Спасительница

Голд наблюдает за Эммой в окно всё время, пока она стоит у крыльца, обнимая деревянный столб. Ему следовало бы отвернуться, следовало бы забыть о внезапном отклонении от плана и проверить, чем там занимается Айзек под боком у Реджины, но почему-то не получается оторвать взгляда от фигуры в красной куртке, нещадно мокнущей под дождём. В голове одна за другой лихорадочно проносятся разнообразные мысли, и выйти на улицу предложить Эмме зонтик — ещё не самая нелепая из них. Произошедшая сцена повлияла на него гораздо сильнее, чем он мог ожидать. И гораздо сильнее, чем он готов признать вслух. Удивительно, но всё негодование, все обиды и вся злость разом куда-то испарились, освободив место недоумению и неясному чувству вины. Опять. Он слишком размяк в последнее время, пора бы прекратить зачастившие всплески неуместных чувств, пока они совсем не вышли из-под контроля. Но если вдуматься, он действительно виноват перед Эммой Свон. Обвинения, которые она в припадке безумия бросила ему в лицо — вовсе не беспочвенны. И дело даже не в том, что он вот-вот собирается снова её обмануть. Из-за его вмешательства в судьбы других её жизнь действительно оказалась совсем не такой, какой должна была бы быть жизнь принцессы из Зачарованного Леса, и началось это ещё задолго до её рождения. Он уже и не вспомнит толком, сколько хитростей ему пришлось совершить ради того, чтобы на свет появилась Спасительница. Сделка с матерью Прекрасного, с Королём Георгом, с самим Прекрасным, с Белоснежкой, обучение обеих дочерей Коры… Всё теперь слилось в единое тёмное пятно с одним лишь проблеском света — надеждой на встречу с сыном. Одна она поддерживала в нём желание жить и заставляла шаг за шагом следовать разработанному плану, невзирая на то, сколько невинных душ пострадает в процессе его исполнения. Голда ведь до сих пор совсем не волнуют судьбы всех, кому довелось выступить в роли пешек. Вот только… к чему всё в итоге его привело? И стоило ли потраченных усилий и времени? Бэй… его мальчик сейчас там, откуда не возвращаются. А он — Голд — вновь на пороге осуществления очередного грандиозного плана. Жизнь — одна большая карусель. Но он ни о чём не жалеет. Пусть им недолго пришлось побыть вместе, но они всё-таки встретились. Более того: Бэй даже простил его за прошлые ошибки, а значит — всё было не напрасно. И Голд бы с готовностью прошёл тот же путь с самого начала, если бы это помогло ему встретиться с сыном снова. Но сейчас всё, что он может — только выполнить данные ему обещания. Или хотя бы попытаться. Грудь что-то болезненно сжимает, и Голд не сразу понимает, что снова даёт о себе знать проклятие. Он крепко сжимает зубы и прикрывает глаза, ухватившись руками за подоконник, чтобы не потерять равновесие. Приступ длится всего несколько секунд, но Голд знает, что передышка будет короткой. Времени осталось совсем мало, и если не поторопиться — его «долго, но совсем не счастливо» очень скоро закончится прямо здесь. Когда вспышка боли утихает так же внезапно, как и началась, он снова бросает взгляд в окно: Эммы там больше не видно, как и её желтого «Жука». Но тем лучше — она не сможет помешать ему осуществить затею с Автором. И ей совершенно незачем снова видеть его слабость. Жаль, что их «сотрудничество» так и не привело ни к чему конструктивному. Эмму он, по крайней мере, знает куда лучше, чем Айзека. Может быть, в следующий раз они встретятся при других обстоятельствах, и тогда ни один из них не будет одержим желанием наброситься на другого — Голд был бы рад сохранить то подобие дружбы, что у них установилось, и в будущем. Впрочем, скорее всего, это невозможно, так что… Посторонний звук отвлекает его от всяких мыслей. Спустя секунду он не без удивления наблюдает, как в облаке фиолетового дыма, прямо посреди комнаты материализуется фигура Айзека. Он выглядит бодрым и чрезвычайно собой довольным, и Голд, все ещё кривясь от тупой боли, тут же отрывается от подоконника, стараясь спрятать от посторонних глаз собственное состояние. Стоять