует. Сожалений тоже. Он больше ничего никому не должен, так почему бы не оставить его в покое? Чертыхнувшись про себя, Голд не спеша идёт к двери, и, вдохнув поглубже, открывает её. На пороге действительно стоит Эмма Свон — злая как сто чертей, со взъерошенными волосами и нездоровым блеском в глазах. Одного взгляда на неё достаточно, чтобы понять: адекватного разговора ожидать не стоит. Она пришла сюда с конкретной целью и не уйдёт, пока не получит хоть какое-то удовлетворение. Однако, увидев его, Эмма замирает, занеся правую руку для очередного удара. Голд краем глаза замечает, что костяшки её пальцев уже сильно покраснели, но она, должно быть, так увлеклась, что совсем не чувствует боли. Он ожидает, что она начнет кричать прямо с порога, но Эмма долгое время даже не шевелится. Удивлённо приподняв брови, Голд изучает её лицо. Она выглядит немного растерянно, и это идёт вразрез с его представлениями о том, как должна вести себя Эмма Свон, узнав о его тайных планах. Впрочем, суть от этого совсем не меняется. Секундное промедление ещё ни о чём не говорит. Сейчас она придёт в себя и подтвердит все его догадки. Голд устало отходит в сторону, не дожидаясь, пока его мысленное предсказание сбудется. Он даже не утруждается посмотреть, заходит ли Эмма внутрь, или остается стоять за порогом. Он приседает у камина, подобрав кочергу, и бездумно шевелит пылающие поленья, наблюдая за искрами, когда слышит стук её сапог по полу, слегка приглушённый толстым ковром. Пальцы, крепко сжимающие кочергу, предательски подрагивают — его собственное тело будто насмехается над усердными попытками сохранить на лице тщательно вылепленную за долгие годы маску безразличия. Чёрт побери, его ведь действительно задевает такое отношение Эммы Свон после всего, что произошло за последние дни! Но она не должна увидеть, что ему не всё равно. Эмма останавливается в двух шагах от него. Какое-то время стоит полная тишина. Голд чувствует, как она прожигает убийственным взглядом его спину, чувствует, как с каждой секундой в воздухе нарастает напряжение. Но он не оборачивается. Он вообще старается никак не реагировать на её присутствие, хотя это становится всё труднее с каждой секундой. Ему совсем не хочется с ней ссориться. Как-то ненароком Эмма стала едва ли не самым близким ему человеком, и совсем не хочется разрушать эту иллюзию. Впрочем, она ведь ясно дала понять при прошлой встрече, что её совсем не волнуют его чувства. Так разве не будет логичнее отбросить все сантименты подальше? Тёмный он или нет, в конце концов? — Что, так ничего и не скажешь? — раздаётся у него за спиной строгий обвиняющий голос — Эмма бросилась в атаку, не тратя времени на приветствия. Голд не может сдержать горькую усмешку. Немного помедлив, он встаёт, и, лишь положив под её пристальным взглядом кочергу на место, отвечает: — Думаю, ты пришла сюда не для того, чтобы слушать… дорогуша, — он сам удивляется, насколько холодно и хлёстко звучит его голос. Но это к лучшему — чем короче будет эта сцена, тем будет лучше для них обоих. И тем быстрее он сможет приступить к главному. Голд не без злорадства наблюдает, как Эмма мечется между желанием возразить ему (как обычно) и накричать на него, доказав тем самым, что он прав. Он замечает, как её опущенные по бокам руки сжимаются в кулаки, а нездоровый блеск в глазах становится ярче: она снова закипает и вот-вот выплеснет на него всю свою ярость. Впрочем, плевать: ему надоело быть везде крайним. Он вспоминает предыдущую их встречу в этой самой хижине и то, как на кончиках её пальцев вспыхнули искры. Сейчас Эмма кажется злей раз в десять, а ведь он её даже не целовал! Даже странно, что в этот раз ничего такого не происходит… Или нет? Может быть, всё дело как раз в поцелуе? Впрочем, проверять он не собирается. Хватит проводить эксперименты, пора действовать наверняка и, наконец, получить заслуженное. Но сначала нужно утихомирить мисс Свон. Она не должна ему снова помешать. Видимо, желание накричать на него всё-таки побеждает, потому что Эмма снова разжимает кулаки и делает несколько стремительных шагов ему навстречу, обвиняюще тыча в него пальцем. — Это всё ты! — шипит она, подступая ещё на шаг ближе. Он всё так же за ней наблюдает, сохраняя внешнюю невозмутимость. — И что же я опять натворил? — спрашивает он как можно холоднее. История стара как мир. Как же он от этого устал… — Если бы ты не был таким… — Каким — таким? — Он не даёт ей возможности договорить. За свою жизнь он слышал едва ли не все возможные варианты