Красавчик Ричи

Во всех своих безуспешных попытках понять, что же такое эта чёртова любовь, я так и не поняла главного: любовь — это чистой воды эгоизм. Все говорят: «Если любишь — отпусти». Да к чёрту! Я никогда не хотела, чтобы Ричи был счастлив с кем-то другим, раз уж ему так захотелось. Я хотела, чтобы он, если и был счастлив, то со мной. Я хотела быть с ним, хотела взаимности и всеобщего признания этого прекрасного факта. И плевать я хотела, кто там и что думает об этом. В том числе и сам Ричи. И это бесконечное, невыполнимое желание обладать кем-то — и было тем, что сводило меня с ума. Он сидел под дверью моей квартиры. Вот так вот запросто: сидел и ждал меня, опустив голову, позволив густым волосам закрыть лицо. — Я всегда знала, что однажды вернусь домой и увижу твой призрак на пороге, — тихо сказала я, но он услышал. Правду говорят: мечты сбываются только тогда, когда ты уже мечтаешь о совершенно других вещах. Сколько раз я представляла себе нашу встречу, продумывала диалоги, сочиняла остроумные реплики и, несмотря ни на что, собиралась снова броситься в его объятия, делая Красавчику большое одолжение. Я столько раз представляла, что он упал к моим ногам. И вот — он у моих ног. А я совершенно не знаю, что с ним делать. — Каролина? — Ричи поднялся с пола и гордо расправил плечи. Он был таким красивым, что него было больно смотреть. Я только криво усмехнулась. Пальцы онемели, а во рту горчило так сильно, как будто я собиралась выблевать своё глупое сердце на этот чёртов ковёр. Наконец, первый шок прошёл и не осталось ничего, кроме усталости: — Что ты здесь делаешь? Ричи привалился к стене, и тяжело вздохнул: — Я думаю, нам стоит поговорить. Я задолжал тебе хотя бы объяснение. Он говорил так, будто эти слова вымотали его до последнего. И я не могла не подумать: неужели после всего, что было, всё, что мы можем чувствовать друг к другу — это усталость? Неужели мы больше никогда не улыбнёмся друг другу и не посмеёмся вместе над придурковатой шуткой? Неужели это — и есть конец? Неужели он действительно должен быть таким? — Ты ничего не задолжал мне, Ричи, — а потом тихо добавила, — тебе не стоило приходить. — Мне кажется, нам обоим нужен этот вечер и этот разговор. Даже если это всё, что осталось, — так же тихо ответил он. — Ты прекрасно знаешь, что не интересуешь меня на один вечер, — я замялась и неловко пожала плечами. — А сказать по правде, ты уже не интересуешь меня вообще. Я хотела отвернуться, но так и не смогла. Мы смотрели друг другу в глаза не отрываясь. Так, будто действительно прощались навсегда. Наконец он шагнул ко мне и бережно провёл по моей щеке кончиками пальцев: — Глаза не лгут, Каролина. Особенно твои. Я убрала его пальцы и сжала его руку: — Всё прошло, Ричи. А если не прошло — пройдёт. Каждый раз я обещаю себе, что это больше не повторится, что это — в последний раз, и каждый раз делаю одну и ту же чёртову ошибку, стоит только посмотреть на тебя. Я не хочу в один прекрасный день стать бледной тенью самой себя. Я хочу быть счастливой. Скажи, разве я этого не заслуживаю? В холле повисла звенящая тишина, нарушаемая только сердцем, стучащим у меня в ушах. — Я люблю тебя, — наконец тихо ответил Ричи. Время застыло. Я замерла в этом чёртовом моменте, не способная ни понять, о чём он говорит, ни пошевелиться. Момент растянулся на годы. Ключи, которые я держала в руке с тех пор, как зашла в здание, глухо звякнули о ковёр, разрушая вакуум в моей голове. Я наклонилась, чтобы поднять их, и внезапно рассмеялась. Смех всегда был моей защитной реакцией, когда я чувствовала себя уязвимой. Как бы счастлива я ни была, как бы больно ни падала — стоило рассмеяться, и привычная маска самостоятельно возвращалась, всё становилось на свои