выпрямившись — совсем непросто, но он делает над собой усилие и равнодушно произносит короткое: — Ты? — Как бы ни было плохо, ни в коем случае нельзя дать понять Айзеку, что он — его последняя соломинка, что Голд отчаянно ждал его возвращения почти с тех самых пор, как они расстались — здесь же, на этом самом месте — для того, чтобы воплотить в жизнь составленный план. …который всё равно с треском провалился стараниями Эммы Свон. Может быть, пора, наконец, перестать о ней вспоминать по любому поводу? — А ты ожидал увидеть кого-то другого? Не думаю, что в этом городе у тебя ещё остались друзья, — к удивлению Голда, Айзек говорит без всякой иронии. Напротив, в тоне его голоса проскальзывают нотки сочувствия. Уж не набивается ли Айзек ему в эти самые друзья? Интересно, он, правда, проникся к нему симпатией или только изображает это? Только зачем? У писателя слишком высокое самомнение и непомерно длинный язык, но Голд предпочитает не обращать на это внимания — сейчас есть дела поважнее. — Зато враги ещё остались, — отрезает он, опускаясь в кресло. Становится немного легче, и он добавляет более уверенным голосом: — И, честно говоря, я немного удивлён, что им не удалось склонить тебя на свою сторону. По лицу Айзека пробегает мимолётная тень. — Я бы ни за что на это не пошёл, — произносит он сквозь сжатые зубы. В голосе сквозит неприкрытая ненависть, и Голд невольно задаётся вопросом, что же послужило тому причиной. — Рад это слышать, — говорит он, не озвучивая своих сомнений. — Полагаю, мне стоит извиниться за то, что в какой-то момент утратил веру в твою преданность. — Я на это не в обиде, — отмахивается Айзек, присаживаясь рядом. — Ну так что, приступим? — Он сам переходит к главному, и Голд рад, что ему не придётся искать правильные слова, чтобы не выдать своё нетерпение. Но в мыслях поселяется неясная тревога: ему очень не нравится зловещий блеск в глазах Айзека и явная недосказанность в его словах. Что с этого «предприятия» получит он? Впрочем, ещё будет возможность об этом подумать: написание счастливого финала тоже требует затрат времени. И даже немалых. — Не здесь. Полагаю, тебе не удалось улизнуть от Реджины тайком, а значит, тебя будут искать. И в первую очередь — в моей хижине. Так что нам нужно другое убежище. И кажется, я знаю место, куда пойдут в последнюю очередь. Айзек кивает, соглашаясь, и Голд взмахивает рукой, окутывая их обоих привычной бордовой дымкой. Когда они оказываются у Колодца желаний посреди леса, Голд снова чувствует слабость. Чтобы не упасть, он, тяжело дыша, опирается на дерево. Айзек, однако, этого не замечает. Отвернувшись, он с интересом осматривает новую для себя местность. — Интересное ты выбрал местечко. Уверен, что здесь нас не найдут? — Уверен, — с трудом говорит Голд. На самом деле, рано или поздно их всё равно обнаружат, но только после того, как обыщут лавку и хижину. Айзеку необязательно знать, что он всего лишь выиграл для них немного времени. — Но тебе всё равно лучше поторопиться. Айзек поворачивается к нему, и, судя по всему, от его взгляда не ускользает, как нетвёрдо Голд стоит на ногах и как хватается за дерево в поисках поддержки, потому что его лицо становится серьёзнее, и он спрашивает: — Эй, с тобой всё в порядке? — Да, — коротко отвечает Голд, пытаясь выпрямиться. Получается не очень, и Айзек явно это замечает, поэтому, призвав на помощь всю свою властность, он добавляет: — Займись уже делом. — Я бы с радостью, но мне не на чём писать, — сообщает Айзек, возвращая себе беззаботный вид. Крепче оперевшись на дерево, Голд щёлкает пальцами, и перед Айзеком тут же появляется новая чистая книга — одна из сотен таких же, запасливо пылящихся в доме Волшебника. Айзек с радостью садится на ствол упавшего дерева, окунает перо в чернильницу и набрасывается на пустую ещё книгу, нетерпеливо перелистывая белые хрустящие страницы. Похоже, он действительно настоящий писатель — из тех, кто одержим манией воплощения собственных идей на бумаге. Наверное, у них, правда, много общего: