Спасительница

Утро для Голда определённо не задалось. Если для человека, не спящего уже вторые сутки, вообще существует такое понятие, как «утро». За пос­ледние нес­коль­ко ча­сов про­изош­ло слиш­ком мно­го со­бытий, ни­как не впи­сыва­ющих­ся в его при­выч­ную кар­ти­ну ми­ра, и ему прос­то не­об­хо­димо это всё пе­рева­рить. Нужно вернуть себе возможность связно мыслить, потому что труд­но дер­жать си­ту­ацию под кон­тро­лем, ес­ли сам не по­нима­ешь, что от­ку­да взя­лось: это чре­вато неп­ред­ска­зу­емы­ми пос­ледс­тви­ями. Оказавшись в безопасности своей хижины, подальше от лавки и от мисс Свон с её ответственным родителем, он снова прокручивает в голове произошедшее. Трудно поверить, что это случилось с ним на самом деле. Или, может, не случилось? Может быть, он всё ещё валяется в лавке без сознания, а события этой ночи лишь сон, порождение его собственного извращённого воображения? Ка­жет­ся, это один из тех редких случаев, когда ему хо­чет­ся в это по­верить. Но… да­же у Тём­ных не бы­ва­ет нас­толь­ко кра­соч­ных кош­ма­ров. Конечно же, визит Реджины он предвидел. Её дальнейшие действия легко просчитывались с того самого их разговора в склепе. Но он не смог предугадать, что в решающий момент проклятие нанесёт ещё один удар, оставив его беззащитным перед бывшей ученицей. Всё снова пошло не по плану — и теперь он лишился своего главного козыря в борьбе за написание счастливого финала — волшебного пера. А значит, осталось рассчитывать на то, что ранее Айзек сказал ему правду — что с Реджиной не стал бы сотрудничать ни при каких обстоятельствах. Иначе говоря, теперь приходится полагаться лишь на честное слово другого человека, не имея никакой страховки. Трудно верить тому, чьих мотивов он всё ещё до конца не разгадал, особенно, если учесть, что верить людям на слово он привык только в самом крайнем случае. Долгие годы жизни укрепили его уверенность в правильности этой позиции. Теперь же всё слишком ненадёжно и требует гораздо большего внимания к деталям, которые могут пойти не по плану, а перспектива вручить свою судьбу в руки какого-то жулика с волшебным пером и без того ему совсем не по душе. Но, похоже, выбора у него больше нет: вряд ли есть другой выход. А даже если он и есть — у него почти совсем не осталось времени на поиски. Даже при всём энтузиазме Эммы Свон, которой — в очередной раз — удалось его удивить. Сидя на полу своей лавки и обдумывая дальнейший план действий, он никак не ожидал, что у него появится компания. Компания, о которой он совсем не просил, но которой, похоже, оказался рад. И вот теперь в его голове с каждой минутой роится всё больше вопросов, а вот ответов — не прибавляется. Главным из них по-прежнему остаётся вопрос «Почему?» Почему Эмма Свон после всех его нелицеприятных поступков всегда к нему возвращается? Почему она его совсем не боится? Почему — вопреки всему, что по всем законам логики должно было оттолкнуть её подальше — всё ещё на его стороне? Наступит ли когда-нибудь такое время, когда он сможет понять, что творится в голове этой странной женщины? Может быть, дело в обыкновенной жалости? Или же в беспокойстве о том, что случится со Сторибруком, когда его тьма вырвется на свободу? Пусть какая-то часть его сущности неустанно твердит ему, что так оно и есть, верить в это не хочется. Хотя