места. Но только не теперь. Я смеялась долго и обидно, слыша истеричные нотки в своём таком привычном смехе, но ничего не могла поделать. Нечеловеческим усилием я наконец заставила себя прекратить, ведь ещё немного — и смех сменился бы слезами. — Ты представить себе не можешь, как долго я хотела услышать от тебя эти слова! Как я мечтала об этом. И вот, ты здесь, говоришь их. А мне уже не нужно. Красавчик снова привалился к стене напротив и потёр лицо. После продолжительной паузы он сказал: — Ты ведь тоже любишь меня. — И я прекрасно расслышала нотку непонимания в его голосе, поэтому только зло рассмеялась в ответ: — А что такое любовь, Ричи? Он посмотрел мне в глаза и ни секунды не медлил, как будто и вправду думал об этом: — Это желание отдавать всё без остатка. И не требовать ничего взамен. Длинные ногти так сильно впились в ладони, что чуть позже я обнаружила кровоподтёки, но как бы то ни было, это немного прояснило мысли в голове. Помогло проглотить тугой комок в горле. Когда я заговорила, мой голос не дрожал: — Любовь — это не благотворительность. И нихрена ты о ней не знаешь. Я наконец открыла дверь и обернулась. Красавчик поднял голову и посмотрел на меня больными глазами: — Мы ведь не можем так расстаться. Я только устало вздохнула: — Можем. И расстанемся. Живи своей жизнью и будь счастлив, я искренне тебе этого желаю. А я буду жить своей. И тебе в ней места нет. Я всмотрелась в его глаза и в кои-то веки он открыто смотрел в ответ. Не прятал взгляд, будто хотел чтобы я увидела всё: и влажный блеск его глаз, и боль, и сожаление, и горечь. И что-то ещё, чего я так и не поняла. Он смотрел так, будто хотел, чтобы я поверила. Я улыбнулась ему, сохраняя этот взгляд в своём сердце. — Прощай, Ричи. Он не ответил. Закрыв дверь, я устало привалилась к ней спиной и сползла на пол, зная, что, по ту сторону, он сделал то же самое. Не знаю, сколько я так просидела не думая ни о чём, но первой моей связной мыслью было — даже не выпить, нет — нажраться в одиночку. Подняв себя с пола, я разбросала кругом свою дорожную одежду, и сменила её на белоснежную рубашку Красавчика, которую бережно хранила на дальней полке в гардеробной, в который раз обещая себе, что завтра выброшу её, а после — прошла к бару в гостиной и выбрала самый крепкий виски. Я взвесила его в руке и, повинуясь неясному, совершенно бессвязному импульсу, разбила бутылку о стену, а увидев в руке отбитое горлышко, воткнула его в ладонь. Пусть лучше рука болит. Возможно, она будет болеть достаточно сильно. А когда рука всё же заболела — острой, просверливающей в самые мозги болью, я смела всё, что стояло на соседней тумбочке на пол, рыча и грязно ругаясь. В гостиной царил бардак — пол был усеян разноцветными осколками, на светлом ковре расползлось уродливое пятно. Я рухнула на пол, прямо в осколки, и закрыла лицо руками. *** Пока у человека есть причина просыпаться по утрам, он будет это делать. Поэтому — хоть и проспала всего несколько часов — проснулась я рано. Рука, аккуратно пристроенная на подушке, болезненно пульсировала, и опухла так, что я начала всерьёз сомневаться, что удастся затянуть её в перчатку. Полежав ещё совсем немного, я выбралась из постели и решила начать самый важный день в своей жизни с уборки в гостиной. Вооружившись сначала метлой, а потом пылесосом, я собрала все осколки. Пятна крови и виски на ковре стали гораздо большей проблемой — за полтора дня они успели намертво въесться в ворс, и я ни на что особо не рассчитывала, втирая в них моющее средство. Как ни странно, виски удалось отмыть полностью, от крови же остались блёклые коричневатые пятна, но они уже не слишком-то меня волновали, ведь пора было собираться. Я успела выйти из душа и сменить бинты на покалеченной