Каждое утро я произвожу себя на свет… Фредерик Бегбедер
Смесь непривычных запахов и ощущений: кондиционер для белья, тонкий и нежный, с едва ощутимой цветочной гаммой; ровная, упругая поверхность кровати; невесомая мягкость одеяла … «Где я?» Джон приподнимает голову от подушки, оглядывается вокруг, а потом резко садится, подброшенный на постели коротким ударом — это сердце торкнулось в рёбра и учащённо заколотилось. Всё нахлынуло разом: переезд, Шерлок, устрицы… Он в своём новом доме, в своей новой спальне, где, по мнению некоторых, ему предстоит провести лет десять как минимум. Смахивает на приговор, но так уж вышло, что Джон и не думает протестовать — по крайней мере, пока. Свесив ноги с кровати, он осматривается — теперь уже основательно, не так, как вчера, ошалевшими, почти невидящими глазами. Незнакомый, но в то же время до странности узнаваемый интерьер, словно он жил здесь когда-то давно и вот возвратился назад. Сбоку от него небольшое окно, прикрытое светло-серыми жалюзи и неожиданно пышными ажурными шторами, кокетливо перехваченными лентами по бокам. Хм… Очень мило. Вчера Джон не заострил на этом внимание (по правде сказать, он ни на чём не заострил внимание, голова и без того шла кругом и зрительное восприятие снизилось до нуля), и теперь разглядывал мягкие кружевные фалды с весёлым недоумением, про себя отмечая, что это белое кружево придаёт необжитой ещё комнате и теплоту, и уют. Стул, обитый крупным велюром (как и в «комнате Мориса», тоже в единственном числе, и это что, какой-то мистический знак?), на котором свалены в кучку его носки, майка и джинсы. Его он задвинет за этот солидный, слегка потёртый письменный стол с четырьмя выдвижными ящиками с одной стороны и боковой тумбой — с другой. Джону хочется провести рукой по столешнице, отполированной временем и чужими прикосновениями, что он и делает, соскочив с постели. Кому принадлежал этот… слишком несовременный стол? Писателю, может быть? Или какой-нибудь биржевой брокер изучал за ним рынок ценных бумаг? Всё равно. Теперь он принадлежит Джону Уотсону. На ближайший десяток лет. У двери двустворчатый шкаф — с внутренним зеркалом (можно по утрам любоваться на свою помятую рожу), вместительный, но в то же время не загромождающий комнату. В нём он разложит и развесит свои пожитки, ещё и место останется. В углу объёмный плетёный короб с откидной крышкой, практически новый, стального оттенка. Его предназначение Джону пока не ясно, но, заглянув внутрь, он решает, что будет хранить здесь обувь — удобно и элегантно. Жаль, что в своё время он не догадался купить такой же и поставить его у входа… там. Мысль возникает спонтанно — естественная и понятная, потому что пока каждая мысль уносит его туда, — но Джон отмахивается от неё, чувствуя наплыв раздражения. Хватит! Мало ли о чём он теперь жалеет, да так, что сердце обливается кровью. Просто не надо об этом, ладно? Вот, собственно, всё. Джон задумчиво чешет лоб. Не хватает тумбочки возле кровати. Это будет его первым приобретением, когда дела наконец-то пойдут на лад. А ещё — настольная лампа с гофрированным абажуром спокойного зелёного цвета. На тумбочку он положит новенький детектив, который в спокойном зеленоватом сумраке будет читать перед сном. И нужен плед. Ему ли не знать, как спасают тёплые пледы, когда на сердце дождливо (чего Джон исключить не может, учитывая затянувшееся одиночество, которое, увы, не заканчивается с переменой мест). Свой, вкусного оттенка какао, Джон оставил в маленьком доме, аккуратным валиком свернув его на кровати. Глядишь, он согреет Тома, если Ханни Марлоу откажет ему в любви… И коврик, небольшой, но непременно пушистый, чтобы ноги касались мягкого ворса, а не холодного пола — странно, что миссис Хадсон не позаботилась о такой необходимой и, безусловно, приятной мелочи. Но всё это не важно, всё это — на потом. Главное — внутреннее ощущение, которое беспокоит Джона куда сильнее, чем отсутствие коврика. Потому что он в замешательстве, едва ли не большем, чем накануне. Причина его замешательства смехотворна: надо выйти из комнаты и спуститься вниз, но он почему-то не может. Он в смятении и не представляет, как это будет выглядеть. Вот он спускается, видит Шерлока… Или не видит? Возможно, он ещё спит. Возможно, он… где-нибудь, например, в квартире у миссис Хадсон… Иисусе, что за каша в его голове? Для чего Шерлоку быть в квартире у миссис Хадсон в… Джон поднимает глаза на часы, чей размеренный ход улавливает краем уха … в половине девятого? С другой стороны, Джон ещё не знает здешних порядков, вдруг Шерлок и в самом деле каждое утро… что? Приходит к домовладелице, справляется о её самочувствии и почтительно желает хорошего дня? Бред какой-то. Очнись, Уотсон! Джон чувствует, что близок к паническому удару, и приказывает себе подключить мозги. К тому же он обещал Шерлоку завтрак, а… а как это сделать? Зайти в кухню, встать у плиты и как ни в чём не бывало заняться омлетом? Или не омлетом? К примеру, болтуньей… Что вообще Шерлок ест по утрам, когда перед ним не ставят тарелку с варёными яйцами и поджаренным хлебом — молча, не интересуясь привычным меню? Сварить ему кофе или приготовить чай? И знать бы ещё, где этот чай. И этот кофе. За ужином они выпили бутылку вина — тем и ограничились, и, кстати, сейчас его мучает жажда. Охренеть, сколько на него навалилось проблем! Кидая на дверь тоскливые взгляды, он продолжает топтаться на месте. Да что с ним творится?! Такая неуверенность, такое смятение — совершенно неодолимые! Вообще-то ты здесь живёшь, говорит он себе со злостью, не забыл? Тогда давай уже, нахрен, приди в себя и сделай свой первый шаг — хотя бы отлить. И всё же он медлит. Тщательно заправляет кровать. Распаковывает вещи, думая, во что одеться, хотя во что он может одеться, кроме валяющихся на стуле штанов. Но майка точно нужна посвежее, слава богу, с майками у него нет проблем — хотя бы с майками. Он роется в сумке, попутно думая о халате, конечно, не о таком легкомысленном, как на Шерлоке (в таком он точно будет пугалом в мантии), а о простом, человеческом, из недорогой, добротной фланели; сейчас бы он накинул его на плечи как знак принадлежности к этому дому, и его растерянность не была бы такой вопиющей. Потом, чувствуя характерное покалывание в мочевом пузыре, он ищет зубную щётку, но вспоминает, что перед сном воспользовался ванной и почистил зубы. Щётка и тюбик Colgate так и остались на полочке. Помнится, какое-то время он стоял в нерешительности, глядя на узкую белую этажерку, где стопка полотенец лежала с вполне очевидной целью, да так и ушёл — с мокрыми руками и мокрым лицом. Он достаёт своё полотенце и снова замирает в смятении — было бы неплохо побриться, принять душ, вернее, это было бы просто здорово, но… но как это он полезет вдруг в… чей-то душ? Только почему же в чей-то? Этот душ, как и солидный письменный стол, в полном его распоряжении — с этого дня. Несмотря на то, что находится рядом с комнатой Шерлока, и это немного пугает… Пугает? Джон тихо стонет и мысленно набрасывается на себя: «Идиот несчастный! Трус и слабак! Легко же тебя напугать! Может быть, хватит дурачиться, иначе в штаны наделаешь!» Он достает из рюкзака несессер и проверяет, на месте ли бритва. Он и побреется, и встанет под душ, и вообще сделает всё, что ему захочется, будь он трижды проклят! Из комнаты он выходит будто из ада — с пылающими щеками и взмокшей спиной, и какое-то время стоит наверху, прислушиваясь к звукам в квартире. Вроде бы тихо. Неужели действительно спит? А почему бы ему не спать? Его сердце не скачет в горле, он не трясётся как осиновый