Айзек ждал своего часа примерно столько же, сколько Голд — своего счастливого финала. Может быть, в этом всё дело? Может быть, Айзек тоже видит эту схожесть и поэтому так легко согласился помочь? Если так, то это многое объясняет. И успокаивает. Собравшись с силами, Голд отрывается от дерева, делает несколько нетвёрдых шагов и садится на тот же ствол, что и Айзек — чуть поодаль. Перо летает над страничками почти не касаясь бумаги, и долго он загипнотизированно наблюдает за его движениями, почти забыв о времени. Но мысли в голове просто нельзя взять и «выключить» — они настойчиво продолжают стучаться в виски мелкой дробью. Чем всё закончится? Неужели, правда, очень скоро он получит своё «долго и счастливо»? Но тогда почему вместо радости он ощущает тревогу и слышит голос так невовремя проснувшейся совести? Что будет дальше? Получится ли у него осуществить задуманное? Сможет ли он стать таким, каким всегда хотел видеть его Бэй? Есть ли шанс на то, что они с Белль снова будут вместе? А какой будет следующая встреча с Эммой Свон? С Генри? И будет ли?.. — Я почти закончил, — бодро сообщает Айзек, прерывая его размышления. «Так скоро?» — проносится в мыслях, но вслух Голд говорит: — Так чего же ты ждешь? — он устал думать о возможностях. Пусть всё поскорее закончится. А дальше — будь что будет. — Не хватает только нескольких штрихов. Один из них — твой сын, — внезапно Айзек говорит робко и осторожно, а в голосе отчетливо слышатся нотки сочувствия. — Я могу… — Ты ничего не можешь! — Сквозь зубы шипит Голд. — Никакая магия не способна вернуть к жизни мертвых. Не вздумай говорить, что это не так! Айзек перебивает его прежде, чем он успевает высказать всё, что думает о писательском самомнении. — Я лишь хотел сказать, что могу подправить твои воспоминания о нём. Могу сделать так, чтобы ты забыл его. Или частично… Дальше Голд не слушает. Приятных воспоминаний у него совсем мало, а вот других… гораздо больше, чем хотелось бы. Но память о пережитых потрясениях делает личность личностью, и сколько бы испытаний ни приносила жизнь — ни за что нельзя добровольно отказываться от своих воспоминаний. Не это ли он сам сказал Генри, когда тот пришёл к нему с просьбой стереть память о Реджине? * Но, с другой стороны, забвение так соблазнительно — оно принесёт долгожданный покой буквально одним росчерком пера. Стоит только пожелать — и он будет помнить, как всегда принимал верные решения, как его мальчик гордился им, как… Нет. Голд обрывает себя прежде, чем мысли уносят его слишком далеко от реальности. Какую бы боль не причиняли воспоминания, его мнение до сих пор не изменилось. Как он сможет выполнить обещание, если не будет о нём помнить? Разве Бэй одобрил бы такое решение? Он ведь с таким трудом возвращал себе доверие сына! — Нет. Я ни за что не откажусь от воспоминаний о Бэе. Даже самых болезненных. Айзек смотрит на него с сочувствием, кивает, и снова заносит перо над бумагой. — Постой, — этот короткий разговор напомнил Голду об одной мысли, которая робко посещала его ещё с той самой ночи, которую он провёл, сидя на полу в лавке рядом с Эммой Свон и обдумывая её слова. Автор замирает, ожидая, что он скажет дальше. — Генри… Ты… можешь сделать так, чтобы в этой твоей вселенной мы с ним были ближе? Он — всё, что осталось от моего мальчика, — добавляет он тише — скорее для себя, чем для Айзека. — Я… — вопреки ожиданиям Голда, Айзек вовсе не заверяет его в том, что для волшебного пера нет ничего невозможного. Он вообще странно теряет дар речи. Но затем, безуспешно пытаясь скрыть своё смущение за кашлем, говорит: — Д-да, конечно. Но от Голда не ускользает то, как бегают его глаза, и то, как он лихорадочно начинает снова записывать в книгу новые строки. — Чего ты мне не договариваешь? — спрашивает Голд, выпрямляясь. Пусть ненадолго, но силы начали к нему возвращаться. — Н-ничего. С чего ты это взял? — Айзек смотрит на него с опаской, тем самым выдавая себя с головой. Голд решает притупить его бдительность, чтобы зайти с другого фланга. Он