руке, когда раздался громкий и требовательный звонок в дверь, в то же время из-за двери послышался зычный голос Керри: — Линси, твою мать, я знаю, что ты там!!! Открывай, пока я не вышиб хренову дверь! — Мне была дорога моя дверь, так что, разумеется, пришлось поспешить. Керри выглядил свежим, загорелым и гламурным донельзя. Я сгребла его в охапку прямо на пороге и очень крепко обняла. Мне ужасно не хватало его самого точно так же, как и его бесценных советов и знания элементарных вещей: — Керри, детка, вернулся! Я так скучала по тебе! — Как не вернуться, когда такое происходит? — Фейр театрально закатил глаза, и внимательно посмотрел на меня, — ты в порядке? — Да, порядок, — я вымученно улыбнулась. Но Керри смотрел невероятно внимательно и, учитывая, что несколько дней назад мы говорили по телефону, и возвращаться в Солнечный Город Фейр совершенно не собирался, что-то серьёзное должно было произойти в нашем маленьком мирке. — Что случилось? — Наконец спросила я после долгой паузы. — Что с твоей рукой? — Задал Керри встречный вопрос. Я знала, что он что-то знает, но не хотела признаваться в собственном кретинизме: — Разбила вчера бутылку, растяпа. Порезалась, когда собирала осколки. Фейр кивнул и, кажется, отпустил эту тему. Отбросив по-русалочьи зелёную чёлку с глаз, мой друг величественно прошествовал на кухню и зарылся в холодильник: — Чёрт, Линси, начни уже покупать хренову еду! — Возмутился он и, сверившись с часами, набрал номер ближайшей закусочной, а я поймала себя на довольно частой в последнее время мысли, что и сама не прочь поесть. Пока Керри занимался нашим завтраком, я достала сценический костюм, собрала косметику в кейс и выбрала одежду, в которой поеду на саундчек. А потом крикнула из гардеробной: — Раз уж ты вернулся, займёшься моим внешним видом? Мой друг фыркнул, остановившись в дверях: — А на кой чёрт я, по-твоему, вообще приехал? Разнообразия ради сегодня вёл Керри, поэтому, заехав за пакетами с горячим, калорийным и ужасно вредным завтраком, мы в бабушкином темпе выехали на SU-150, не слишком-то стремительно сокращая расстояние до Риверспринга. Честно говоря, я сетовала на то, какой Керри аккуратный водитель ровно до того момента, как он утвердительно спросил, не отрывая взгляда от дороги: — Он ведь приходил. — И у меня не было сомнений, что Фейр точно знал, что Красавчик был у меня. Я только вздохнула и откусила большой кусок буррито, лишь бы не отвечать. — Разговор не удался? — Покосился на меня Керри. — Нам не о чем говорить. Фейр тяжело вздохнул, и перестроившись в третий ряд, добавил скорости. — Он порвал с Алексой. Ушёл от неё сразу после «Жести», — Наконец сказал он по–прежнему не глядя на меня. А я... хорошо, что я сидела. Несправедливость и абсурдность ситуации просто даже оскорбляли. Я весь чёртов год ждала, чтобы он наконец бросил эту корову. Или, на худой конец, оставил в покое меня. Но нет, чёрт побери! Нет! В мире Красавчика так почему-то не работало! А теперь я с трудом могла представить себе мир, в котором он на самом деле бросает Мисс Слишком-Большая-Чтобы-Быть-Упругой, вместо того чтобы обманывать её со мной и Бог знает с кем ещё. Они были константой. И теперь, когда константы вдруг не стало, я не совсем понимала, как мне реагировать или вести себя дальше. — То есть, как ушёл? — Наконец глупо спросила я, зависнув на минуту. Керри только снова покосился на меня и наконец вздохнул: — Я не знаю, детка. Но это — факт. — Ну и почему тогда он об этом не сказал? — А ты бы стала слушать? «Я люблю тебя» — Нет. Не стала бы, — покачала я головой. — Тем не менее, почему об этом ничего не писали? Это же хренова сенсация! — Не писали. А со вчерашнего дня об этом не пишет только ленивый. Ты что, новости не читала? Не