лист — он безмятежен в своём лабиринте, в то время как его новый сосед готов спускаться по лестнице по-пластунски. О господи… Наконец, придя к заключению, что долгая изоляция превратила его в кретина, Джон переводит дыхание и твёрдым шагом преодолевает свои восемь ступенек. Первым делом ему надо на кухню — выпить глоток воды, потому что от волнения у него пересохло во рту. А там всё само пойдёт. В гостиной пусто, на кухне та же картина. Это хорошо или плохо? Скорее всего, хорошо. Джон получил свою фору и может слегка раздышаться, а заодно проверить вот этот шкаф — возможно, именно здесь прячется кофе, необходимый ему как жизнь. Но сначала стакан воды. И душ. И побриться. И отлить, пока не лопнул к чертям его мочевой пузырь. На столе он видит записку: «Завтрак отменяется, Джон. К обеду тоже не жди. Располагайся свободно — ты дома». Джон с облегчением выдыхает. На минуту мелькает мысль, что Шерлок ушёл нарочно, проявив тактичность и дав ему возможность освоиться в новом пространстве. Но скорее всего, это просто фантазии. Шерлок ушёл, потому что его позвали дела. Потому что у всех есть дела. Только у Джона их нет. Ну что ж… Он смело заходит в ванную. Влажное тепло, слабый аромат — Шерлок принимал душ, и, судя по тому, что ни аромат, ни влага ещё не выветрились, это было не так давно. Дверца в душевую кабину наполовину открыта, резиновый коврик сдвинут, полотенце небрежно брошено поверх бельевой корзины — спешил? Но подвесная полка в идеальном порядке (удивительно для человека, создающего хаос в гостиной, хотя не исключено, что хаос этот — тот же порядок, с той лишь разницей, что именно такой удобен Шерлоку Холмсу, и Джон заранее знает, что не станет с этим бороться), каждый тюбик, каждый флакон на своих местах, и — зубная щётка Джона, аккуратно поставленная в матовый стеклянный стаканчик, рядом со щёткой Шерлока… Джон берёт эту щётку карминного цвета и с интересом рассматривает, словно на полном серьёзе ожидает увидеть на ней россыпи бриллиантовой крошки. Но нет, щётка как щётка, к тому же довольно потрёпанная. Он ставит её на место и достаёт свою. Он чистит зубы, сидя на унитазе, бреется перед зеркалом без признаков потёков и застарелых пятен, принимает горячий душ, вытирается и понимает, что, несмотря на растерянность первых минут, всё настолько идеально, что даже страшно — сейчас он проснётся неизвестно где, онемевший и отупевший от больного разочарования. И чтобы этого не случилось, надо быстро одеться, причесаться и наконец-то сварить себе кофе, который наверняка обнаружится в одном из кухонных шкафчиков. А халат в самом деле был бы не лишним. В кухне возникает очередная проблема. Джон голоден, он проглотил бы парочку сэндвичей с остатками вчерашних деликатесов, но ему неловко заглянуть в холодильник — настолько, что это становится практически невозможным. В итоге он просто варит кофе, который находит без лишних трудов. Если я возьму кусочек ветчины, думает он, прислушиваясь к тоскливому неуюту в желудке, это будет считаться чем-нибудь… недостойным? Но вчера я уплетал эту ветчину без зазрения совести. И доставал её из холодильника своими руками. И не только ветчину. (Джон сглатывает, вспоминая баночки и коробочки, и тугой сервелат, и маслянистый сыр, невероятно вкусный, название которого он, конечно же, не запомнил, да и ел его в первый раз, если честно…) Что не так с этим холодильником сегодня, хотелось бы знать? А то, что ты не положил туда ничего, придурок. Ни коробочки, ни кусочка. Даровое угощение — праздник не на каждый день, Уотсон. Конечно, Шерлок купил всё это не для себя, вернее, не для себя одного, но… Но неудобно же, чёрт возьми! От кофе голод становится только сильнее, Джон чувствует себя попавшим в прекрасный мираж, где есть всё, и в то же время нет ничего. Смешно. И глупо. Однако любая задача имеет решение. Или на худой конец компромисс. Джон решает сходить в магазин и купить что-нибудь. Спагетти, сливочное масло, молоко, хрустящий багет… Даже если всё это у Шерлока есть, лишним точно не будет, а ему станет спокойнее. Он подозревает, что его мучительные сомнения возле огромного, забитого продуктами Asko привели бы Шерлока в ярость. Возможно, все эти баночки и коробочки полетели бы ему в голову. Но по-другому не получается. Он открывает морозильную камеру (он же не собирается грызть этот заснеженный лёд, значит можно) и видит пакеты: курица, свиная вырезка, что-то ещё, не совсем понятное, возможно, замороженный осьминог… Он приготовит отбивные и к ним — свои чёртовы макароны. Ну хоть так. Настроение улучшается, и, положив в раковину пакет со свининой, он отправляется в спальню — переодеться и захватить куртку с меховой подстёжкой и глубоким большим капюшоном, купленную им в Городе в последнюю, очень вьюжную зиму. Но для начала самое важное: переговорить с миссис Хадсон. И только потом дойти до ближайшего магазина, а заодно немного проветрить голову. Он спускается вниз и стучится в квартиру домовладелицы, надеясь, что та окажется дома в этот не то чтобы ранний, но совершенно не подходящий для променадов час, потому что погода с вечера нисколько не изменилась, мело по-прежнему сильно, хотя ветер заметно ослаб. — Миссис Хадсон, — зовёт он после короткого стука, — вы дома? Дверь распахивается, словно подхваченная ураганом, и перед ним возникает улыбающееся лицо. — Джон! — восклицает домовладелица, делая шаг назад. — Вы удивительно вовремя! Я копаюсь в своём шкафу. Знаете, время от времени надо доставать туалеты из шкафа, чтобы дать им возможность глотнуть свежего воздуха — не терплю запах залежавшейся старости! Я занимаюсь этим два с половиной часа и уже готова выпить чаю с чудесными крендельками. В моём кафе… Боже, я совсем выжила из ума — держу вас на пороге. Входите же! Вцепившись пальчиками в его рукав, она тянет Джона в квартиру и запирает дверь на ключ, тем самым давая понять, что возражать бессмысленно — чая и чудесных крендельков Джону не миновать. Прямо с порога они попадают на кухню, опрятную, очень уютную, с нарядной скатертью и занавесками в крупную клетку. — Присаживайтесь, мой дорогой; можете повесить свою куртку сюда, — миссис Хадсон указывает на спинку стула с велюровым мягким сиденьем — родного брата того, что уже задвинут за письменный стол в его комнате, — а я займусь нашим чаем… О чём я говорила? — спрашивает она, как только Джон устраивается со всеми удобствами, и сосредоточенно хмурится. — Старушечья память! Джон улыбается: — Вы говорили о крендельках. — Ах да! Вот же они, — она ставит перед Джоном вазочку, полную сахарных крендельков, — угощайтесь. В моём кафе выпекают самые лучшие крендельки на свете, во всяком случае, в Лондоне, а может быть, и во всём Соединённом Королевстве. — В вашем кафе? — удивляется Джон, думая, что ослышался или что-то неправильно понял. — Ну да! — миссис Хадсон недоумённо пожимает плечами — милый мой, это же так очевидно. — Вы не заметили вывеску прямо у двери? — Заметил, но… — Джон слегка озадачен. — Так вы владелица Speedy's? — Угу, — говорит миссис Хадсон, принимаясь за приготовление чая. — Правда, есть ещё некий мистер Чаттерджи, старинный приятель мистера Хадсона (упокой господь его неспокойную душу!), а ныне мой компаньон и… В общем, это неважно. Я состоятельная дама, между прочим, — игриво подмигивает она, оборачиваясь. И это та самая безбедная старость, которой так озабочен Шерлок? Ну просто отлично! Он решает не развивать эту тему и переходит к вопросу, ради которого заглянул, как оказалось, прямо на чай: — Миссис Хадсон, раз уж речь зашла о финансах. Мы ещё не поговорили о самом главном, и это чёрт знает