Смотритель Маяка

— Ты глухой?! Я вымок до нитки! — Оттолкнув Джона, он врывается в дом. Длинный, худой, похожий на выброшенный морем живой артефакт. Обитатель подводных глубин, житель мифической Атлантиды — прозрачные, совершенно морские глаза и волосы, чёрными водорослями облепившие скулы. Он жалок, но грозен. — Еле добрался до твоего курятника! Если бы не маяк… Что встал? Пропусти! Джону не нравятся вопли. Не нравится, когда на него наседают, особенно те, кого он не приглашал. И когда его дом называют курятником. Поэтому он врастает в пол — ни шагу назад — и молчит. — Ещё и немой, — раздражённо бормочет пришелец, отряхивая куртку ладонью и обдавая Джона веером брызг. — И, вероятно, тупой. Как же мне повезло! В следующую секунду он вылетает за дверь, едва успевая ухватиться за перила крыльца, и вопит, балансируя на краю предпоследней ступеньки: — С ума сошёл?! Хочешь, чтобы я себе шею сломал?! Эй! — Постучишь, как все нормальные люди, тогда и поговорим. — Я стучал! — доносится сквозь закрытую дверь. Это точно, немного смущённо думает Джон, стучал… Ну и что? Ворвался, залил всю прихожую, нахамил. Кто вообще он такой?! Дом сотрясает новый удар. Сукин сын! Джон выскакивает под дождь. — Ты чего-то не понял? Я сказал постучать, а не выламывать дверь. — Впусти меня, и я настучу тебе гимн Великобритании. Какого чёрта?! Ты не видишь, что здесь творится? — Глаза его гневно сверкают, но тем не менее он остаётся на месте, не делая новых попыток войти. В самом деле, пора с этим заканчивать. Дождь хлещет по навесу, низвергаясь потоками с обеих сторон. Штаны и футболка намокли, по телу пробирается влажный озноб. Чёрт с ним, кто бы он ни был, тем более что в этой тонкой курточке он запросто подхватит воспаление лёгких, а Джону как-то не улыбается брать на себя такую ответственность. — Заходи. Разденься в прихожей, иначе затопишь курятник. — До трусов раздеваться? Джон раздражённо вздыхает — чудный вырисовывается вечерок. Он молча уходит в комнату, достаёт из шкафа полотенце и плед и выносит всё это в прихожую. Плед стал последним приобретением Джона наряду с овальным зеркалом и резиновым ковриком. Но если коврик и зеркало были куплены без лишних раздумий, в качестве стимула поскорее закончить пристройку, то над пледом Джон стоял достаточно долго, прислушиваясь к шёпоту подсознания. Глупо, конечно, но кусок мягкой овечьей шерсти цвета какао заставил его всерьёз поразмыслить, словно от принятого решения зависела вся его дальнейшая жизнь. Я куплю этот плед и останусь здесь навсегда, думал он, поглаживая ворсинки и не до конца понимая, насколько сильно этого хочет. «Застелю им кровать и… и что, это станет вечной пропиской на берегу? У меня совсем мозги набекрень!» Чуть позже упакованный плед ехал в кабине пикапа вместе с другими покупками (в их числе радиоприёмник с широким диапазоном и новые домашние тапки, украшенные по бокам серебристыми якорями), а Джон ощущал себя победителем. И недели не прошло с той приятной поездки… — Держи. Гость успел скинуть рубашку и стоял теперь полуголым призраком — трясущимся, бледным и злым. Его куртка висела на одном из пяти медных крючков, прикрученных к стене ровным рядком. Под ней стремительно разрасталась лужа. Восхитительно! Лязгнув зубами, незнакомец кинул в угол рубашку. — Затопи камин. Холодно. — Камин? — ухмыляется Джон. — Непременно. Не прикажешь подогреть для тебя молока с ложечкой мёда? — Подбрось дрова в свою чёртову печь, — огрызается гость, досадуя на неловкую оговорку. — У меня зуб на зуб не попадает. Как доктор, ты хорошо понимаешь, чем всё это может закончиться. Оу! А гость-то, оказывается, не случайный. Осведомлённый. Любопытно… — Не ворочай мозгами. О том, что смотритель маяка бывший военный врач, рассказал мне