Спасительница

Закрыв за собой дверь, Эмма стремительно выходит на улицу, но, пройдя всего несколько шагов, снова останавливается и обессиленно прислоняется лбом к деревянному столбу, подпирающему крышу над крыльцом. Лицо пышет жаром, руки дрожат, а ватные ноги отказываются держать её тело. Сама себе она напоминает больного, только что очнувшегося от лихорадочного бреда. Как она дошла до такого? Но в голове вместо связных мыслей один лишь липкий туман. Такое чувство, будто она только что разгрузила целый вагон кирпичей и вот-вот упадёт замертво от усталости. Что на неё нашло, понять она совершенно не в состоянии. С неба льются упругие потоки дождя, но Эмма не спешит укрыться под деревьями или в тёплом салоне своего «Жука». Холодный душ — именно то, что ей сейчас необходимо. Он поможет остудить мысли и отрезвить сознание. И, может быть, спустя некоторое время ей даже удастся добраться до дома. «Какого чёрта, Свон?!» — мысленно ругает себя Эмма, когда к ней медленно, словно из далёкого путешествия, возвращается способность оценивать происходящее. Сейчас, когда она осталась наедине с собой, сознание постепенно заполняют воспоминания о только что произошедшей сцене, а тело запоздало реагирует болью на не слишком деликатные прикосновения Голда. Она чувствует себя невыносимо глупо. Ещё никогда желание немедленно провалиться сквозь землю не было таким сильным. Хочется выбросить из памяти не только последние несколько часов жизни, но и весь день. Или ещё лучше — целый месяц. Кажется, именно этот отрезок времени оказался как никогда прежде угрожающим её психическому здоровью. Ей так стыдно, что, кажется, она больше никогда не сможет спокойно взглянуть в зеркало на собственное отражение. А как она теперь посмотрит в глаза Голду? Почему вообще она оказалась именно здесь? Почему вломилась в хижину и буквально с порога напала на хозяина? Впрочем, он тоже хорош — спровоцировал её, наверняка зная, какой будет реакция, если он заговорит о кинжале. Но ведь она первая начала, не так ли? Зачем же искать себе оправдания, если их нет? Новый поток мыслей, становящихся угрожающе настойчивыми, заставляет Эмму несколько раз стукнуть лбом по столбу в попытке взбодриться. Но толку от этого мало: к ноющей боли в запястьях добавляется звон в ушах, а мысли так никуда и не исчезают, а только отступают под напором новых, ещё более стремительно загоняющих её в тупик. Неужели она только что… обнимала Голда? «Молодец, Свон, просто прекрасно! Как будто ваши отношения и без того были сама ясность.» Эмма издаёт хриплый стон и делает новую попытку взять себя в руки. Она трясёт головой и заставляет себя оторваться от столба. С трудом переставляя ноги, ей удаётся кое-как добраться до машины. Но, дойдя до неё, Эмма останавливается и оборачивается, окидывая взглядом хижину. Как уже было однажды, у неё возникает необъяснимое желание вернуться и хотя бы попросить прощения за свое унизительное поведение. Впрочем, эта мимолётная мысль быстро гаснет где-то в недрах сознания, едва Эмма вспоминает, чем заканчивались её прошлые визиты в эту хижину. Нет, она определённо ещё не готова встретиться с Голдом снова — для начала нужно окончательно прийти в себя. И желательно, не попадаясь никому на глаза. Радуясь, что здравый смысл потихоньку к ней возвращается, Эмма садится в машину и поворачивает ключ в замке зажигания.