что, я провёл в вашем доме ночь, даже не обсудив… — О, Джон! Я вас умоляю, — миссис Хадсон машет руками и даже зажмуривается, — с этим, пожалуйста, к Шерлоку. Он вносит ежемесячную аренду, которая меня более чем устраивает, а остальное уже не моего ума дело. Я вообще… — как и вчера, она понижает голос и быстро оглядывается на дверь, — … я вообще не предполагала, что когда-нибудь ему понадобится сосед. Более того, в силу… некоторых обстоятельств я была абсолютно уверена, что это, я имею в виду уединенную жизнь без лишних глаз, самое последнее, что ему захочется изменить. — Обстоятельств? Вы имеете в виду… — Следующий вопрос вырывается сам собой — неожиданно и некстати, Джон просто не успевает удержать свой длинный язык: — У него кто-нибудь есть? Он мгновенно об этом жалеет, потому что уж это точно не его ума дело. Но, как известно, сказанного не воротишь. Миссис Хадсон вскидывает и опускает глаза, и Джон краснеет. Бестактные вопросы — отличная благодарность за чай и вкусные крендельки, так кстати утолившие его разбушевавшийся аппетит. — Джон, — начинает она. — Бога ради, простите! — Джон прижимает руки к груди в умоляющем жесте. — Это было ужасно глупо и… неделикатно с моей стороны. — Это точно, — говорит она строго, но следом, желая сгладить резкость ответа, тепло улыбается: — На самом деле в ваших словах нет ничего ужасного, просто я не обсуждаю его личную жизнь. — Заметное ударение на последних словах позволяет Джону сделать вывод, что личная жизнь у Шерлока есть и миссис Хадсон о ней известно. — Хотя, если подумать, ваш вопрос закономерен и в чём-то даже практичен, — продолжает она. — Вам жить в этой квартире и вполне естественно, что вы захотели кое-что прояснить. Но я уверена, со временем вы сами во всём разберётесь. — Миссис Хадсон улыбается Джону ещё сердечнее и даже мягко сжимает его предплечье. — Одно могу сказать вам прямо сейчас: Шерлок ведёт весьма активную жизнь и с моей стороны будет лучше предупредить вас об этом заранее. Без подробностей, разумеется. Кроме того, он довольно эксцентричен. Играет на скрипке, иногда слишком долго и слишком громко; разговаривает сам с собой и носится по квартире как угорелый, когда работает; бывает, не спит по ночам… — Шерлок что, работает на дому? — резко перебивает Джон, слишком изумлённый, чтобы задумываться о соблюдении вежливости. Миссис Хадсон покашливает в кулачок и загадочно продолжает: — Что-то вроде того. Пусть он сам об этом расскажет, а то получается, будто я сплетничаю. Одним словом, — заключает она, — Шерлок человек… нестандартный, но исключительно великолепный, и я его обожаю. Надеюсь, и вы почувствуете к нему… гм… расположение. Ещё чаю? Тема закрыта. Джон соглашается на вторую чашку, и разговор продолжается о чём угодно, но не о Шерлоке. Миссис Хадсон спрашивает его о профессии и радостно всплёскивает руками, узнав, что её постоялец доктор. Она смотрит на него с уважением, а при слове «хирург» издаёт удивлённое «ах!», в котором отчётливо слышатся нотки священного трепета. Потом она осторожно интересуется, как здоровье мистера и миссис Уотсон, и, увидев перед собой окаменевшую маску и плотно сжатые губы, пугается: да живы ли родители Джона, боже ты мой! Джон уверяет её, что родители живы и, слава богу, здоровы, что дома всё хорошо, благополучно, чудесно, что он очень по ним скучает, но обстоятельства таковы… Его язык поворачивается с трудом. Его сердце падает в пропасть без дна. Его ненависть к себе разгорается с каждым сказанным словом. (Обстоятельства… Обстоятельства, обстоятельства, обстоятельства — вся его жизнь!) Но он продолжает говорить, потому что разговор этот обычен и вопросы миссис Хадсон — обычны. Для нормального человека с нормальной жизнью. Только вот Джон человек не нормальный. Урод. И жизнь его — чёрт знает что. — Спасибо за чай, миссис Хадсон, — благодарит он, поднимаясь из-за стола. — И за крендельки. Несомненно, они могут претендовать на звание самых лучших на свете. — А что я говорила! — улыбается миссис Хадсон, скрывая за улыбкой досаду — она ляпнула что-то не то, старая любопытная дура! — Это вы ещё не пробовали моих кексов-малышек, они тают во рту, точно снежинки, Шерлок их очень любит. Непременно вас угощу. — Буду рад, — тоже улыбается Джон. — Ну, я пойду? Мне ещё надо… — Он смотрит на дверь. — В общем, пойду. Насколько я понял, вопрос квартплаты я адресую Шерлоку. — Да, дорогой. Это гораздо удобнее. И не беспокойтесь, если возникнут финансовые затруднения. — Они не возникнут. Под твёрдостью его взгляда миссис Хадсон теряется, но ненадолго. — Ну, вот и отлично, — быстро кивает она и отпирает замок. — Хорошего дня. Его не слишком удачное утро плавно перетекает в день. *** деньКакой сегодня день странный! А вчера всё шло, как обычно! Льюис Кэрролл
Джон выбирает курс наугад и шагает, не глядя по сторонам, не замечая метели. Неужели так будет всегда, думает он, неужели каждый, даже самый бесхитростный разговор будет носить печать напряжения, внутренней скованности, да попросту страха, что спросят о чём-то таком и его снова ошпарит болью. Папа, мама… Константа для каждого в этом мире. Так почему же внутри него всё обмирает, как будто он их убил? День начался труднее, чем он ожидал. Но винить ему некого, а поэтому лучше встряхнуться и вспомнить, ради чего он покинул квартиру в такую дрянную погоду. Времени хватает на то, чтобы изучить окрестности и досыта насладиться метелью. К моменту, когда он набредает на Tesco, его слегка отпускает: в голове не так черно, как тридцать минут назад, а душу не так мутит. В конце концов, что изменится, если он изгрызёт себя до костей? Он бродит между переполненных стеллажей, вспоминая магазинчик в далёком посёлке, и размышляет, как резко и неожиданно всё меняется. Он бежал из Лондона, не в силах вынести его подавляющей мощи, и вот он снова перед лицом этой мощи — и ничего. Находясь среди суетливой толпы, он не чувствует желания скрыться, не чувствует отторжения. Напротив, он с удовольствием осознаёт себя частью людского потока, где взгляды сосредоточенны, но не хмуры, а улыбки мимолётны, но вежливы — в той мере, чтобы претендовать на доброжелательность. Это радует. Не то чтобы посещение супермаркета стало проверкой на прочность — такого Джон не планировал. Но в результате у него появился шанс влиться в это бурливое море, не сопротивляясь течению; и можно рассчитывать на удачу, на то, что в этот раз всё поменяется в лучшую сторону. Наверное… Он внимательно рассматривает содержимое полок, сражаясь с демонами мотовства, но хорошо понимая, что время, когда он сможет с самодовольной ухмылкой посмотреть им в лицо, наступит не скоро (хотя от баночки апельсинового мармелада Robertson’s удержаться не может). Тем не менее он в порядке, и пусть его платежеспособность ниже, чем того требует самолюбие, это явление временное. Решение принято: он согласится на любую работу, и если это будет разносчик пиццы, что ж, так тому и быть. Вряд ли его гордость пострадает смертельно. К тому же, и на это невозможно закрыть глаза, его согревает мысль, что скоро, максимум через час-полтора, отрезвев от простых вещей — таких, как зимний холод и гололедица, «спагетти Agnesi или спагетти Barilla?», — он вернётся на Бейкер-стрит, а это не одно и то же, что вернуться в пансионат мисс Кроули. Джон представляет, как откроет дверь ключом, выданным ему Шерлоком без всякой торжественности (вернее, небрежно брошенным на стол со словами «это твой»); как снимет отяжелевшую от снега куртку и, встряхнув, повесит её на вешалку; как поднимется на второй этаж, включит чайник, разгрузит покупки и, когда вода