председатель общины. Финч, если не ошибаюсь. Долго ты собираешься здесь торчать? Предпочитаю снимать штаны в одиночестве. «Что он здесь делает, — размышляет Джон, стоя у открытого шкафа, — в нашей глуши? В такой щегольской курточке и таких ботинках… Надо найти для него что-то сухое. А что? Все мои штаны будут ему по колено. И где его сумка? Он приехал из столицы в такую даль налегке? (В том, что гость прибыл из Лондона, Джон абсолютно уверен, и на данный момент это мало чем отличается от Атлантиды.) Быть этого не может. Не волной же его забросило, в самом-то деле. И за каким чёртом он припёрся ко мне?!» — Эй! — Закутанный в плед, он возникает в дверях. Волосы всклокочены, в глазах всё тот же сердитый блеск. — Куда положить полотенце? — Где твои вещи? — Забудь. Разберусь с ними завтра. — Я имею в виду… — Моя сумка! — Он рванулся к дверям. — Идиот! Я оставил её на дорожке! — Сиди, — останавливает его Джон. — Я сам. Багаж небольшой, но для сменной пары штанов и рубашки место найдётся. Джон очень на это рассчитывает, потому что его собственный гардероб не отличается ни количеством, ни изысканностью. Он подхватывает сумку коротким движением и спешит под навес. Дождь набирает силу. О том, чтобы завтра продолжить строительство, придётся забыть, и это очень обидно — лето кончается, а работа в самом разгаре. Джон не любит откладывать планы, но, похоже, придётся. Одна надежда на осень, пусть даже холодную, но сухую. Было бы здорово. Незнакомец сидит у стола и выглядит неприкаянным и потерянным, словно не до конца понимает, каким образом очутился в этой крошечной комнате, на этом пустом берегу. Откуда он взялся? * Содержимое сумки вызывает у Джона едкий смешок — ну да, конечно, в этих скользящих рубашках и отутюженных брюках он будет неотразим. «Особенно на моей обшарпанной кухне. В моём курятнике, чтоб его!» — Путешествуешь? — интересуется он, невозмутимо разглядывая бельё высокого качества и шёлковые носки. — Вроде того. Интересуюсь старыми маяками. — Серьёзно? — Джон вопросительно смотрит, почему-то не веря ни единому слову. — Что в них интересного… И давно? — Да, — уклончиво отвечает гость и тут же меняет тему: — Послушай, я бы выпил горячего чаю и чего-нибудь съел. Обычно я равнодушен к процессу пищеварения, но сейчас от сэндвича не откажусь, учитывая, что в последний раз перекусывал рано утром. Чашкой кофе с чем-то засушенным и безвкусным. Правда, меня уверяли, что это бисквит. — Он оправдывается и это кажется Джону забавным. — Можно было поужинать в пабе, в посёлке, но уже темнело и накрапывал дождь…  — И поэтому ты отправился в эту чёртову даль пешком, — усмехается Джон. — Стратегическое решение. — Вполне стратегическое. Во-первых, кому я нужен в Green bank… — А здесь, по-твоему, ты кому-то срочно понадобился? Мне, например. Гость замолкает, но ненадолго — судя по всему, не в его правилах корпеть над подходящим ответом. — Во-вторых, — продолжает он, игнорируя насмешливое замечание, — я стараюсь рационально использовать время. Утром я осмотрю маяк и без промедления выдвинусь в Город. — Тоже пешком? — Ты отвезёшь меня. Разве нет? Я видел возле дома какую-то развалюху, напоминающую средство передвижения. Я заплачу. Джон пожимает плечами, ему чертовски не нравится этот самоуверенный разговор. — Утром будет дождь, — бросает он резко. — Что касается Маяка, то я ещё ничего не решил… Сэндвич с сардинами подойдёт? Есть сыр, яйца. И банка консервированной ветчины. — Обжорство примитивно и пошло. Вполне достаточно сыра. И ветчины. Сардины, надеюсь, в масле? — В масле. — Отодвинув сумку ногой, Джон снова подходит к шкафу. — В этом ты будешь выглядеть клоуном, — рассуждает он, перекладывая вещи на полке, — но твои наряды вряд ли подходят к сардинам. — Он протягивает