неопределённо пожимает плечами, как бы давая понять, что вопрос исчерпан. Затем, выждав несколько минут, он спрашивает, пытаясь сохранить голос равнодушным: — В этом новом мире… героям, правда, не светит счастливый финал? На лице Айзека снова появляется ставшая уже привычной самодовольная ухмылка. — О, будь уверен: то, что я для них приготовил, никак нельзя охарактеризовать словом «счастье». — И что же ты для них приготовил? — Извини, но никаких спойлеров! Ты же не хочешь испортить сюрприз? Подожди, скоро увидишь всё сам. Айзек — крепкий орешек. Заставить его проболтаться не так просто, как кажется на первый взгляд. Но Голд делает ещё одну попытку. — А как же Спасительница? — увидев, что лицо Айзека снова мрачнеет, он добавляет: — Она не сможет разрушить и это «проклятие»? — Ты меня недооцениваешь. Я же сам написал её историю. И я знаю, как переписать её так, чтобы избежать ненужных неприятностей. Больше не будет никакой Спасительницы. Будь спокоен, твоему «долго и счастливо» ничего не угрожает. — Приятно это слышать, — выдавливает из себя Голд, ощущая нарастающую тревогу. Что значит — «не будет никакой Спасительницы»? И что значит та странная реакция Айзека на упоминание о Генри? На что он их обоих «подписал»? — Но всё-таки… что ты сделаешь со Спасительницей? — он решается спросить прямо, пытаясь скрыть беспокойство за фальшивым любопытством. — Поделись опытом, как избавиться от навязчивого внимания так называемых «героев», — добавляет он, криво улыбаясь. Немного бессовестной лести тоже не повредит. Слова возымели действие: Айзек выглядит как кот, которого только что почесали за ушком. Но выдавать профессиональные тайны всё равно не спешит. — Ещё немного терпения, и сам всё узнаешь. Тебе понравится, не сомневайся. — А как же ты? Думаю, про себя ты тоже не забыл. Как же выглядит твой собственный счастливый финал? — Ты прав, не забыл. Но не беспокойся, мой счастливый финал останется в этом мире. Так что, искренне надеюсь, что это наша последняя встреча. Такой ответ вовсе не внушает Голду доверия, и его подозрения только усиливаются. Но он всё ещё надеется узнать правду до того, как станет слишком поздно. — Тогда как же мне тебя отблагодарить? Из-за очередной самодовольной улыбки Айзека становится всё труднее сохранять невозмутимость. А желание силой вытрясти из Автора всю правду без остатка — напротив, только возрастает. — Не стоит переживать, ты уже достаточно меня отблагодарил, — взгляд Айзека любовно скользит по перу и почти уже пустой чернильнице. — Так что наслаждайся жизнью и ни о чём не волнуйся. У тебя всё будет в лучшем виде — я об этом позабочусь. Он делает ещё несколько записей в книге. Затем с явным удовольствием пробегает взглядом написанное и снова поднимает голову. — Кстати! Я ведь не забыл и о Зелене. Ваш уговор выполнен. Вы оба получите полную неприкосновенность от вмешательства посторонних в личную жизнь. Стоит мне только написать слово «Конец», и написанное станет новой реальностью. — Айзек явно ожидает похвалы. Даже как-то жаль его разочаровывать. Только эта «новая авторская реальность» всё больше напоминает Голду описание его личного ада. Что хорошего в том, что он будет продолжать жить, если Бэй всё равно останется в могиле, Белль полюбит его снова только по принуждению волшебного пера, Эмму явно ждёт особо неприятная судьба, а что будет с Генри — и вовсе непонятно? Одна только Зелена — та, что лишила жизни его сына — будет жить припеваючи. Разве это можно назвать «долго и счастливо»? — Подожди, — Голд пытается встать, но новая вспышка сильной боли заставляет его рухнуть обратно. На этот раз от Айзека ничего скрыть не получается: он тут же окидывает его подозрительным взглядом. — Эй, ты точно в порядке? Выглядишь как-то не очень… Чёрт, ему бы ещё несколько минут… Словно в ответ на его немую просьбу откуда-то позади раздаётся треск и шелест, отвлекая на себя внимание Айзека. Собрав последние силы, Голд всё-таки поднимается на ноги, и, сделав несколько нетвёрдых шагов, подходит к нему вплотную.