закипит, сделает себе чашку крепкого чаю, тем более что чай он тоже купил, не поскупившись на Hyleys. Потом он пойдёт к себе, переоденется в старые джинсы и примется за приготовление ужина, а обед ему прекрасно заменит кусок подогретого пирога с курицей и картофелем, купленный в отделе готовой продукции, которым он перекусит на обратном пути, и хлопья снега будут таять у него на губах как кексы-малышки миссис Хадсон. Это вызывает у него желание улыбнуться. Купив всё, что необходимо (всё, что может себе позволить), он пополняет баланс на своём полуразвалившемся (полуразложившемся — это будет вернее) Nokia, решив по дороге домой позвонить родителям и наконец сообщить, что он в Лондоне, а не чёрт знает где. Но так и не звонит. И не может этого объяснить. Только почему же не может? Может, и хватит врать. Потому что смалодушничал на перроне, потому что лгал и изворачивался как только мог, тем самым перекрыв себе кислород. Не сын, а подарок. Настоящий подлец. Я позвоню, когда разберусь с работой, думает он, пряча в карман телефон и понимая, как мелочны его оправдания. Разве это так важно? Работа, «я на плаву», «у меня всё окей — три новых костюма и дом полная чаша»? Им важно услышать голос — всего лишь… Ладно. Если уж он дерьмо, то пусть будет законченное. Он любит их очень сильно, он умрёт за них не задумываясь, но ему в самом деле нечего им сказать. И задать вопрос о сестре, который когда-то же надо задать, он не может, у него просто не повернётся язык, а это непременно расстроит ма, выведет её из душевного равновесия, потому что можно не сомневаться, что этого обычного вопроса она никогда не устанет ждать. Они живы, они здоровы, в этом он не солгал, а к чему-то большему он пока не готов. На часах начало второго, и ужином он займётся в четыре, в крайнем случае, в пять — по мнению Джона, самое подходящее время. А если Шерлок появится раньше, то к его услугам рог изобилия — сыто урчащий Asko. Глядишь, и Джону перепадёт, потому что кусок пирога не утолил его голод в полной мере. Ничтожные мысли, да, и чтобы они перестали атаковать его мозг, Джон решает поджарить несколько тостов. Поглощая хрустящий хлеб с Золотым мармеладом и подмигивая медвежонку Паддингтону*, Джон испытывает облегчение. Нормально, если что. Он звонит Артуру, жадно впитывая его тёплую радость и безыскусную озабоченность: как устроился, всё ли с ним хорошо, «охренеть как это классно, Джон, что ты позвонил, я уж и сам собирался, если что, вдруг ты совсем там закис и надо срочно забирать тебя назад, в нашу богадельню». Джон смеётся, уверяет, что всё даже лучше, чем он полагал; что у него отличная комната и чудесная домохозяйка (поцелуй за меня мисс Кроули, добавляет он с чувством, на что Артур, оторопев, отвечает, что даже представить такое боится, «старая грымза огреет меня чем-нибудь, если я полезу к ней целоваться, лучше уж я куплю для неё ту хреновину, про которую ты говорил»); что прямо сейчас он пьёт чай с мармеладом, и вообще в полном порядке. Прощаясь («до скорого, друг, увидимся»), Джон изумляется той неожиданной и сильной привязанности, которую чувствует к Артуру. После его трескотни мир кажется Джону лишённым звуков. Он моет чашку, ставит её в сушилку, прибирается на столе и снова читает записку, на которую всё это время нет-нет да поглядывал. Располагайся свободно — ты дома. В самом деле?.. В гостиной он не спеша осматривается — сколько всего интересного и… неожиданного. Например, этот череп на запылённой каминной полке — для чего он здесь? И что это значит? Но что бы это ни значило, решает Джон, всё лучше, чем целый скелет. Скрипка, как в колыбели уложенная в кожаном кресле. Красивая и сразу видно, что дорогая. Высокий шкаф, туго набитый книгами и — вот странно! — химическим оборудованием самого разнообразного ассортимента: от пузатых колб до пипеток в стеклянных цилиндрах. Возле шкафа Джон задерживается, перебегая глазами от предмета к предмету, хотя открыть его и рассмотреть поближе так и не решается, потому что с решительностью у него сегодня не очень. Да тут целая лаборатория! Неужели Шерлок… учёный? Не спит по ночам… разговаривает сам с собой… носится по квартире как угорелый… Не просто учёный, а чокнутый, одержимый, хотя с изысканным образом Шерлока это как-то не вяжется. Кто же он? Почему Джон не задал Майку этот простой, обычный вопрос? Стоп. Стоп-стоп-стоп! Майк. Майк и Шерлок — чем они связаны? Не похоже, что нежной дружбой. По крайней мере, не только. Их объединяет что-то ещё… Неужели Шерлок имеет отношение к медицине? Только этого не хватало! Всё, касающееся медицины… Джон по-прежнему не хочет об этом думать. После армии у него не выходит наладить с профессией отношения, и всё указывает на то, что оба они друг в друге разочарованы. Незабываемая пора студенчества, шальные дни и бессонные ночи, стремления, мечты, амбиции — всё перечёркнуто несколькими годами, в которых оказалось слишком много крови и смерти. А ведь он был уверен, что врач от бога, и даже не потому, что об этом твердил доктор Огилви, а потому что чувствовал это внутри: настойчивую потребность спасать. Иногда ему становится страшно, ужас накатывает мутной волной: неужели всё так и закончится? Он больше не доктор Джон? Нет? Для ма это станет ударом. Да и отец… И получается, куда ни взгляни, Джон Уотсон — сплошной облом. Нет, лучше не думать. Не теперь, не в дни перемен. Он отходит от шкафа, приближается к креслу и дотрагивается до скрипки — осторожно, проводя по контуру лишь кончиком пальца. Красавица. В ответ на ласку скрипка как будто вздыхает, и Джон думает, что, должно быть, на ней давно не играли. Или, напротив, играли много, напористо, утомив и измучив страстностью. Он откашливается — хм… Собственная лиричность изумляет его до крайности, и, пристыженный и смущённый, Джон отходит от кресла. Атмосфера гостиной насыщена противоречивыми настроениями, в ней легко и в то же время до озноба тревожно. Джон решает, что всему виной новизна: всё, даже мебель, носит оттенок таинственности, как воздушной кисеей накрытое незримым присутствием Шерлока, личность которого, что уж скрывать, вызывает у Джона бешеный интерес. Но Джон успокаивает себя, что такое состояние продлится недолго, что через неделю-другую он свободно, без трепетного волнения плюхнется в кресло (в гостиной их два**, и он подозревает, что в одном из них, обитом прохладной кожей и не слишком уютном на вид, скрипка лежит неспроста, своим присутствием обозначив место хозяина), швырнёт на журнальный столик газету, раздвинет тяжёлые шторы, подбросит дрова в камин, а черепу, как старому приятелю, скажет: «Привет!» и дружески щёлкнет его по костяному лбу. Да и с Шерлоком наверняка будет не так напряжённо… Закончив короткий осмотр, Джон усаживается в кресло, которое мысленно нарекает своим, и сидит какое-то время, прислушиваясь к ощущениям. Они несомненно приятны, и покидать это удобное кресло Джону не хочется, тем более что длительная прогулка отзывается в его теле небольшой ломотой. Джон решает передохнуть. Было бы здорово зажечь камин, но дров он не видит и потому довольствуется подушкой, прижимая её к животу. Как много подушек, отмечает он про себя: та, которую он сейчас обнимает, три на диване и даже на стульях, задвинутых за квадратный обеденный стол, расположилась парочка — пухлых и мягких даже на вид***. Шерлок любитель подушек? Надо же… Чего только не бывает на свете… Чего только не… Джон не замечает, как погружается в сон; тело нельзя обмануть, комфорт оно чувствует сразу и расслабляется в безопасности и покое. Он спит очень крепко, даже похрапывает, и просыпается ровно в четыре. Но