майку, носки и старые джинсы. — Одевайся. Странно, но он не выглядит клоуном. Несмотря ни на что. * В полном молчании они допивают чай. Усталости Джон не чувствует — выброс адреналина взбодрил его выпотрошенный организм. Тем лучше, потому что самое время позаботиться о ночлеге — кровать в его доме одна. Что же придумать… А что тут придумаешь? Придётся ломать кости на жёстком полу. Хорошо, что в своё время он не выкинул старое одеяло, выбив из него многолетнюю пыль, проветрив на холодном бризе и просушив на солнышке. Но комковатое одеяло положение вряд ли улучшит. Ладно, не велика беда. Как-нибудь… А вот дров в камин подложить не мешает — на полу, под лёгким пледом, в такую сырую погоду он будет дрожать как суслик. Он стелет себе поближе к печи, добавив к одеялу зимнюю куртку и пару толстовок. Сойдёт, думает он, рассматривая скромное ложе, укрытое широкой клетчатой простынёй. В его нехитром хозяйстве целых три подушки, две из которых он, естественно, возьмёт для себя — этот и одной обойдётся. На кровати да под тёплым одеялом он и без того устроится по-королевски. — Я лягу на полу, — доносится за спиной. — Я люблю спать на полу возле печки. Джон ухмыляется — с чего вдруг такие деликатные милости? Или наскучила наглость? — И как часто ты это делаешь? — Ну… — мнётся гость и заключает тоном, полным холодной категоричности: — Тебя это не касается. Похоже, он привык оставлять за собой последнее слово, но в данном случае его ожидает сюрприз. Не с Джоном Уотсоном. — Здесь я хозяин, и меня это касается. — Джон не собирается спорить и если понадобится, затащит этого на кровать и придавит подушкой. Усталость накатывает сонной волной — так бы и упал на месте, не поднимаясь до самого рассвета. — Наелся? Ложись. Туда, куда я укажу. Пижаму не предлагаю. — Обойдусь, — недовольно откликается гость и встаёт. Кажется, он тоже без сил — широко зевает и трёт глаза. Ну ещё бы! Притащиться в посёлок (интересно, на чём? скорее всего, на такси, потому что автобус из Города ожидается только в конце недели), а потом пропахать внушительное расстояние на своих двоих. Да ещё под дождём. Да с сумкой наперевес. И всё это ради старого маяка? Ищи дураков! Оставив его укладываться, Джон выходит на кухню, прибирается на столе, моет посуду, гасит свет, возвращается в комнату, подбрасывает в печь четыре крупных поленца и раздевается, пошатываясь от переутомления. С кровати доносится размеренное дыхание. Спит? Быстро же его укачало. Он забирается под плед и блаженно вытягивается. Кто сказал, что жёстко спать на полу? Спать на полу прекрасно. Это лучшее, что могло случиться с Джоном за этот день, потому что… потому что он… очень… очень… устал… Проваливаясь в сон, Джон смутно думает, что забыл о пижаме. А ещё он думает, что так и не спросил его имени. * На рассвете он просыпается по будильнику, чувствуя себя недобитком — тело успело отвыкнуть от походных условий. Так и тянет махнуть на всё рукой и зарыться под плед, продолжая прерванный сон. Комната хранит тепло угасающих углей, но, поднявшись, Джон зябко передёргивает плечами и натягивает спортивные брюки и фланелевую рубашку. Слишком рано, да и тучи продолжают сеять свои холодные зёрна. Дождь не такой сильный, как накануне, но это не делает его менее мокрым. Джон с досадой смотрит в окно и ставит чайник на тихий огонь. Он знает, что сон растворится в прохладе раннего утра, и что вернувшись с Маяка, он захочет согреться, а чаем или кофе, он ещё не решил. Он смотрит на дровницу — кажется, поленьев достаточно — и хорошенько подкармливает оголодавшую за ночь печь. Потом переводит взгляд на кровать. Бесформенная горка лежит без движения, только дышит чуть слышно. Оно и понятно, ему-то что за нужда подниматься в такую рань? Его присутствие