читала. Но, отложив едва начатую еду в сторону, собиралась именно этим и заняться. Керри предупреждающе вытянул руку и переложил пакет с буррито обратно мне на колени: — Никаких новостей, пока не поешь. Я достаточно наобщался с Чарли по этому поводу. Я только закатила глаза, а Керри добавил газу. Мы надолго замолчали. Мы так неслись, что когда я наконец расправилась со своей порцией, мы уже подъезжали к Риверспрингу. — Керри, а откуда ты знаешь, что он приходил? — Спросила я со всё ещё набитым ртом просто чтобы не молчать, и Фейр тут же подтвердил мои догадки, картинно закатив глаза: — Потому что это я сказал ему когда ты приезжаешь. — И тут же сменил тему, — почему ты не отвечала на мои звонки? Так вот, кто названивал мне весь день и пол ночи. Я беспечно пожала плечами: — Оставила телефон на беззвучном. Хотела посидеть в тишине и осмыслить всё. Керри кивнул, и молча свернул на подъездную аллею арены. Прочитать свежие новости в машине я так и не успела, а потом резко стало не до того. За распевкой, саундчеком и прогоном всей программы, я успела напрочь забыть вообще обо всём. Затем нужно было срочно краситься и одеваться, чтобы успеть дать три интервью, а потом, совершенно внезапно, команда поддержки закончила своё выступление, и пришел наш черёд выходить на сцену. Скрестив ладони, мы сумасшедше, счастливо улыбались друг другу, даже не произнося обычный девиз. Мы долго к этому шли, жертвуя всем. Мы это заслужили. И совершенно неудивительно, что мы невероятно гордились собой, друг другом и всей командой. Неудивительно, что мы были счастливы. Но после этого стадиона, места на который были распроданы ещё в прошлом месяце, я даже не знаю, о чём ещё мечтать, к чему стремиться. Что на этом свете может быть важнее любви стольких людей? Любовь кого-то одного, пусть даже и взаимная? Нет, не думаю. Настоящая дружба — вот, что важно. И, наверное, главное, что мы есть друг у друга. Пятеро друзей несколько лет назад игравшие на расстроенных инструментах в разваливающемся клубе, куда уже лет десять никто не приходит. Вместе прошедшие огонь и воду, всегда готовые подставить плечо. Я никогда не забуду, что Линси Киллс когда-то была просто Каролиной — обычной девочкой, которая верила в сказки. Что ж, сказок не бывает, в этом я вполне разобралась, зато дружба — вполне реальна. И я могу быть уверена, что никогда не потеряюсь в свете софиотв, ведь пока мои друзья рядом, я точно знаю кто я, и где нахожусь. А любовь... да пошла она к чёрту! Из ступора меня вывел звонок, подсказавший, что пора выходить. Хлопнув меня по плечу, Кэш первым выбежал на сцену, и встав перед барабанной установкой, поднял вверх палочки, отбросив тень на полотно, закрывавшее сцену от любопытных глаз публики. За ним устремился Алекс и его первый аккорд подхватил многоголосый рев толпы. Джонии побежал следом. Ударив Ская по протянутой ладони, я отвернулась, чтобы не смотреть ему вслед. Заламывая скользкие, мелко дрожащие руки, я сделала глубокий вдох, приготовившись. Толпа всё громче и громче призывала нас наконец-то начать, поэтому с третьим аккордом я присоединилась к ребятам, тоже отбросив тень на полотне. Парни подняли вверх свои гитары, чтобы круче смотреться и на секунду всё смолкло, а потом, с громким хлопком полотно упало, и шоу началось. Прелесть софитов в том, что они слепят. Исполнители почти не видят зал, и нам всем это было только на руку, ведь, отрешившись от мысли о том, что это — арена, мы просто делали то, что любим больше всего на свете и получали от этого удовольствие. Мы танцевали, прыгали и подкалывали друг друга, как будто сцена не была огромной, как будто это — наше обычное шоу. Энергия била через край и через полтора часа я уже даже не думала о том, сколько людей на нас