теперь это кошмарное время вызывает всего лишь усмешку и чувство отдалённой тоски. Он встаёт, потягивается всем телом, крутит затекшей шеей и идёт в ванную — умыться, прополоскать рот и сделать другие необходимые вещи, успевшие накопиться в его мочевом пузыре. В начале пятого Джон приступает к приготовлению ужина. (Или всё же обеда? Неважно.) Мясо давно оттаяло и пустило в раковину кровавые струйки. Джон вынимает его из пакета, рассматривает со всех сторон и принюхивается — свежее, отменного качества, славные получатся отбивные. Жаль, что он не догадался купить себе пива. К алкоголю Джон равнодушен (пьянеет быстро и тяжело, превращаясь в свинью, не так ли?), но отбивать мясо до состояния тонких пластинок, потягивая светлое пиво, кажется ему чем-то… очень домашним. Пара банок, не больше, для вдохновения. Ну, нет так нет, и он делает себе кофе, на этот раз растворимый — японский Bushido, банку которого, пренебрежительно задвинутую в самый угол, находит в том же шкафу. Ему хорошо. Сон его освежил. Голод не мучает. Смущения значительно поубавилось. Он даже в кухне ориентируется свободно — как у себя. Это значит, что он обживается? Неплохо для первого дня. Где же сковорода? Один за другим он открывает шкафы. Вся посуда сложена в нижней тумбе. «Посмотрим, что тут у нас…» Три кастрюли разных размеров, ковшик, сковорода и объемный сотейник — сплошной Tefal. Посуда сияет своими нержавеющими боками — нетронутая, девственно чистая. Сковорода без единой царапины. Джон ухмыляется. Да, похоже, кулинария в этой квартире явление исключительно редкое, с таким же успехом он мог обнаружить мольберт, кисти и краски — на всякий случай, вдруг Шерлоку вздумается порисовать. Молоток для мяса находится тоже — в выдвижном ящике тумбы. А также непонятного вида тёрки, знакомый уже штопор, формочки для яичницы (сердечки, цветочки, звёздочки — вы серьёзно?), чесночница, ножницы и скребок для рыбы, консервный нож и три (три!) ножа для чистки фруктов и овощей, венчик, какая-то штуковина, похожая на расчёску*****… Настоящий Клондайк, думает Джон, с любопытством питекантропа перебирая и рассматривая всевозможные кухонные примочки. Всё выглядит безукоризненным, незапятнанным и… ослепительно новым. Внезапно его осеняет: «А ведь он купил это… вчера? позавчера? на днях? Явно недавно. Обзавёлся полезным инвентарём. Для меня? И как мне к этому относиться? Да никак! Хрен ему, обойдётся без личного повара, даже если на Маяке моя стряпня была ему по вкусу». Он снова ухмыляется, достаёт молоток и решительно задвигает ящик с припасёнными для него сокровищами. Следующий час Джон старательно отбивает мясо, жарит его, отваривает спагетти, щедро заправляет их маслом и наконец-то садится за стол, одурев от запахов и голодных спазмов. Мясо получается нежным и сочным, и Джон едва не урчит, испытывая адское наслаждение — наслаждение вкусной едой. Он сожалеет, что Шерлок, где-то занятый своей неизвестной наукой, не может составить ему компанию, но это не в силах испортить ему аппетит. Скорее всего, Шерлок появится к ужину, и хотя подогретое мясо не идёт ни в какое сравнение с тем, что шипело и потрескивало на сковороде, а теперь истекает ароматами на тарелке у Джона, ужин Шерлоку обеспечен. Джон и спагетти для него приготовит, и масла не пожалеет. Хотя и не личный повар. *** вечерВечер, как и сама жизнь, удаётся лишь при условии, что всё плохо началось. Фредерик Бегбедер
Осоловевший и сытый, он сидит, откинувшись на спинку стула и лениво размышляя, чем закончить свой пир — чаем или чашечкой кофе. И делает выбор в пользу второго: покрепче, без сахара, но с большим количеством молока. Потом он моет посуду, насухо её вытирает и убирает на место. Можно снова присесть у камина… который, к сожалению, всё так же тёмен и пуст. Джон порывается спуститься к домовладелице и разузнать, где хранятся дрова (наверняка для этого отведена какая-нибудь кладовая или подвал, резонно думает он), но стоит ли беспокоить её пустяками? В квартире не холодно, да и метель за окном прекратилась, и только редкие хлопья кружатся в свете уличных фонарей. Вернётся Шерлок и всё прояснит с дровами. Какое-то время Джон сидит просто так — существуя в тепле и покое; потом, развернув своё кресло, включает телевизор и находит канал новостей. Ничего интересного. Он продолжает листать каналы и натыкается на старый французский фильм. Знаменитый комик двадцатого века строит смешные рожицы и решает смешные проблемы, и за неимением лучшего Джон останавливается на этом. Немного поерзав, он принимает удобное положение, попутно задаваясь вопросом, почему кресла поставлены именно так. Едва ли это дизайнерский замысел Шерлока. Они стоят напротив друг друга, потому что для этого есть причина. Кресло, в котором он разместился, определённо куплено не вчера (было бы самонадеянно полагать, что Шерлок готовился к его переезду с таким размахом). Немного продавленное, подлокотники поистёрты, словно на них не раз опускались чьи-то ладони… В этих креслах велись разговоры — в теплых волнах камина, за чашкой вкусного чая. Кстати, вот этот столик, стоящий по правую руку — круглый, на длинной ножке, под стать археологической этажерке мистера Паттерсона, — идеален для чайной пары и, может быть, вазочки с песочным печеньем. Кто опускается в это кресло с периодичностью, достаточной для того, чтобы на подлокотниках остались следы? Та самая личная жизнь, при упоминании о которой миссис Хадсон опустила глаза? Возможно. Скорее всего. Только вряд ли всё это касается Джона. Хотя в чём-то миссис Хадсон права: ему здесь жить, и даже если он не собирается совать свой нос в чужие дела, кое-что о своём соседе узнать не помешает. Разумеется, понадобится какое-то время, чтобы привыкнуть, чтобы во всём разобраться, ну а пока он будет просто тихо сидеть, пялиться на экран телевизора и следить за приключениями жандарма из Сен-Тропе. Полчаса пролетают почти незаметно, но вскоре Джону становится скучно. Он встаёт и прохаживается по гостиной; потом останавливается возле стола, окидывая взглядом беспорядочный ворох бумаг; подходит к дивану и аккуратно раскладывает сбитые в кучу подушки; включает настольную лампу; неторопливо осматривает книжные полки. Чего только здесь нет! От серьёзных трудов по химии, физике и биологии до пособия по кристаллографии. Медицинская литература тоже в наличии, но преимущественно в форме справочников и каталогов. Создаётся впечатление, что Шерлок либо глубоко образованный человек с широким диапазоном знаний, либо дилетант, хватающий всего понемногу. Джон склоняется к первому. Беллетристики сравнительно мало: томик Бодлера, несколько романов Уайльда, «Замок» и «Превращение» Кафки, Диккенс в полном собрании и что-то ещё, бессистемное и не имеющее отношения к классике. Он отходит, пожимая плечами. Личность Шерлока не стала понятнее. Интересно, для него это норма — не позвонить? Не узнать, как поживает сосед и каково ему в одиночку осваивать чужое пространство, чем он занят и дома ли он вообще? И тут же себе отвечает: норма. Для того Шерлока, который ворвался к нему на Маяк и прямо с порога принялся возмущаться и требовать, который очаровывал и выводил из себя с равной степенью лёгкости, который хамил без тени смущения и ранил без жалости — да, это в порядке вещей. Помнит ли он вообще, что в его квартире кто-то засел… И потом, почему в одиночку? Есть чудесная миссис Хадсон, которой Шерлок, наверное, препоручил заботу о новом жильце. И это в лучшем случае, потому что на самом деле Джон убеждён, что никому и ничего Шерлок не препоручал, что такого рода чувствительность не в характере Шерлока