какие ещё могут быть причины? Никто и никогда добровольно не согласится помогать Тёмному — уж это он должен был запомнить при трёхсотлетнем-то опыте. Однако, другая его часть (и почему-то стыдно в этом признаваться даже самому себе), кажется, начала привыкать к присутствию Эммы в его жизни. Надежда — самая опасная и коварная вещь в мире, и как он ни старался не дать ей завладеть его чувствами — похоже, всё-таки потерпел неудачу. Эмма Свон подарила ему надежду на то, что, возможно, в этом мире есть ещё люди, которые не желают ему скорейшей и, желательно, мучительной кончины. И что теперь делать с этим «счастьем» он решительно не знает. Разум Тёмного отказывается понимать причины её поступков, поэтому, в конце концов, он вынужден признать: Эмма Свон — самое непредсказуемое существо, с которым ему приходилось иметь дело за все триста лет своего существования. И, чёрт возьми, он больше не хочет, чтобы она исчезла из его жизни! До этого времени он и не осознавал, насколько устал в одиночку бороться с невидимым врагом. А она, кажется, правда, больше не собирается никуда исчезать. Только если он снова всё не испортит, как делал это уже тысячи раз. Или, может быть, это уже произошло? Пусть и ненароком. Кто же мог знать, что именно Эмма Свон снова войдёт в его лавку рано утром? Его бы там и не было, если бы не срочная необходимость: после того, как он смёл все следы своего ночного пребывания в лавке и доставил мисс Свон домой — оказалось, что куда-то пропал его перстень. Нельзя было допустить, чтобы Белль его обнаружила, так что пришлось вернуться на поиски пропажи. Однако, вопреки ожиданиям, эти поиски не увенчались успехом, а вдобавок к этому, его чуть не застали на месте «преступления». Поэтому Голд сделал первое, что пришло на ум: принял уже почти привычный облик пирата и понадеялся, что удастся выскользнуть, не вызвав у Белль никаких подозрений. Мысль, что снова придётся её обмануть, была отвратительна, но предстать перед ней лично он почему-то боялся. Но его опасения были напрасны — всё оказалось гораздо хуже, чем он мог себе представить. Вместо Белль в лавку снова вошла Эмма Свон, и теперь он понимает: не убраться оттуда подальше, пока ещё была такая возможность, было большой ошибкой. Всё, что произошло потом, иначе как «катастрофой» он назвать не может. Поначалу он ещё надеялся, что у него получится, как и в прошлый раз, выйти сухим из воды, но, кажется, он оказался слишком самоуверенным и не учёл одной важной детали: Эмма — не Белль. Она не поверит во что-то только потому, что поверить в желаемое намного легче. Хотя в том, что она его узнала, виноват только он сам — не стоило поддаваться соблазну и задавать ненужные вопросы. Зачем ему вообще было знать, что изменилось после той встречи у Колодца? Неужели так важно, что она чувствовала, пообещав ему вернуть счастливый финал? Ответ всплывает в мыслях сам собой. Важно. Он должен знать, почему она ему помогает. Просто должен и всё. Но теперь вряд ли когда-нибудь узнает. Впервые за много дней он чувствует, что перешёл некую черту, и теперь отчаянно хочется это исправить, пока ещё не поздно. Извиниться. Странное желание для тёмного мага. Но в благодарность за всё, что она для него сделала, он должен ей хотя бы это. Поддавшись внезапному порыву, Голд вновь покидает хижину.