нелицеприятных характеристик собственной личности. И у него совсем нет желания в тысячный раз слышать какой-либо из этих вариантов. Особенно из уст Эммы. Его «трюк» срабатывает и на миг заставляет Эмму замолчать. Голд почти видит, как в её голове лихорадочно проносятся мысли, подсказывая ответ поколючее. Впрочем, она довольно скоро выходит из ступора, произнося не слишком изобретательное: — Из-за тебя моя жизнь снова летит ко всем чертям! Это ты виноват! А вот это уже что-то новенькое. Неужели его предположения оказались ошибочными? Вот только… какая разница? С какой стати его должны волновать проблемы личной жизни Эммы Свон? Пора заканчивать это представление. Он решает применить проверенный метод. — Мисс Свон, может быть, мне упростить вам задачу и принести кинжал? Кажется, в этот раз вы готовы им воспользоваться, — он говорит подчеркнуто вежливо, сознательно изображая мерзавца и пытаясь вызвать у неё отвращение к создавшейся ситуации. Но кажется, он перестарался. От его слов Эмма застывает как громом пораженная. А затем бросается на него с явным намерением ударить. Голд реагирует мгновенно: едва она заносит руку для удара, он резко перехватывает её запястье. От неожиданности Эмма пошатывается и чуть не теряет равновесие, но, сообразив, что произошло, тут же пытается вырваться. Голд, однако, отпускать её не спешит. Хоть за долгую жизнь ему мало приходилось иметь дело с женскими истериками, он вовсе не желает становиться свидетелем, как Эмма Свон разнесёт на щепки его собственную хижину. А учитывая её энтузиазм — как раз к этому всё и клонится. Однако, что-то не так. Сложившаяся ситуация начинает всерьёз его беспокоить. Что же такого случилось, что в этот раз Эмма перешла черту? За всё время их знакомства она всегда, что бы ни случалось, умела держать себя в руках — едва ли не единственная из всех, с кем ему приходилось иметь дело. Ей всегда удавалось отыскать здравый смысл. Именно поэтому он всегда ей симпатизировал. А сейчас… сейчас ему просто больно смотреть на то, что с ней происходит. И почему-то совсем не к месту усиливается желание придушить, наконец, мерзкого пирата. Нужно что-то предпринять, иначе, оставив от хижины одни развалины, она примется и за него. Или наоборот — сразу приступит к нему. Но, как назло, в голову не приходит ни одной толковой идеи, как этого избежать. По правде говоря, бестолковая сейчас тоже была бы очень кстати. Что ему сделать? Взять её за руку, погладить по волосам или заключить в объятия? Что за абсурд! Он совершенно не… — Пусти меня! — снова шипит Эмма, прерывая беспорядочный поток его мыслей и пытаясь другой рукой разжать его цепкую хватку. Впрочем, её попытка с самого начала обречена на провал: схватив и другую её руку, Голд разворачивает её и крепко прижимает спиной к своей груди, почти совсем лишая возможности двигаться. Поначалу её это не останавливает: дёргаясь и извиваясь, она старается освободиться. Голд не сомневается, что если бы ей это удалось, она вцепилась бы в него, царапала, била и кусала — до тех пор, пока от него не осталось бы ничего, кроме кровавого месива. Но, спустя несколько долгих минут тщётных попыток вырваться, Эмма наконец-то постепенно затихает. Выждав ещё немного, Голд чувствует, как она бессильно повисает в его руках. Решив, что уже безопасно ослабить хватку, он поворачивает Эмму к себе лицом, осторожно положив руки ей на плечи. Она не протестует. Такое впечатление, что она вообще забыла где находится: от её пустого взгляда ему даже становится не по себе. — Эй, ты в по­ряд­ке? — спра­шива­ет он хрип­лым от дол­го­го мол­ча­ния го­лосом, чуть встряхнув её. Эмма поднимает на него расфокусированный взгляд. — Ты мерзавец! — говорит она тоном обиженного ребенка, от которого Голд не может сдержать улыбки. Он облегчённо вздыхает: кажется, самое страшное уже позади. — Я знаю, — отвечает он с непринуждённой беспечностью, — но ты же здесь не поэтому? — Пусть у него мало опыта в подобных делах, но он достаточно сообразителен, чтобы понять: вряд ли его скромная персона могла стать причиной такого бурного поведения. Даже несмотря на бесчисленные «заслуги». Нет, здесь что-то другое… Что же всё-таки случилось, и кто в этом виноват? Может быть, Реджина? Эмма всё ещё смотрит на него обвиняюще, но в уголках её глаз начинают собираться слёзы. Голд не хочет их видеть, поэтому, поддавшись мимолётному порыву, который удивляет даже его самого, он снова прижимает Эмму к себе. Она опять не сопротивляется, более того, спустя несколько секунд он