и мысли о возможной растерянности Уотсона просто не поместились бы в его голове. Взрослый мужчина не станет пугливо озираться по незнакомым углам, к тому же ориентиры ему указаны чётко: гостиная, кухня, ванная. Заблудиться практически нереально. Ладно. Тем не менее Джон решает в самое ближайшее время встретиться с Майком — разузнать (ненавязчиво, вскользь) о Холмсе хоть что-то, хоть самую малость. А заодно извиниться, что вёл себя как последний мудак, тем самым устроив другу нелёгкое испытание в виде тихо взбешённого Шерлока. И поблагодарить за квартиру. Да что там — просто встретиться с добродушным, отзывчивым Майком, который даже во времена разочарований и бед способен поделиться теплом, потому что не может иначе. В половине девятого Шерлока нет, и Джон с досадой отмечает, что его неудержимо тянет к окну. Он делает себе чай и смотрит по телевизору танцевальную битву, неожиданно оказавшуюся такой увлекательной, что он погружается в действие едва ли не с первых минут. В девять к нему заглядывает миссис Хадсон. — Я деликатничала, но весь день меня так и подмывало подняться, — откровенно признаётся она. — Всё хорошо? Джон уверяет, что всем доволен. Миссис Хадсон облегчённо вздыхает. — Вот и славно, — продолжает она с улыбкой, — вот и заживёте вдвоём душа в душу. Я не сомневаюсь, что вы поладите. Шерлок достаточно мил, когда не хочет казаться чудовищем. Мысленно ставя себе зачёт, Джон удивляется: — Чудовищем? А такое возможно? — Как будто он об этом не знает, как будто не успел убедиться в этом на собственной шкуре. — О! — восклицает домовладелица, закатывая глаза. — Случается, он и меня не щадит. Но я не в обиде. — Она переводит взгляд на экран: — Любите Britain’s Got Talent? — Да, — отвечает Джон односложно. Не говорить же ей, что он видит это шоу впервые, что выпал из жизни на годы и сейчас, как после затянувшейся комы, узнаёт её заново. — Шерлок всегда возвращается так поздно? — меняет он тему, задавая, как ему кажется, вполне законный вопрос (было бы странным смолчать и не поинтересоваться, где пропадает сосед, когда ночь уже на пороге, ведь так?), но, уловив в своём голосе недовольные нотки, тут же прикусывает язычок. Миссис Хадсон тоже их слышит и понимающе разводит руками: — Бывает, не возвращается вовсе… Вы к этому привыкнете, доктор. Шерлок такой — вне этикета, вне общепринятых норм. Иногда это обескураживает даже меня, но в целом не приносит вреда. — И вы его обожаете, — улыбается Джон, чтобы шутливой волной перекрыть своё слишком явное (идиотское! тупое!) недовольство. — Так и есть, — легкомысленно хихикает леди Марта. — Ну что ж, — она косится в сторону кухни, удовлетворённо отмечая порядок, — вы довольны, а значит, довольна и я. Не засиживайтесь, дорогой, отдыхайте. Хотя о чём это я? Вы так молоды, что… — она снова кидает взгляд на экран, где под бравурную музыку происходит что-то фантастически искромётное, — …можете танцевать всю ночь напролёт. Это старушенциям вроде меня пора на покой. На пороге она оглядывается: — Не ждите его, он не придёт. — Почему? — непонимающе смотрит Джон. Миссис Хадсон пожимает плечами. — Спокойной ночи, Джон, — говорит она, не ответив на его «почему». Только когда за ней закрывается дверь, когда затихают её шаги, Джон вспоминает, что так и не спросил про дрова… *** ночьВсё имеет свой закат. Только ночь заканчивается рассветом. Владислав Гжегорчик
Но он приходит. Дверь распахивается без стука. — Спишь? Так рано? — Шерлок стоит на пороге, на нём пальто неописуемой элегантности. Джон не спит. Он лежит с закрытыми глазами, медленно, час за часом, анализируя прожитый день — с момента своего утреннего пробуждения. Он согрет одеялом, расслаблен и не ожидает вторжения, поэтому подскакивает на постели с колотящимся сердцем. Маленький фрагмент дежавю, день завершается так же, как начался. — У тебя горит свет, и я решил… — Шерлок заходит, принося с собой влажную свежесть. — Кстати, я был против этого, — он выставляет палец в сторону занавесок, — но некоторых невозможно переубедить. — Нормально, — обалдело бормочет Джон. — Мне… нормально. — Он резко выдернут из своей полусонной задумчивости и потому соображает с трудом. Рано… Сколько сейчас? Он ищет взглядом часы, забыв, что они прямо над его головой (раритетный будильник всегда находился на уровне глаз). Половина двенадцатого. Здорово! — Ты… — начинает он и замолкает, не зная, что говорить. Где ты был? Почему так поздно? Смешно. Но Шерлок не собирается слушать. Он дёргает носом и заявляет: — У нас пахнет едой. Это хорошо, я голодный. Спускайся. Дверь захлопывается и на несколько мгновений Джон цепенеет, ошеломлённый этим феерическим появлением. Потом он вспоминает о миссис Хадсон. Чёртов Холмс! Наверняка и внизу он не особенно церемонился, и теперь их домовладелица, их милая «старушенция» не скоро уснёт, потревоженная ночным появлением обожаемого квартиранта. В самом деле чудовище! О господи… Он падает на подушку и снова закрывает глаза, но снизу раздаётся нетерпеливое «Джон!». Чёрт! Так и будет орать, раздражённо думает Джон, пока не перебудит весь дом. Со вздохом откидывая одеяло, он сползает с тёплой постели, надевает штаны (халат, халат! срочно!), тапки (те самые, с якорями) и выходит из спальни. — Джон! — Да иду я, иду… Иду! Внизу небольшое торнадо. Шерлок кружит по комнате: подходит к окну, что-то высматривая в переливчатой мозаике ночи, двигает стул, раздевается (швыряет пальто на диван), влетает в ванную, вылетает из ванной (хлопает дверью!), щёлкает выключателем… Джон физически ощущает волны, которые набегают, охватывают со всех сторон и утягивают за собой. Его даже как будто покачивает. Он следит за Шерлоком взглядом и молчит. — Что у тебя здесь? — тараторит тот, исчезая на кухне. — О! — Он громыхает крышкой, открывая и закрывая сковороду, снова появляется в комнате и констатирует: — Ты меня ждал. — Я не… Я хотел отварить спагетти … — мямлит Джон (это бесит его до ужаса и тем не менее происходит снова), — но ты… но тебя… Шерлок как обычно его не слушает. — Мне надо переодеться, — говорит он, ловко расстёгивая (разумеется, шикарный) пиджак, — думаю, пяти минут тебе хватит, чтобы накрыть на стол. — У дверей своей комнаты он оборачивается и добавляет: — Если это не трудно. Дверь захлопывается за ним (он вообще по-другому умеет обращаться с дверьми?!) с электрическим треском. «Итак, мистер Уотсон, вы не ошиблись — ваше место на кухне. Ладно, так уж и быть, сегодня я его накормлю, тем более что и сам собирался это сделать. Правда, не в полночь… Но на этом всё. Это не Маяк, и он не в гостях». Джон вздыхает, в душе понимая, что это бунт в пустоту и в ужине Шерлоку он не откажет — ни завтра, ни послезавтра, ни… через десять лет. Он заходит в кухню, достает небольшую кастрюльку, наливает в неё воды и включает плиту. А пока вода закипает, он заглянет в Asko — теперь уже с полным правом, не испытывая провинциальных страхов и колебаний, потому что это для Шерлока. Через пять минут (Джон не поленился засечь) Шерлок возникает в дверях и разочарованно хмурится, как видно полагая, что на столе уже всё дымится, закуски разложены по тарелкам и даже свечи потрескивают в серебристых подсвечниках. — Я в душ! — заявляет он, слава богу, без язвительных комментариев. Когда он появляется снова (слегка распаренный и неожиданно сникший, словно, смыв с себя некий защитный слой, он остался таким, как есть — выбившимся из сил), на столе всё и правда дымится: и спагетти, и подогретые отбивные. Из закусок Джон выбрал маслины, сыр (который ужасно ему понравился, и он не отказался бы от кусочка), помидорки черри и сливочный