вызывает в Джоне двоякое чувство: то ли ему приятно чьё-то сонное дыхание на кровати, то ли нарушение покоя и привычного распорядка бесит до чрезвычайности. В конечном итоге он признается себе, что большой катастрофы не видит. Пусть дышит. Хоть какое-то разнообразие. Характер у него, конечно, дерьмовый — заносчивый надутый индюк. Но чёрт с ним, уедет, и Джон забудет об этой маленькой встряске. Как же его зовут и кто он такой? Закутавшись в плащ, укрывающий его с головы до ног, он спешит на Маяк. Сегодня Маяк неприветлив. В башне чисто и тихо, но от каменных стен веет ледяным отчуждением, и, выполнив все задачи, Джон возвращается, попутно обдумывая, стоит ли пускать сюда незнакомца. Чужакам, даже таким любопытным, не место на казённом объекте. Но, подходя к дому, Джон выбирает золотую середину: так и быть, он позволит осмотреть всё, кроме маячной комнаты. Пусть лазает по лестнице вверх и вниз, если не лень. Хотя… Возможно, он передумает и допустит его до приборов — особой секретности в этом нет. Не зря же человек проделал долгий и трудный путь. Домашнее тепло обволакивает его, стоит переступить порог. Дышит в лицо. Ласкает. На секунду он понимает, что к приветливым волнам, исходящим от разогретой печи, примешивается что-то ещё. Неужели он так стосковался по обществу, пусть даже не слишком дружескому? Джон не знает этого наверняка, но то, что в это тоскливое утро он не один, что живое человеческое существо занимает частицу пространства, отвоёванного им у судьбы, горячо отзывается в его сердце. Снова возникает мысль о собаке. Может быть, да? Иначе он тут одичает. * Джон раздевается, вешая плащ рядом с почти невесомой курткой. Надо бы просушить, думает он, снимая её с крючка. Запах свежести и далёкого мира, от которого он добровольно отрёкся, врывается в ноздри. Волнующий и приятный. Но абсолютно бессмысленный здесь. Гость ещё спит. Джон аккуратно расправляет куртку на спинке стула и придвигает его поближе к огню. — Не спали, — доносится из-под одеяла вместе с длинным зевком. — Доброе утро. — Ты считаешь его добрым? Я слышу шум за окном. Дождь? — Он садится в постели, подтягивая одеяло к самому подбородку — насупленный и лохматый. Снова зевает. — По-моему, он стал намного сильнее. — Не стал, — коротко отвечает Джон и проходит на кухню, отгораживаясь от ворчливого голоса занавеской. — Эй! Где я могу принять душ? Джон возвращается и кивком указывает на дверь: — Там. — Где — там? — переспрашивает незнакомец. А потом глаза его округляются и губы приоткрываются от изумления: — Хочешь сказать, что моешься под дождём? — И под снегом, — усмехается Джон, с удовольствием наблюдая растерянность, от которой незнакомец молодеет буквально на глазах, — но это зимой. А что? — Подожди… Как это… Похоже, он в самом деле напуган, и Джон добродушно смеётся: — Во дворе душевая кабина с вполне горячей водой. Устроит? По лицу незнакомца проходит волна облегчения, и тем не менее он сердито бросает: — Дикость! Век нанотехнологий, а кто-то по-прежнему моется из лейки в каком-то сарае… Где моё полотенце? — Твоё? — Да-да, моё! До тебя всегда так долго доходит? Я, кажется, говорю по-английски? Или нет? Под напором негативной энергии Джон невольно теряется. Почему на него нападают? В чём, на хрен, дело?! — Твоё полотенце висит на спинке твоей кровати. А я ещё раз предлагаю тебе быть корректнее, а лучше заткнуться. Окей? Он круто разворачивается на пятках и уходит на кухню. — А ты не утратил военных навыков, — доносится вслед саркастичный смешок, и зубы Джона со скрипом сжимаются. «Спокойно, — приказывает он себе, опираясь руками о край стола. — Спокойно. Не хватало мне только убийства с особой жестокостью. — Он глубоко дышит, усмиряя сердцебиение. — Сделаю завтрак, а там поглядим». Он