Смотритель Маяка

Я никогда не встречал партнёра столь общительного, как одиночество Генри Дэвид Торо

… Устал? Вот странность! Не так давно в поисках доказательств они перевернули вверх дном захламлённый чердак, имея только две пары рук и ног. Джон чертыхался, чихал и кашлял, его мышцы горели от напряжения, а Шерлок метался среди завалов неутомимым сгустком энергии и, казалось, мог разобрать по кирпичику дом, случись такая необходимость. Что не так теперь? Что не так с этим делом? Однако в жесте, которым Шерлок стягивает пиджак и кидает его на кресло, нет ни тени привычной грации. И уж тем более в нём нет того искрящегося запала, с которого начиналось каждое новое дело: предвкушение, азарт, отточенная скорость движений, вспышки, вспышки, вспышки, от которых голова идёт кругом и трепещут нервные окончания. Джон следит за ним с насторожённым недоумением. Он как будто… разочарован. Почему? Потому что дело, на которое он рассчитывал как на что-то захватывающее, оказалось таким простым? Но с этим, между прочим, ещё можно поспорить. Зять-убийца — не слишком ли очевидно? Словно разложили его на серебряном блюде* и присыпали сахарной пудрой — voila**! После гибели совладельца Рафаэль Нуари становится главой весьма процветающей империи, полноправным обладателем мешка, набитого миллионами, — это же как каинова печать на его светлом челе, не идиот же он в самом деле, чтобы так подставляться. Или… Джон на секунду задумывается. Или это уловка? Обезоруживающая уловка, надо сказать. Люди склонны отрицать очевидные вещи, и на этом можно сыграть: рискнуть и пойти ва-банк. Но — Шерлок? Его-то уж точно не проведёшь, будь зять покойного Мура хоть трижды гением коварства и хитросплетений. И тем не менее Шерлок пошёл по самому простому пути, разглядев в этом поникшем цветке убийцу — дерзкого, полного необъятной ярости. — Может быть, чаю? — предлагает Джон неуверенно. — Ты… Мне показалось, или ты чем-то расстроен? Шерлок не отвечает и скрывается в ванной. «Таак… А вот это уже интересно». Он ждёт, поглядывая на часы — пять, десять, пятнадцать минут, — но Шерлок не возвращается. Всё ясно! Прямо из ванной прошёл к себе и сидит теперь там, не нуждаясь ни в чашке чая, ни в своём ассистенте. Что ж, дело его. Докучать не в правилах Джона. Наверное, этому есть какое-то объяснение, думает он, поднявшись к себе и переодеваясь в домашние джинсы. Что бы ни творилось у Шерлока голове, в итоге он всё разложит по полочкам и выдаст план. По-другому и быть не должно, они же партнеры — во всяком случае, до этих пор было именно так. И всё-таки Джону не по себе. На душе неспокойно и муторно. Ему было сказано: «Будь рядом, мне понадобятся твои впечатления». Он и был рядом. Ходил след в след, наблюдал, подмечал, записывал, и теперь чувствует себя дураком. И слово-то выбрал какое-то дикое — впечатления, злится он. Впечатления от убийства? Какими вообще они могут быть? Кровь и смерть — вот и все впечатления. Ладно. Он решает выпить чай в одиночестве, а потом заняться обедом. Капризы Шерлока ещё не повод объявлять голодовку. Капризы пройдут, а жаркое из овощей и запечённый цыпленок останутся. Два часа летят незаметно. Из спальни не раздаётся ни звука, и у Джона мелькает безумная мысль, что Шерлока давно уже нет, что он давно уже далеко — рыскает где-то, спустившись из окна по связанным простыням. Он невесело усмехается — придёт же такое в голову. Но, говоря откровенно, мысль не настолько безумна, с Шерлока станется, он и через окно удерёт, если по какой-то причине решил его избегать. Хотя, конечно, это смешно. И всё же он подходит к его комнате и легонько стучится. — Шерлок. — Если ты о цыпленке и овощах, то это лишнее, — раздаётся в ответ. — Но… — Оставь меня. Руки сжимаются сами собой, словно сведённые судорогой, и Джон с трудом удерживается от желания врезать по двери кулаком. За кого его держат — стой там — иди сюда?! У Шерлока какие-то внутренние конфликты, и он решил отыграться на нём? Ну уж нет! Он возвращается в кухню, с досадой глядя на собственные труды. Взрыв негодования поглощает недавнее чувство голода, Джон взбешён до тошноты. Тем не менее он в растерянности и не знает, что делать дальше — и с этим проклятым