луковый соус. Достаточно для полуночной трапезы, даже если учесть, что Шерлоку не удалось пообедать. Себе он делает чай. Шерлок садится за стол и набрасывается на еду. Именно так, с какой-то остервенелой жадностью, он сметал всё с тарелок на Маяке. Прячась за кружкой, Джон улыбается краешком рта. В принципе, довольно приятное зрелище, он отметил это ещё тогда. Кухня погружена в молчание — необременительное, приятное. Джон нарушает его коротким вопросом: — Чаю? Шерлок кивает, продолжая орудовать ножом и вилкой. Джон наливает чай и снова усаживается напротив. — Предлагаю говорить конструктивно, без глупых и совершенно ненужных вопросов и уж тем более возражений. Разговор начинается так внезапно и в таких интонациях, что Джон замирает, не донеся кружку до рта. На секунду мелькает мысль, что Шерлок его отчитывает, что он откуда-то знает, какие страсти разыгрывались этим утром на кухне, знает, что Джон облизывался, глядя на холодильник, но так и не отважился на полноценный завтрак, и выглядел при этом как полоумный. — Я… — тянет он, не имея понятия, что скажет дальше, но Шерлок приходит ему на помощь — самым неожиданным образом. — Ты ведь врач. — Его взгляд непроницаем, в нём слишком мало эмоций, чтобы разобраться, откуда дует этот прохладный ветер. Джон немного встревожен — к чему клонит Шерлок? — Да, — говорит он, отламывая кусочек сыра и закидывая его в рот (старается выглядеть независимо, хотя сердце испуганно ёкает). — Хирург. — Хороший? Джон неторопливо жуёт, обдумывая ответ и всю ситуацию в целом. — Хреновый, — отвечает он наконец. — Забыл, как выглядит скальпель. — Труп от живого человека отличить сумеешь? — Надеюсь. — Маска независимости слетает, и Джон подаётся вперёд, вперив в Шерлока взгляд. — Что происходит? Объяснить не хочешь? Шерлок вытирает губы салфеткой. — А что я, по-твоему, делаю? — Он замолкает, уставившись в угол и покусывая большой палец. Джон не на шутку заинтригован и ещё больше встревожен. «Что дальше? — пытается иронизировать он. — Снова будет кашлять, а потом предложит ролевую игру Доктор-Пациент? Иисусе, о чём только я думаю, идиот! И всё же…» — Ты хирург, подающий большие надежды, — произносит Шерлок отрывисто. — Так уверяет Майк. А что скажешь ты? Что-то внутри него болезненно рвётся. Меньше всего Джон хотел бы подобного разговора сейчас, когда не успел освоиться и прийти в себя, когда для него всё ещё остаётся проблемой воспользоваться туалетом и открыть долбаный холодильник… Давай начнем обсуждать мою профнепригодность и полную запущенность всей моей жизни — да к чертям собачьим, Шерлок! — Скажу, что ты сам недавно отметил богатое воображение Майка, — отрезает он, чувствуя закипающее раздражение. — А ещё он забыл добавить, что это было давно. Сейчас я точно надежд не подаю — никаких. — Так уж и никаких? — хмыкает Шерлок. — Надежда — зыбкая вещь, — задумчиво тянет он, внимательно рассматривая свой палец, — она исчезает и появляется в зависимости от обстоятельств. Что же касается «давно», то скажешь это лет через десять, если действительно окажешься безнадежен. — Дались тебе эти десять лет! — взрывается Джон. Но кинув испуганный взгляд на окно (ночь! миссис Хадсон!), понижает голос: — К чему этот разговор? — Ты безработный. Джон шипит: — Я не безработный, я без работы — на данный момент. Улавливаешь разницу? — Не придирайся к словам. — Я буду придираться к словам, и ты это знаешь. — Ну хорошо, — миролюбиво соглашается Шерлок. — Ты без работы. Могу я продолжить? — Валяй, всё равно тебя не заткнёшь. Шерлок сдвигает брови. — Спасибо. Итак. Ты врач. Подающий надежды хирург. — Он бросает на Джона короткий взгляд и делает паузу, как видно ожидая нового взрыва. Но Джон молчит. Шерлок пожимает плечами и возобновляет начатый разговор: — Как ты считаешь, Джон, твоя реакция адекватна? По-моему, нет. Она болезненна. Думаю, я не сильно ошибусь, если скажу, что по какой-то неясной причине ты не спешишь возвратиться в профессию. Скорее всего, за этим стоит что-то ранящее, о чём ты хотел бы забыть. И хотя работа тебе нужна, ведь надо же как-то существовать, ты подсознательно оттягиваешь этот очень важный момент, — об этом свидетельствуют три месяца твоего безделья. Не хочешь, ведь так? Можешь не отвечать, потому что я знаю, что это так. Джон вытягивается в струну и застывает, напряженный до боли в лопатках. — …Не хочешь быть кем-то ещё, кроме врача, — продолжает Шерлок. — Это то, чему ты учился, то, что делаешь по-настоящему хорошо. О работе смотрителем маяка говорить не будем. — Джон хранит убийственное молчание, но таким пустяком Шерлока не смутишь. — Ты без денег. Вряд ли твоих накоплений хватит надолго, с учетом аренды и естественных нужд. Положение в самом деле почти безнадёжное. — На секунду Шерлок задумывается. — Я допускаю, — произносит он с лёгким нажимом, — что, сломив внутреннее сопротивление, ты можешь устроиться каким-нибудь разносчиком пиццы или курьером — в конце концов, любая работа почётна. Но вряд ли в этом случае ты почувствуешь себя полноценным, и боюсь, что это тебя добьёт. Поэтому я всё решил. «Конечно, добьёт, мистер Великая Проницательность, это и дураку понятно», — с горечью думает Джон и поэтому не сразу улавливает последнюю фразу. — … Решил? И когда же успел? — Он меняет положение тела, потому что устал сидеть истуканом. Он бы и чаю горячего выпил, чтобы унять каскады нервной дрожи, сотрясающей его изнутри. Шерлок выразительно дёргает бровью. — Успел. — А потом начинает говорить с такой фантастической скоростью, что Джон не вставил бы ни единого слова, даже если бы захотел, даже если бы не онемел от услышанного. Он вообще удивлён, что оказался способен хоть что-то понять. — Предлагаю тебе работу. Ты станешь моим ассистентом — на официальной основе. Я буду тебе платить: тридцать процентов с каждого успешного дела и сорок с наиболее сложного, требующего дополнительной затраты энергии и, как следствие, приводящего к временному отсутствию жизненно важных ресурсов, таких как сон, еда, безопасность, секс… На мой взгляд, это честная сделка, учитывая, что у тебя наконец-то появится смысл, а также возможность увидеть, как на самом деле используется человеческое мышление, убедившись из первых рук, что это не миф и оно действительно существует. В дальнейшем, если сочту справедливым, я намерен пересмотреть размеры оплаты, но, как ты понимаешь, это будет зависеть от твоей расторопности. Тебе следует знать, что я потребую полной отдачи. Фразы «сегодня я не могу, можешь вычесть этот день из моего гонорара», или «я нездоров», или «я занят» или какую-нибудь глупость о романтических отношениях и дружеских встречах я не услышу, моё сознание отметёт их как бесполезный хлам — можешь с тем же успехом декламировать перед зеркалом. Это первое правило нашего договора: всё время Джона Уотсона принадлежит Шерлоку Холмсу. Я разбужу тебя посреди ночи и потребую одеться за две минуты, минуя ванную и чистку зубов; вытащу из-за стола и свой завтрак или обед ты будешь дожёвывать на ходу, если я посчитаю, что это необходимо. Мои указания выполняются безоговорочно — это закон, и я не выслушаю ни одного дельного предложения или веского довода, не стоит даже пытаться. Существуют только мои дельные предложения и мои веские доводы, потому что я главный и всё и всегда знаю лучше тебя. Даю тебе четверть часа на раздумье. Хотя советую не думать вовсе — предложения лучше и выгоднее тебе не найти. Ошеломлённый и оглушённый, Джон делает резкий вдох, как будто выныривая с глубокого дна, как будто это он, а не Шерлок, тараторил почти без пауз. Он смотрит на Шерлока диким, бессмысленным