умывается, чистит зубы, причесывается, потом наливает чай, добавляя молока и ложечку сахара. Для завтрака ещё очень рано, но сон улетучился, да и гость, кажется, не собирается залёживаться в постели — ранняя пташка. К тому же желудок сводит первый голодный спазм. Что ж… Джон приступает к приготовлению завтрака. Варит яйца. На сухой сковороде поджаривает хлеб с обеих сторон. Нарезает остатки сыра и ветчины. Ветер бросает в стекло пригоршню капель. Дождь усиливается до ливня. Чёрт возьми, это на целый день! Или на всю неделю. Ну ничего, в качестве развлечения ему предстоит путешествие в Город. Сбросит этого на вокзале и с милой душой займется своими делами. Пообедает. Может быть, сходит в кино или посидит в интернет-кафе — тоже неплохо. Да и счёт на телефоне надо пополнить. И родителям позвонить — здесь, на берегу это сделать практически невозможно. Глухо хлопает дверь, в гостиной раздаётся возня, но Джон и не думает выходить. Он допивает чай, попутно расставляя тарелки. Достает из ящика вилки, ножи для масла, ещё одну чайную ложечку, второй бокал с аквамариновой волной и летящими чайками, салфетки. Выпитый чай приятно согревает желудок, но голод от этого не становится меньше. — Где ты там? — окликает он гостя. — Завтрак готов. — Сейчас. Что-то с грохотом падает, и Джон отбрасывает занавеску — что там ещё? — Ужасная теснота, не развернуться, — бормочет гость, поднимая опрокинутый стул. На нём свежая рубашка и брюки, заправленные в шерстяные носки. Вот теперь он точно похож на клоуна. — Ты что, устроил здесь танцы? — усмехается Джон, попутно отмечая, что комната прибрана: кровать застелена пледом; подушки застыли клетчатой горкой, а на них — ровно сложенная простыня; старое одеяло свёрнуто валиком; куртки и толстовок не видно, скорее всего, они спрятаны в шкаф. Полный порядок. Хм… * Завтракает гость с аппетитом, как видно, душ и пробежка под холодным дождём возбудили в нём нормальные человеческие инстинкты. Съедает два яйца, хрустит поджаренным хлебом, на который не скупясь укладывает ветчину. — У тебя есть кофе, Джон? От неожиданности тело пронзает током — Джон? Но он быстро соображает, что в этом нет ничего удивительного — видимо, Финч заочно представил Смотрителя джентльмену из Лондона. — Растворимый, — отвечает он сухо и поднимается, чтобы достать баночку с полки. Он не может себе это позволить — показать, насколько ему было приятно услышать своё имя от этого странного человека. Как будто так было всегда. — Подойдёт? — Нормально. Только покрепче. Джон ставит чайник на подогрев и садится за стол. — Ты кто? — Шерлок Холмс. Он испытующе смотрит, как будто ожидает реакции, но Джон по-прежнему невозмутим. — Прозвучало довольно торжественно, — говорит он после небольшой паузы. — Наверное, здесь полагается быть салюту или барабанной дроби? Во всяком случае, выглядишь ты именно так. Наследный принц? Космонавт, только что вернувшийся с Марса? Знаменитый актёр, чья слава не долетела до этих земель? В таком случае, что ты здесь делаешь? Гость пожимает плечами и молча тянется за маслёнкой. Похоже, его голод неистребим. Чайник издаёт приветливый свист. Джон и сам бы не отказался от порции кофеина — на улице слишком промозгло, и от этого клонит в сон. Он ополаскивает свою кружку и начинает готовить кофе — для себя и для Шерлока Холмса. — А ты? Что ты делаешь здесь? — раздаётся встречный вопрос. — Где? — Джон оборачивается и подходит к столу, ставя на него обе кружки и усаживаясь на место. Шерлок молча обводит глазами кухню и останавливает на Джоне вопрошающий взгляд. — Я здесь, и этого достаточно, — обрывает Джон попытку втянуть его в нежелательный разговор. Внутри зреет тихое раздражение. Он и в самом деле считает, что перед ним сейчас раскроют всю душу? — Пей. Но