смотрит. Остались только мы пятеро. Мы играли последнюю перед выходом «на бис» песню, и перед самой кульминацией сделали паузу. Парни перестали играть, а я, выставив перед собой микрофон, подошла к краю сцены, призывая зал петь. И, Господи, он пел! Мы не впервые выступали на такой большой площадке, но это — первый раз, когда именно Clockwork Hearts были гвоздём программы. Публика часто подхватывала слова и здорово помогала мне, когда не хватало дыхания продолжать, но, я клянусь, ещё ни один зал не пел так громко и так слаженно. И этот момент единения с такой прорвой людей сделал меня настолько счастливой, что я чуть не расплакалась. Тут же откуда-то справа возник Алекс и клюнул меня в щёку, а слева подошёл Скай и, взъерошив мне волосы, стал размашисто жестикулировать, призывая зал петь ещё громче. И он пел. Наконец, когда слова закончились и гвалт поутих, я представила зрителям нашу команду под эпичный проигрыш — сначала Кэша, потом Джонни, затем Алекса, Ская и, наконец, себя. Дождавшись, когда зал снова затихнет, я, без поддержки, низко пропела ту строчку на которой остановилась, затем, хихикнув, вступила ещё раз чуть выше, а потом, отсчитав четыре удара метронома, вступила на верхах, и под барабанную сбивку и оглушительный выстрел пушек с конфетти, взяла свою самую высокую ноту, которую поддержала вся группа. Музыка снова играла, сцену и первые ряды засыпало настоящим ливнем из блёсток, а я просто пыталась не потерять опору и не квакнуть в микрофон. Вот смеху было бы. Но, как ни странно, мне удалось благополучно выйти в вибрато и затихнуть, и с последним аккордом софиты погасли, оставляя зал в кромешной тьме. Тем не менее, люди не спешили расходиться, скандируя наше имя и требуя «ещё одну». Мы были готовы, и когда софиты снова зажглись — неярко и даже как-то по-домашнему — я впервые за этот вечер вставила микрофон в стойку и подтащила её к самому краю сцены, чтобы быть как можно ближе к зрительному залу. Публика оглушительно взревела, стоило Скаю только начать плавный перебор — ведь все узнали песню с нашего самого первого альбома. И когда я вступила, зал оглушающе громко пел её вместе со мной. Храни свои секреты у меня под кожей. Всё забирай, оставь мне лишь грехи. Свобода стала тесной клеткой, А ярость маской нежности не скрыть. Дай мне уйти, если не любишь. Беги, скрывайся, не смотри назад. Я не смогу убить того, кого не существует, Но в сердце не осталось сил прощать. Я не могу беспечно улыбаться, зная, Что всё исчезло без следа — Ведь время никого не возвращает, Жизнь изменяя навсегда. И я упорно пачкаю помадой твои письма, Что каждой строчкой выжжены в душе. Но бой — так и не начатый — проигран. Твой свет погас, меня оставив в темноте. Мне недостаточно того, что предлагаешь. Но я жалею о другом: Чернилами ты въелся мне под кожу, Тебя не вытравить огнём. На горстку мелочи разменивая святость, Я брошу всё, что мне принадлежит. Но мне пришлось убить надежду Лишь для того, чтобы забыть. И мне плевать, насколько тебе стыдно, Ведь ты ничем не лучше остальных. Но моё сердце так давно разбито, Что если всё же любишь — просто дай мне жить. Я давно замолчала, но мне и не нужно было продолжать — зал пел вместо меня. Многотысячный рев стадиона сливался в слова, которые я написала сидя в тесном мини-вэне, не зная даже, сможем ли мы однажды сделать из этого полноценную песню. Успеем ли, до того как контракт с нами будет расторгнут, ведь наша музыка продавалась, мягко говоря, отвратно. Но нам дали шанс. И вот, спустя всего несколько лет мы выступили на арене. И я не знаю, буду ли когда-нибудь счастливей, чем сегодня. Мы взялись за руки и поклонились. Я бросила бутылку с водой первым рядам, Кэш бросил палочки. Алекс, Скай и Джонни устроили целое представление, бросая