взглядом. — Понятно, — усмехается тот. — Чего-то подобного я ожидал… Джон, ау! Я не предлагал тебе прыгнуть с Ниагарского водопада. Это всего лишь работа. И Джон наконец отвечает, но явно не то, чего ожидает Шерлок: — Так вот оно что. Никакой благотворительности. Миссис Хадсон, безбедная старость, бла-бла-бла… В первую минуту я и вправду поверил, что ты озабочен её судьбой. Пока не узнал, что она прекрасно проживёт и без твоего альтруизма. Я просто нужен тебе, ну, или просто полезен — как этот череп, который за каким-то хреном торчит на каминной полке. Единственно, чего никак не пойму: почему я. — Да, ты мне полезен, — произносит Шерлок, буравя его потемневшим взглядом. — И прошу не впутывать сюда миссис Хадсон! К тому же я не люблю, когда начинают увиливать и уж тем более философствовать, мне вполне достаточно короткого «нет», или «отвали», или «благодарю, всё это, конечно, здорово, но лучше я устроюсь разносчиком пиццы, потому что мне это больше подходит». Без сарказма и жалкой бравады. И Джон решает, что и правда лучше немного остыть. — Какой от меня толк? — говорит он, заметно сбавляя обороты и игнорируя «жалкую браваду», потому что, коли на то пошло, такая она и есть. По губам Шерлока пробегает торжествующая улыбка (хотя Джон назвал бы эту улыбку хищной, словно Шерлок наконец добился своего и теперь в полной мере этим распорядится). — Будущее покажет. — Он встаёт и подходит к плите, обращаясь, как кажется Джону, к чайнику: — Поговорим предметно. — Поговорим, — отзывается он. — Ну, и что за предмет? Предлагаешь носить за тобой шлейф? — Не вижу повода для насмешек, — холодно произносит Шерлок. — Моя работа серьёзна, ответственна и достойна уважительного отношения. Они замолкают. Джон чувствует напряжённый взгляд, устремлённый себе в затылок; его мозг лихорадочно переваривает информацию и буквально стонет в поисках подходящего ответа. Молчание затягивается, становится неподвижным, как воздух перед грозой. Меньше всего Джону хотелось, чтобы этот нелёгкий день закончился… неприятностями. Или начался следующий — это с какой стороны посмотреть. Надо что-нибудь ляпнуть, решает он, что-нибудь абсолютно тупое, и тогда разговор продолжится сам собой. — Страховой агент! — восклицает он наконец, мысленно прикидывая, насколько тупо это звучит и сработает ли его трюк. — Точно! Или как там называют чувака, который расследует всякую подозрительную хрень… Страховой следователь? Я угадал? Каждое успешное дело и всё такое. Скорее всего, ты специализируешься на особо сомнительных случаях: неправдоподобная смерть, ну это если кто-то утонул в тарелке с бульоном или подавился бананом, пропажа колье, накануне застрахованного на пять миллиардов… Работа серьёзная, ответственная, да и опасности на каждом шагу. — Остроумно, — фыркает Шерлок. — И поразительно глупо. — Он делает короткую паузу. — Я детектив. — Что? Кто?! — Джон разворачивается к нему всем корпусом. Он уверен, что выглядит сейчас точно так же, как Артур: вытаращенные глаза, разинутый рот. Даже разыгрывать ничего не надо. Он мог представить Шерлока кем угодно и где угодно, но только не в полицейском ведомстве. — Ты и полиция?! По лицу Шерлока проходит брезгливая судорога: — Если детектив, то непременно в полиции? Неужели ты мыслишь так узко? Боюсь, от тебя и правда не будет толку… Я занимаюсь частным расследованием. — Частный детектив? — уточняет Джон. — И снова мимо! — В мгновение ока Шерлок оказывается за столом — нахмуренный, недовольный. — Частный детектив — это что-то казённое. У меня нет агентства, нет офиса, где я сидел бы в крутящемся кресле с высокой спинкой, отдавая команды кучке болванов, возомнивших себя профессионалами, нет лицензии и прочей бюрократической волокиты. Я сам по себе. Есть веб-сайт, есть некий инспектор Лестрейд, с которым ты ещё познакомишься… Одним словом, вникнешь в процессе работы, если примешь моё предложение. Джон, — внезапно добавляет он нормальным, человеческим голосом, — я немного устал. Утром меня ожидает сложное дело, и я там буду — с тобой или без тебя. Думай, у тебя четверть часа. Джон отчаянно собирается с мыслями. Эти пятнадцать минут, которые даёт ему Шерлок, — они могли бы ему пригодиться. Пораскинуть мозгами, взвесить все за и против. Он слишком, слишком ошеломлён! Но вместе с тем он хорошо себя знает, в некоторых ситуациях ему лучше забыть о мозгах, чтобы всё не испортить. Потому что, боже, в этом действительно что-то есть! Потому что его сердце бьётся как сумасшедшее — горячо пульсирует, гоня по крови сладкое предвкушение. — Ладно, — сдаётся он, — к чёрту четверть часа. И не думай, что я как-то особенно сильно шокирован твоими условиями: не спать, не есть, не трахаться, смотреть тебе в рот… Большим говнюком ты быть просто не можешь, достаточно вспомнить, с каким упоением ты разглагольствовал о моих проделках под одеялом. А работа мне нужна, тут ты не ошибаешься. — Я никогда не ошибаюсь! — отрубает Шерлок, резко и сильно краснея. — И ты мог бы ответить конкретнее. — А ты не понял? — Джон поднимается из-за стола. — Кровью подписывать ничего не надо? — спрашивает он, снимая чайник с подставки и набирая в него воды. Ответом служит наэлектризованная тишина. Похоже, я задел его за живое, с мстительным удовольствием думает Джон. — Подписывать ничего не надо, — подаёт голос Шерлок и ядовито ухмыляется, — ни кровью, ни слюной, ни мочой*****. С меня достаточно слова. Ну и потом, глупо отказываться от того, что прежде всего необходимо тебе самому, ведь не в последнюю очередь мне понадобятся твои медицинские знания, и у тебя появится шанс хотя бы частично вернуться в профессию. — Ты так трогательно заботлив. Шерлок пожимает плечами: — Почему нет? Не чудовище же я, в самом деле. (Джон еле сдерживается, чтобы не рассмеяться.) Чай попьёшь без меня. Но не засиживайся — подъём в семь тридцать. Он встаёт и уходит, не оборачиваясь. Вскоре квартира погружается в такую звенящую тишину, что ни о каком чаепитии не может быть речи. Джон осторожно убирает в раковину тарелки и чашки, в холодильник — остатки еды. Протирает стол. Моет руки, решая, что разберется с посудой завтра, поднявшись в семь двадцать. Опускает жалюзи. Выключает свет. В спальне он наконец переводит дух. Это не сон? Он на полном серьёзе получил всё это, и удача свалилась на его голову так просто? Обычно так просто на голову падает только кирпич. И тем не менее… …он на службе у Шерлока Холмса. Остаётся только понять, чем ему это грозит. Да какая разница? Какая разница, кто его Большой Босс? Главное, что бестолковая жизнь наконец обрела нормальность: дом, работа, и всё это в Лондоне, не где-нибудь. Завтра, как все нормальные люди, он поднимется на рассвете, почистит зубы, побреется, умоется, выпьет кофе и отправится на работу — какой невероятный скачок вперёд! Жалко, что в его гардеробе отсутствуют приличный костюм и галстук, на Маяке он обходился джинсами, свитерами и армейскими ботинками на толстой подошве, чувствуя себя при этом вполне комфортно. Ничего другого у него нет и сейчас. Придётся Шерлоку Холмсу с его шикарным пальто и одуряющим ароматом дорогого одеколона довольствоваться таким задрипанным ассистентом. Ну и что! В конце концов, Джон в ассистенты не набивался. Задрипанный ассистент. Тихо посмеиваясь, Джон падает на постель — лицом в подушку. Как он устал! Спать, спать, немедленно. Натянуть на голову одеяло и — прощай этот мир до семи двадцати. День был долгим, очень долгим, и закончился обнадёживающе. …Только вот сон не идёт, и на душе неспокойно. И почему-то обидно. Словно прямо сейчас им потеряно что-то важное, чего уже не вернуть.