***

Отыскать Эмму труда не составляет — пожалуй, впервые за всё время их тесного общения он может почти точно сказать, как она проводит день. Он в красках представляет, как она, не догнав его, возвращается в лавку, и с мрачной решимостью говорит растерянному Принцу, что нужды в услугах Белль больше нет. Она снова обиделась — и теперь его черёд сделать первый шаг к примирению. Он находит её в парке: Эмма сидит на скамейке у пруда, мерно укачивая на руках младшего брата — картина слишком безмятежная, и не рассчитана на присутствие незваных гостей. Но отступать уже поздно — в следующий раз решимости может и не хватить. Поэтому, подавив внезапное иррациональное желание прикоснуться к ней, тронуть за плечо, оповещая таким образом о своём присутствии, он подходит ближе и откашливается. — Можно мне присесть? Она резко оборачивается, от чего потревоженный ребёнок на руках начинает хныкать. Удивление мелькает на её лице лишь на секунду, тут же сменяясь молчаливым неодобрением. Ещё вчера это почти привычное выражение его бы успокоило. Сегодня же оно его даже пугает. Странное и необычное ощущение. Но, в любом случае, это лучшее, на что он мог рассчитывать. Только снова убаюкав малыша, Эмма, не глядя на него, отвечает: — В последний раз, когда я проверяла, парк был общественным местом. Интересное, однако, у жизни чувство юмора. Эмма Свон без спроса, по-хозяйски, ворвалась в его лавку и в его жизнь, и вот теперь он — великий тёмный маг — просит разрешения у неё — скромно присесть рядом на скамейке в парке. Ехидный голосок в голове шепчет: «До чего же ты опустился!», — но он знает, куда ведёт эта дорога, поэтому сознательно делает шаг в противоположную сторону и садится на край скамейки, стараясь не смотреть на малыша и не вспоминать его имени. Это слишком тяжело: видеть мальчика и знать, что у него вся жизнь ещё впереди, в то время как его Бэй… Сосредоточься, чёрт возьми! Сейчас не время. Усилием воли ему удаётся отбросить эти мысли подальше. Но с чего начать разговор — он всё равно понятия не имеет. И, конечно же, Эмма не собирается упрощать ему жизнь ни на грамм. Он её совсем не винит: то, что она не вскакивает с места, не кричит на него и не убегает — уже само по себе маленькая победа. Правда, непонятно, чья именно, потому что он не приложил к этому никаких усилий. И уж точно не заслуживает абсолютно никакого снисхождения. Они оба долго молчат, бросая друг на друга нервные взгляды. Эмма ждёт, пока он заговорит, а он краем глаза задумчиво наблюдает, как она осторожно укладывает уснувшего ребёнка в коляску. Она кажется спокойной, но он чувствует напряжение, которое грозит лопнуть в любой момент подобно перетянутой пружине. И такое ощущение, что если он не заговорит в ближайшие несколько секунд — произойдёт настолько мощный взрыв, что мало не покажется никому. — Эмма, я… — наконец выдавливает из себя Голд, но сразу же замолкает. Слова просто отказываются срываться с его губ, будто какая-то часть его сущности отчаянно пытается помешать ему совершить задуманное. Но это только убеждает его в том, что его намерения верны. Однако Эмма, кажется, даже не замечает его внутренней борьбы: она резко вскакивает со скамейки и делает несколько шагов в сторону. Затем так же резко возвращается, устремив на него уничижительный взгляд и указывая на него пальцем. — Не смей, слышишь?! Не смей называть меня по имени! От такого выпада Голд окончательно теряет дар речи и лишь смотрит на Эмму вопросительным взглядом. Что такого он сделал на этот раз? Самому удивительно, но в кои-то веки он не собирался прибегать ни к каким уловкам. Эмма некоторое время пристально изучает его лицо, затем, немного расслабившись, как ни в чём не бывало, садится обратно на скамейку, глядя прямо перед собой. Что это было? — Хорошо. Прости, — бормочет он вполголоса. Удивительно, как легко и быстро вспышка гнева стирает границы официальности их общения, которые были незыблемы столь долгое время. Слишком долгое время. Снова следует долгое молчание, нарушаемое лишь