медиаторы. Выступление окончательно завершилось. Зайдя за кулисы, мы бросились обнимать друг друга, команду и вообще всех, кого видели, громко скандируя «Мы сделали это!». Чарли стоял чуть в стороне, радуясь вместе с нами, но при этом пытаясь не попасться нам в руки. Широко улыбаясь, наш бессменный менеджер открыл шампанское. Не было бы ни шоу на арене, ни самих "Clockwork Hearts", если бы не улыбчивый рыжеволосый мужчина, который отказался от комфорта уютного офиса, нормальной еды и мягкой кровати, просто чтобы быть с нами. Ведь именно он уговорил Дилана дать нам ещё немного времени, когда спустя год гастролей мы всё ещё не были сенсацией. Высвободившись из объятий, я подшла к Чарли и улыбнулась. Он всегда так гордился нами, так сильно в нас верил, что от одной мысли об этом я наконец заплакала. Я так долго сдерживалась, столько времени запрещала себе расклеиваться, что вот он — возможно, самый лучший момент в моей жизни, а я не могу остановить поток самых разных эмоций и просто реву как дура. И улыбаюсь как сумасшедшая. Чарли обнял меня и погладил по голове, как будто мне было пять с половиной. Но я не возражала и только крепко обняла его в ответ. — Ну-ну, что случилось? Ответить мне не дали четверо парней, которые словно торнадо пронеслись по бекстейджу и едва не сбили нас с ног. Они навалились со всех сторон и каждый норовил погладить меня по голове или хлопнуть по плечу. Я рассмеялась сквозь слёзы и покачала головой, обнимая Чарли ещё крепче: — Я просто очень счастлива. — И в этот раз я и правда не лгала. Мы пили шампанское из пластиковых стаканчиков прямо в огромной гримерке «Риверспринга», когда зазвонил мой телефон. Посмотрев на экран, я изо всех сил закатила глаза и стала искать свободный угол, чтобы никому не мешать своим трёпом. Звонил Лавой Уильямс, главный редактор «Тяжеляка», и не ответить ему я просто не имела права. Честно говоря, Лавоя я слегка недолюбливала, и это чувство было абсолютно взаимным. Но он был главой крупного журнала, так что, хоть я устала, и мне не очень-то хотелось с ним разговаривать, найдя место у гримерного столика, я всё же сняла трубку и даже улыбнулась через силу: — Здравствуй, Лавой. — Здравствуй, дорогая. Поздравляю со стадионом! — Преувеличенно воодушевлённо сказал он, — как прошло? — Отлично. Полный зал, отзывчивая публика... здорово. — Я пожала плечами даже не думая о том, что Лавой меня не видит. — Это ведь твой первый? — С явной ехидной улыбочкой спросил парень, на что я только снова закатила глаза и невозмутимо ответила: — Как главный акт — да. — Здорово, поздравляю ещё раз. Линси, извини, что дёргаю тебя в такой день, но мне чертовски нужна твоя помощь. Я тут читаю завтрашнюю ленту, и в ней не хватает одной важнейшей вещи. — Какой же? — услужливо уточнила я в ответ на его драматичную паузу. — Твоего комментария на ситуацию с Алексой Денвер. Я так и не нашла времени прочитать чёртовы новости и в этот самый момент глубоко пожалела об этом. Надо было выкроить хотя бы несколько минут, ведь что бы я сейчас ни сказала — Лавой расценит это как подробный комментарий. Пришлось глубоко вздохнуть и импровизировать: — Хочешь ещё раз мою прямую речь про её буфера куда-то втиснуть? Не получится, дорогой, я уже не знаю как пошутить. Видимо, уже пошутила всё, что могла. За сим, ситуацию с Алексой Денвер провозглашаю закрытой. Лавой долго молчал, а потом как-то тихо и даже несколько испуганно спросил: — Линс, ты рехнулась? У меня диктофон это пишет! Мне ужасно не понравился его тон. Чёрт, ну почему я не прочитала эти долбаные новости за утренней сигаретой, как всегда делаю?! — Чёрт, да я понятия не имею, что у неё там за ситуация, и что мне комментировать! Я всего два дня не следила за грёбаными новостями, а