Шерлок продолжает как ни в чём не бывало: — Странное место, странные люди… В чём тайна? — Они не странные. Люди как люди. Просто не такие, как ты. И вряд ли я захочу посвятить в свою тайну первого встречного. — Значит, тайна всё-таки есть. — У всех они есть. Шерлок смотрит прямо перед собой и произносит задумчивым тоном: — На сельского жителя ты не похож, скорее, выходец из провинции… Опять же военный врач… Достаточно молод для изоляции… В хорошей форме… Аккуратен… — Он поворачивается к Джону лицом: — Так почему ты здесь окопался? Обидное слово хлещет пощёчиной, Джон с трудом подавляет ярость, но дрожь прорывается, делая голос звенящим: — Ты намерен меня разозлить? Не советую. Я не склонен к гостеприимству вообще и предпочитаю не иметь дела с хамами. Можешь оказаться на улице. Надеюсь, ты помнишь, насколько это легко. — Угрозы — не то, что действует на меня положительно, — презрительно фыркает Шерлок. Но замолкает. Какой-то абсурд, думает Джон, недоумённо уставившись в кружку. Он приютил этого наглеца, не зная о нём ничего, даже имени, и почему-то должен терпеть его выходки. Его неприязнь он чувствует всем существом, и не может понять, в чём причина. Они едва познакомились — и суток не минуло, — но всё это время Шерлок не переставая его кусает. Конечно, для него не секрет (армейский опыт тому поспособствовал), что порой отторжение происходит на первой минуте, и это необъяснимо с точки зрения логики. Но объяснимо с точки зрения тонких энергий. Возможно, аромат его застарелых душевных терзаний подействовал отрицательно, вызвав в госте безотчётное желание морально добить. Это досадно — Джон привык вызывать симпатию. Ну да ладно. К слову сказать, он и сам не в восторге от своего постояльца, с такими лучше вообще не иметь дела — не его поля ягодка. Слишком нежная, какая-то лунная кожа, а прозрачный взгляд слишком напоминает море. Изломанный силуэт, порывистые движения, локоны, нелепо обрамляющие лицо, далёкое от невинности херувима. А этими пальцами удобнее придушить, чем приласкать. Длинные, нервные, беспокойные. Лапки сенокосца* — так же быстро пробегаются по столу. И наверняка ледяные ступни. Ступни привлекают внимание тем, что беззастенчиво упакованы в его собственные носки. Скорее всего, они у него мёрзнут всегда. (С этим он не сильно ошибся, не зная лишь одного — какое это сладкое наслаждение отогревать их дыханием и покрывать поцелуями жилистый гладкий подъём.) Когда за ним захлопнется дверь, Джон вздохнёт с облегчением. Здравствуй, одиночество! Я по тебе скучал. — Не злись. — Просто не нарывайся. — Покажешь маяк? — Шерлок обезоруживающе улыбается и подносит кружку к губам. — Хороший кофе. И симпатичные чайки. * Он и впрямь облазил Маяк снизу доверху, заглянув в каждую щель. Непонятно, ради какого рекорда, совершил три восхождения по спирали, практически без перерыва взлетая по узким крутым ступенькам. Дышал легко и только в завершение своего экстремального альпинизма слегка задохнулся. Вытирая ладонью испарину и отбрасывая со лба повлажневшие пряди, он довольно покачивал головой и что-то тихо бубнил. Сунул нос в брошюры и документы, внимательно рассмотрел приборы, тыча пальцем в каждый из них и задавая короткие практические вопросы. Побывал на балконе и вернулся, с головы до ног облитый дождём. — Жаль, что нет настоящего шторма. — И правда жаль, — усмехается Джон. — Ты закончил? До полудня три четверти часа. Сейчас он напоит его чаем и отвезёт на вокзал. Впереди целый день, который Джон намерен провести с удовольствием и не опоздать на Маяк. — Да, — Шерлок смотрит с лёгким прищуром, словно что-то затеял. — Я решил задержаться на несколько дней. Не прогонишь? И, чёрт возьми, Джон может поклясться, что в первую секунду он почувствовал радость.