тихим посапыванием спящего малыша. Эмма дышит тяжело и размеренно, то и дело мотая головой и изредка одаривая его косыми взглядами. Может быть, она стыдится своей вспышки, но Голд не может утверждать наверняка: когда речь идёт об Эмме Свон, он ни в чём не может быть уверен. Когда молчать дальше становится почти физически невыносимо, он, наконец, произносит то, ради чего пришёл в этот парк. — Я пришёл извиниться. Сказать это оказалось проще, чем он думал, и тут же Голд чувствует, словно с него свалился тяжёлый груз. Трудно сделать только первый шаг — дальше должно быть легче. Эмма смотрит на него изучающим взглядом, затем скептически произносит: — Что, правда? Кажется, он погорячился, думая, что будет легче. Его решимость тает с каждой секундой, пока она смотрит на него с подозрительным недоверием. Ещё в её взгляде читается удивление и даже насмешка — и это больше, чем может выдержать его самолюбие. Приход сюда и без того дался ему слишком тяжело. Не собираясь перед ней унижаться, Голд поднимается со скамейки. — Не стоило мне приходить. До свидания, мисс Свон. — Нет, подожди, — её голос резок и, чтобы сделать просьбу ещё более убедительной, она хватает его за запястье. Однако тут же отпускает, заметив его удивлённый взгляд. Ребёнок в коляске снова шевелится, и у неё появляется повод отвести неловкий взгляд. Пока Эмма отвлекается, чтобы убаюкать маленького Нила, Голд не спеша садится обратно на скамейку. — Больше никогда так со мной не поступай, — слышит он её тихий голос спустя несколько секунд. Её внимание всё ещё сосредоточено на ребёнке, но он видит, как она украдкой смотрит на его лицо, будто ища там подтверждения или обещания, что так оно и будет. Голд, не в силах долго выдерживать этот взгляд, опускает глаза. Он не может ей ничего пообещать, потому что слишком хорошо себя знает: рано или поздно он снова сделает неправильный выбор и снова всё испортит. Ему казалось, она наконец-то поняла, с кем связалась. — Я не хотел… — снова неуверенно начинает он, но слова опять застревают в горле, — прости, — выдыхает он и снова замолкает. Он сказал всего несколько слов, но такое ощущение, что этот разговор длится уже целую вечность и вымотал его до предела. Часть его даже злится, что он снова демонстрирует свою слабость, но он изо всех сил пытается заглушить мерзкий голос в своей голове. Как бы это ни было тяжело, но хоть иногда нужно совершать правильные поступки. Эмма долго не отвечает, но когда она, наконец, встречается с ним взглядом, её лицо немного смягчается. Она ещё какое-то время смотрит на него изучающим взглядом, затем чему-то кивает и снова отворачивается к ребёнку, чтобы поправить съехавшую шапочку. После небольшой паузы, за время которой Нил удобно уложен и заботливо укрыт одеяльцем, она снова заговаривает: — Что ты делал в лавке? Намёк понят: о произошедшем недоразумении она предлагает забыть, словно его никогда и не было. Он не возражает. Он колеблется лишь короткое мгновение, прежде чем честно ответить: — Искал кое-что потерянное, — вряд ли этот ответ её удовлетворит, но вдаваться в подробности ему не хочется. Однако, реакция Эммы удивляет его: на её лице отражается нечто похожее на недоверие и даже разочарование, затем она медленно запускает руку во внутренний карман куртки. Спустя несколько секунд она разжимает перед ним кулак и демонстрирует на открытой ладони его утреннюю пропажу — тяжёлый перстень с синим камнем. — Не это случайно? Пока он смотрит на её ладонь, она внимательного за ним наблюдает. — Откуда он у тебя? — Нашла, — коротко отвечает Эмма, отводя глаза. Он не понимает, чем вызвано её смущение. — Возьми, — не глядя, она протягивает перстень ближе к нему. — Нет, — отвечает он, заставляя её снова удивлённо на него взглянуть. — Нет? — Если ты его нашла, то теперь он принадлежит тебе. — Это очередной порыв, который он сам до конца не может понять. Но у него стойкое ощущение, что раз так получилось — так тому и быть. Этот перстень он носил, не снимая, все двадцать восемь лет первого