чувствует, как её руки мягко ложатся на его спину, а голова утыкается в грудь. Ему кажется, что он слышит приглушенный всхлип. — Ну всё, хватит, успокойся, — говорит он просто, чтобы не молчать. Он даже не знает, слышит его Эмма или нет. Его охватывают странные ощущения: он успел отвыкнуть от человеческого тепла и теперь даже боится пошевелиться, чтобы не напугать её ещё больше. Даже удивительно, как быстро всё его раздражение и желание уколоть её в ответ куда-то испарились. Во­лосы Эммы пахнут мёдом и дож­дем, и Голд не­воль­но нас­лажда­ется мо­мен­том бли­зос­ти. Вряд ли ког­да-ни­будь та­кое пов­то­рит­ся. Ско­ро она ус­по­ко­ит­ся, уй­дёт и, ско­рее все­го, боль­ше ни­ког­да не за­гово­рит с ним снова. И хоть ему приятно держать её в своих объятиях, он хочет, чтобы это закончилось как можно скорее, потому что мысли убегают в совсем ненужную сторону с пугающей быстротой. Ему нельзя сейчас отвлекаться от задуманного. Наконец Эмма отстраняется и поднимает голову. Голд тут же с готовностью её отпускает и, отвернувшись, снова от­хо­дит к камину. Он боится взглянуть на неё, боится увидеть, какое выражение отразится в её глазах следующим. Он даже не знает, что будет хуже: увидеть в них ненависть или понимание. Вид пляшущего в камине пламени привычно успокаивает, и пос­те­пен­но к не­му воз­вра­ща­ет­ся обычное са­мо­об­ла­дание и способность ясно мыслить. Однако это совсем не помогает разобраться в ситуации. «Что это вообще бы­ло, Голд?» — от­ве­та на этот воп­рос у не­го нет. Напряжение в комнате сменяется почти осязаемой неловкостью, которую, похоже, ни Голд, ни Эмма не в состоянии побороть. Спус­тя це­лую веч­ность звенящая ти­шина, на­руша­емая лишь пот­рески­вани­ем ог­ня и шу­мом начавшегося за ок­ном дож­дя, наконец, пре­рыва­ет­ся. — На­вер­ное, мне луч­ше уй­ти, — голос Эммы звучит почти как обычно. Трудно поверить, что всего несколько минут назад она то срывалась на крик, то готова была расплакаться как ребёнок. — На­вер­ное, — пов­то­ря­ет Голд, не оборачиваясь. Так действительно будет лучше. Похоже, она уже пришла в себя. Теперь его очередь. Но Эмма не двигается с места. Такое ощущение, что она хочет сказать что-то ещё, и Голд еле удерживается от того, чтобы поддаться любопытству и всё-таки взглянуть на неё. Затем раздаётся звук отдаляющихся шагов. Голд снова облегченно вздыхает. — Спасибо, — внезапно говорит Эмма уже у самой двери. Это слово раздаётся в тишине хижины подобно выстрелу, и Голд невольно вздрагивает от неожиданности. Он оборачивается и смотрит на неё удивлённым взглядом. — За что? - он, правда, не понимает, чем заслужил благодарность. Но чувство непонимания уже почти стало привычным, когда дело касается Эммы Свон. Он почти смирился с тем, что никогда не может предсказать её слов и поступков. Эмма не отвечает. Она лишь неопределённо пожимает плечами и обводит взглядом тускло освещённую комнату. Они оба будто ждут чего-то. — Не знал, что и среди лебедей бывают оборотни, — наверное, шутить сейчас не очень уместно, но Голд чувствует необходимость как-то сгладить впечатление от произошедшего. Он пытается улыбнуться, но получается не очень. — Что? — Шутка, которую приходится объяснять, перестаёт быть смешной. Хотя, была ли она смешной изначально? Он подходит на шаг ближе. — Ну, только что на моих глазах один превратился в разъярённую тигрицу, — он снова улыбается, и на этот раз получается чуть лучше. Эмма, наконец, понимает, куда он клонит, и слабо улыбается в ответ. Атмосфера в комнате становится ощутимо легче. — Не хочешь рассказать, что случилось? — Он и сам не знает, зачем спрашивает, но, кажется, ему, правда, хочется знать. Опустив глаза, Эмма отвечает: — Давай будем считать, что сегодня очень редкое полнолуние, которое бывает только раз в тысячу лет. — Договорились, — говорит он после небольшой паузы, пытаясь игнорировать возникшее где-то внутри неприятное чувство разочарования. Но зато неловкость, наконец, окончательно развеялась. Эмма делает ещё шаг к двери, но затем снова оборачивается. — А я не знала, что ассоциируюсь у тебя с лебедем, — она как-то странно выжидающе на него смотрит. А он, в свою очередь, немного помолчав, коротко отвечает: — Теперь знаешь. На её лице снова мелькает тень улыбки — лишь на миг, но этого достаточно, чтобы он мог заметить. Затем, будто вспомнив о чём-то, Эмма хмурится. Бросив на него прощальный взгляд, она, наконец, преступает порог и закрывает за собой дверь. Голд долго смотрит ей вслед, думая совершенно не о том, о чём следовало бы.