***

Спустя четверть часа Эмма останавливается рядом с пляжем и выбирается из машины. Дождь к этому времени уже прекратился, и сквозь слой серых туч даже пробивается рассеянный солнечный свет. Но Эмма ёжится от холода: вероятно, стоять под дождем было не самой лучшей идеей. Но возможность простудиться — последнее, что её сейчас волнует. Из кармана раздаётся резкий звук звонящего телефона. Нехотя Эмма достаёт его и рассеянно смотрит на экран. Киллиан. Ну надо же, теперь он хочет поговорить! Преодолев соблазн отдать мобильник на растерзание свирепым волнам, Эмма отключает звук и бросает его на пассажирское сидение автомобиля. Разговаривать ни с кем не хочется. А с Киллианом Джонсом — тем более. Пляж безлюден в такую погоду, и Эмма не ошиблась, рассчитывая, что сможет побыть здесь в одиночестве. Мерный шум волн, разбивающихся о берег, успокаивает, и мало-помалу мысли в голове начинают укладываться в какое-то подобие порядка. Она наугад бредёт по влажному песку, не обращая внимания на неприятно липнущую к телу мокрую одежду и на колючие брызги, что порывистый ветер то и дело бросает в лицо. Как ни странно, это даже помогает ей быстрее вернуться в реальность. Или Эмма заставляет себя в это поверить. Как бы там ни было, она решает, что случившегося всё равно не изменить, а жить дальше как-то надо. И, хочет она того, или нет, но с Голдом ей ещё придется столкнуться, и лучше бы на момент следующей встречи он не считал её сумасшедшей. По правде говоря, меньше всего она могла ожидать, что на её истерику Голд ответит таким спокойствием и… пониманием? Если на минуту забыть, что это был именно Голд, то… так на его месте поступил бы хороший друг. И эта мысль (будто ей до этого не о чём было задуматься) совсем сбивает Эмму с толку. Разве их с Голдом можно назвать друзьями? Из груди Эммы вырывается нервный смешок. Это же абсурд! Она и Голд — друзья! Даже звучит нелепо! Вот только ей тяжело припомнить, когда в последний раз кто-то подставлял ей дружеское плечо, в которое можно было уткнуться, чтобы хоть на мгновение забыть о терзающих неприятных мыслях. Мэри Маргарет и Дэвид не в счет, а Реджина… пожалуй, ей чужды такие сантименты. Впрочем, до этого дня она думала, что Голду тоже. Но, чего уж греха таить, его плечо оказалось вполне мягким и вполне сильным. И Эмме было уютно в его объятиях. «Свон, немедленно прекрати! О чём ты только думаешь?!» Сделав над собой усилие, Эмма вспоминает о том, что послужило причиной её недавнего срыва. Думать об этом вовсе не доставляет ей удовольствия, но бардак в голове нужно срочно разобрать. Иначе срыв окажется далеко не последним, а этого допустить никак нельзя. Последствия первого и так кажутся ей катастрофическими. А ведь она даже не успела оценить в полной мере масштабы ущерба! Итак, Киллиан предал её. В тот самый момент, когда поддержка близких была для неё так важна. Вот почему его поступок настолько выбил почву у неё из-под ног — она такого просто не ожидала. И это после всего, через что она прошла в последнее время. В памяти всплывает недавно вскрывшаяся тайна прошлого родителей. Неужели все, кто её окружает, имеют от неё секреты? Думать об этом просто невыносимо, и чтобы отвлечься, Эмма подбирает обломок прибившейся ветром ветки и начинает бездумно чертить узоры на песке. Получается набор бессмысленных причудливо закрученных линий, но какое-то время Эмма сосредоточенно разглядывает собственные художества с таким видом, будто разгадывает шифр. Затем она резким движением всё перечёркивает и, отбросив ветку в сторону, разворачивается обратно к машине. Каким бы потрясением ни стало для неё недавнее открытие (а в глубине души она всё-таки была готова к такому повороту событий), это всё равно не объясняет, почему её взбесившееся сознание крайним назначило именно Голда. Да, безусловно, он во многом поспособствовал тому, что произошло, но ведь это не повод вешать на него всех собак. Справедливости ради, он совсем непричастен к вероломству Крюка. И уж точно никто не заставлял его спокойно выслушивать обвинения в свой адрес в собственном доме. Да будь Эмма на его месте, она бы вытолкала саму себя за дверь после первой же фразы, высказанной повышенным тоном! Но… вдруг у Голда, всё же, была причина? Вдруг он вёл себя так лишь потому, что хотел задобрить её или воспользоваться моментом слабости? Ведь недаром он вспомнил про кинжал, так ведь? Эмме не нужно лишнее напоминание, чтобы возродить в мыслях ту встречу у Колодца — ей до сих пор страшно думать о том, что было бы, если бы… Но ведь с тех пор всё изменилось, не правда ли? И хоть Голда совсем нельзя назвать послушным одуванчиком, она, по крайней мере, научилась понимать его поступки. И сейчас ей упорно не хочется искать двойного дна в этом спонтанном жесте великодушия. Хватит подозрений. Пусть это очередное проявление наивности, но она не поддастся мании преследования, хоть для неё и есть все основания. Парадокс, что когда близкие люди обманули её доверие, якорем, что удержал её от прыжка в бездну саморазрушения, оказался именно Голд. И в такой парадокс ей хочется поверить. Ещё сегодня утром эта мысль показалась бы ей абсурдной, сумасбродной, но сейчас… что-то изменилось в их отношениях за этот день. Несмотря на то, что они едва ли успели обменяться хоть несколькими словами, они стали ближе друг другу, чем когда-либо раньше. Что ж, теперь её очередь просить у Голда прощения. Но Эмма предпочитает искупить свою вину действиями, а не словами. К тому же, что может отвлечь от неприятного самокопания лучше, чем старая-добрая работа? А она ведь выполнила свою совсем не качественно. Например, поддавшись эмоциям, она забыла расспросить Реджину о волшебных чернилах. А вдруг Королеве, всё же, удалось их раздобыть? В таком случае, нельзя подпускать к чернилам Айзека — лучше от этого уж точно никому не станет, а вот хуже… Почему-то второй вариант кажется куда более вероятным. Нахмурившись, Эмма вздыхает и снова садится в машину. В салоне тепло, но не успевает Эмма как следует отогреться, как её внимание привлекает мигающий свет на пассажирском сидении. Скорее из интереса, чем от желания ответить, она подбирает телефон и смотрит на имя звонящего. На этот раз звонит Реджина. С одной стороны, Эмма всё ещё зла, но желание узнать, что могло заставить Королеву снизойти до телефонного разговора после всего, что они сказали друг другу в холле мэрского особняка, оказывается сильнее. К тому же, чутьё подсказывает, что хороших новостей ждать не стоит. Глубоко вдохнув, Эмма нажимает на кнопку ответа. — Свон, — раздаётся из трубки резкий голос. Реджина явно не на шутку взволнована, и это только усиливает возникшее ощущение тревоги. — Да? — Эмма почти не дышит, ожидая ответа. — У нас крупные неприятности. Срочно приезжай. — Что случилось? — спрашивает Эмма, чувствуя, как внутренности скручиваются в узел от неприятного предчувствия. — Некогда объяснять, но это Автор. И… — Реджина делает паузу, затем сквозь зубы добавляет: — Голд.