проклятия — как напоминание о том месте, откуда все они прибыли в этот мир. И то, что теперь он оказался у Спасительницы, в некотором смысле, кажется очередной прихотью судьбы. — Но… мне он не нужен, — Эмма явно чувствует себя не в своей тарелке. Как ни странно, это немного поднимает ему настроение. — Тогда выбрось, — деланно равнодушно отвечает он, криво улыбаясь. Что-то ему подсказывает, что Эмма этого не сделает. Демонстративно засовывая перстень обратно во внутренний карман куртки, она бросает на Голда острый взгляд, словно, намекая, что с гораздо большим удовольствием бросила бы его ему в лицо. Глядя на это, Голд не может прекратить улыбаться. Эмма снова отворачивается и долго молчит, глядя на гладкую поверхность небольшого пруда. — А вчера? — наконец спрашивает она, — когда я нашла тебя в лавке, кольцо ещё было на месте. Так что же ты там делал? Его лицо сразу же мрачнеет, он нехотя отвечает: — Не скажу. Кажется, такой ответ её искренне удивляет, потому что она поднимает на него глаза, и ему кажется, что в них плещется обида. — Почему? Он чувствует потребность ответить. — Потому что ты не поймёшь. — С каких пор тебя заботит, пойму я что-то, или нет? Кажется, мы это уже проходили. Он молчит, пытаясь не выдать своего замешательства. Действительно, с какой стати ему заботиться о её чувствах? Но, может быть, дело в том, что ему просто не хочется, чтобы она закатила ему ещё одну сцену? Или, ещё хуже — снова оставила его на произвол судьбы, теперь уже навсегда. Надежда и страх — вечные спутники. Кажется, ему придётся смириться с ними обоими. — Давай заключим сделку, Э… мисс Свон, — наконец, говорит он, отворачиваясь, чтобы не видеть её мимолётной самодовольной улыбки. Мало кому сошло с рук такое поведение с Тёмным. — Сделку? Какую ещё сделку? — на её лице отражается непонимание. — Слышала когда-нибудь поговорку: «Если не хочешь, чтобы тебе соврали, ни о чём не спрашивай»? Наверняка, Эмма поняла, к чему он клонит, потому что она издаёт разочарованный вздох и отворачивается, делая вид, что поправляет малышу одеяльце. — Слышала. И? — Собственно, это и есть суть сделки: не спрашивай меня о моих делах в магазине, а я больше не буду тебя обманывать. Кажется, только так он действительно сможет сделать то, о чём она попросила его ранее — выполняя условия сделки. Потому что обещание, и даже клятвы — легко нарушить, будучи Тёмным, а вот сделка — священна. Это единственный урок, который он усвоил с первого раза. Он старается, чтобы его голос звучал равнодушно, но, кажется, эта привлекательная со всех сторон сделка не вызывает у неё должного интереса. Как и желания немедленно согласиться. — А где же подвох? — Его нет. - Ну, почти нет. Эмма неожиданно поднимается со своего места и берётся за ручку коляски. — Подвох всегда есть, — говорит она холодно. Немного помолчав, она добавляет: — Мне нужно возвращаться, пока Нил не замёрз. — Хороший предлог. Но будь он хоть трижды хорошим — это всё равно лишь предлог. И они оба это прекрасно понимают. — А над этим предложением, — небрежный взмах руки (равнодушие ей удаётся изобразить гораздо лучше, и это его снова немного пугает), — я подумаю. Не дожидаясь ответа, она поворачивается и стремительно уходит, толкая перед собой коляску. «Молодец, Голд. Хорошая попытка», — навязчивый голос в голове становится громче, — «твой благородный порыв опять никто не оценил. Но ты ведь к этому привык, правда? Очередной прецедент не должен испортить тебе настроение.» Не должен. Голд ещё какое-то время сидит на скамейке, пытаясь осознать своё отношение к произошедшему. Почему вместо облегчения он чувствует, что опять сделал что-то не то? Нет, он больше не будет копаться в причинах собственных неудач — хватит. Всё равно от этого нет никакой пользы. В конце концов, если всё пройдёт по плану, они очень скоро прекратятся. И тогда он, наконец, сможет начать жизнь с чистого листа, не оглядываясь на прошлые ошибки. Спустя несколько минут он тяжело поднимается со своего места и растворяется в бордовом тумане.