тут за это время случился конец света местного пошиба?! Лавой молчал. Я только ещё раз устало вздохнула, изо всех сил стараясь не наорать на этого чёртового писаку, нагнетающего обстановку: — Лавой, я только что полтора часа горланила на чёртовом стадионе. Последние несколько дней мне было не до новостей, и уж тем более не до Алексы. Расскажи мне, что случилось. — Господи, неужели ты действительно не знаешь? — Наконец недоуменно спросил Уильямс. — Ну, в противном случае, ты бы уже давно получил свой комментарий? — То есть, Ричи ушёл не к тебе? — Да нет же, Господи! Я узнала, что он вообще от неё ушёл только сегодня, когда мне об этом рассказал Керри! — И Керри не сказал про Алексу? Что ж, видимо, он и правда твой друг. На самом деле, это всё ставит жирный крест на этой чёртовой статье. — Лавой так тяжело и так устало вздохнул, что мне даже стало его немного жаль. Совсем чуть-чуть. Тем временем Керри, скорее всего услышав своё имя, уверенно направился ко мне, ловко лавируя между людьми. — Я уже и не знаю, нужен ли мне твой комментарий, честно говоря, — сказал Лавой таким тоном, будто я только что глубоко его оскорбила. — Ну, раз уж мы всё равно сплетничаем, расскажи в двух словах что там произошло. — Да что рассказывать! — Расстроенно буркнул Уильямс, — Красавчик махнул ей ручкой и затих, а эта дура не придумала ничего лучше, чем наглотаться таблеток. Повезло, что её Гейб нашёл. Еле откачали. Лавой продолжил сокрушённо трепаться о своей статье, но я почти не слушала. Медленно оперевшись на столик, я пыталась переварить услышанное. «Наглоталась таблеток» — так сказал Лавой. «Попыталась убить себя» — перефразировала я. Лавой назвал её дурой, мне же очень хотелось назвать её клинической идиоткой. Ведь пережить можно всё, что бы ни случилось, с тем условием, что у тебя всё ещё есть твоя жизнь. Человек приспосабливается, раны заживают, и ничто во всём мире не стоит твоей грёбаной жизни. Ведь ночь сменяется утром, чёрное — белым, и завтра будет новый хренов день, и в этом светлом завтра твоя чёртова жизнь наладится. И это чертовски стоит того чтобы жить. Лавой продолжал говорить что-то, а я во все глаза смотрела на Керри, тихо прислонившемуся к гримерному столику рядом со мной. — Лавой, извини, мне нужно идти, — наконец перебила я сокрушавшуюся трубку. Внезапно реальность обрушилась мне на голову, как огромный мешок с песком. Вокруг веселились люди. Они смеялись, говорили, и радовались, что долгие месяцы тяжелой работы наконец подошли к концу, что вечер удался, что впереди — вся жизнь. Я выступала на стадионе в то время как Алекса — вечная соперница, девушка, которую я терпеть не могла и которую винила во всех своих бедах, просто человек, такой же, как и я — не хотела больше жить. — Он сказал тебе, да? — Наконец спросил Керри. — Вот почему мы так быстро ехали, — я слабо улыбнулась. — Спасибо, что не дал мне узнать утром. Керри кивнул и, секунду поколебавшись, взял меня за руку. Дверь в гримерку открылась, пропуская внутрь девушку с огромным букетом подсолнухов. — Цветы для мисс Киллс, — громко крикнула она и, заметив нас с Керри, стала пробираться через расступавшуюся перед ней толпу. Я обожаю подсолнухи. Они всегда напоминают мне о Солнечном Городе, когда я далеко. И пахнут домом. Приняв цветы, Керри засуетился в поисках подходящей посудины, а я просто смотрела. Подсолнухи были крупные, жёлтые и очень красивые. Я смотрела на них, и мне хотелось жить. Стянув тесную перчатку, я внимательно осмотрела грязный бинт. Рана саднила от пота и тесноты этой чёртовой перчатки. Я точно знала, что Алекса лежит в Южном Маунт Синае, там же, где и я совсем недавно. — Как твоя рука, детка? — Спросил Керри, снова садясь рядом. — Её нужно зашить, — тихо ответила я.