цыпленком, и с собственной жизнью, в которой опять начинается чёрт знает что, когда он меньше всего ожидал. Чем поразило Шерлока это убийство? Что в нём особенного? И почему он ведёт себя так, будто это его личное дело? Джон пытается рассуждать спокойно, восстанавливает детали, вспоминает, что Шерлок делал и что говорил, но никаких озарений не чувствует, да и преступление, если честно, на эпическое не тянет. Он накладывает себе жаркое, садится за стол и приступает к еде, с остервенением забрасывая в рот безвкусные ломтики картошки, моркови и баклажанов. Но, как это всегда и бывает, аппетит приходит во время еды — вскоре к жаркому присоединяется мясо, нежное и хорошо запечённое, белый хлеб и бутылка светлого пива. Джон понемногу оттаивает и, убирая со стола, уже не думает о том, что его кинули и выставили болваном. Он кто угодно, но не болван. Пусть всё остается как есть, и уж если на то пошло, босс у них Шерлок. Шерлок появляется, когда он домывает посуду. — По-прежнему игнорируешь блага цивилизации? — раздаётся над ухом насмешливый голос, и тарелка выскальзывает у Джона из рук. — Чем тебя не устраивает посудомоечная машина? Сердце колотится как ненормальное — так неожиданно и бесшумно вырос Шерлок у него за спиной. — Я о ней забываю. — Джон достает тарелку из раковины и ополаскивает её под струёй воды. — Не делай так больше — не крадись. — Вот ещё! — фыркает Шерлок. — Я не крался, просто зашёл. Ты был слишком поглощён этим. — Он кивает на раковину. — Ну, кто-то из нас двоих должен быть поглощён этим, — парирует Джон и оборачивается, мгновенно поражаясь чувству громадного облегчения, которое охватывает его при виде улыбки Шерлока. Он не хочет натянутости, не хочет недомолвок и тайн, и пусть мечтать о простоте в отношениях с Шерлоком не приходится, но хотя бы… без этого. — Пообедаешь? — Нет. Чай, и покрепче. Джон готовит чай, прислушиваясь к чувству тревожной радости, что волнами поднимается изнутри. Похоже, Шерлок досыта намолчался и готов к разговору. Давно пора — день почти на исходе, а о деле ничего не известно. Джон открывает рот, собираясь задать вопрос, но Шерлок опережает его. И говорит совершенно не то, к чему мысленно приготовился Джон. Совершенно не то. — Я был уверен, что ты женишься на той малютке… Ханни, если не ошибаюсь. Джон так и остается с открытым ртом — ошарашенный, сбитый с толку. — Чего? — переспрашивает он наконец. — Ты слышал. — Шерлок наполняет чаем две кружки (те самые, с морем и чайками, взятые Джоном на память, они явно Шерлоку нравятся) и несёт их к столу. — Вы показались мне подходящей парой: чистая, невинная аборигенка и ты, такой суровый, такой загадочный, отмеченный печатью войны и судьбы. Она была от тебя без ума. Почему ты на ней не женился? — Я… — Джон растерянно топчется возле мойки и озирается по сторонам, будто внезапно угодил в незнакомое место. — Я… и не собирался. Я… Шерлок протягивает руку в сторону стула: — Садись. Что тебя так напугало? — С чего ты решил, будто я напуган? — Джон нехотя садится. — Просто странный и неожиданный вопрос. У него пересыхает во рту, и он делает жадный глоток — очень крепко, очень горячо… — Странный? — пожимает плечами Шерлок. — Не нахожу. Ты молод, но достаточно зрел, чтобы жениться, создать семью. — Я никогда не женюсь! — вырывается у Джона резко и зло. Он не понимает, чего добивается Шерлок. — Нам что, не о чем больше поговорить? Человека убили, Шерлок, а ты сначала запираешься на три часа, а потом заявляешься с идиотскими вопросами о моей личной жизни. Я же не спрашиваю о твоей! — Джон понимает, что завёлся с пол-оборота, на пустом месте. Но у него даже руки трясутся. Шерлок молчит и смотрит на Джона прозрачным взглядом, в котором сосредоточено всё спокойствие мира. И когда Джон уже ничего не ждёт, когда вихри в его груди утихают, сменяясь лёгкой нервозностью, задаёт ему новый вопрос — небрежно, в перерыве между двумя глотками чая: — Ты гей? — А потом, не давая ответить (или не рассчитывая на ответ), поднимается из-за стола и уходит, роняя на ходу: — Одевайся, мы едем в Ярд. И если Джон не чувствует себя побитой собакой, то лишь благодаря огромному усилию воли. Какое-то время он продолжает сидеть, стиснув зубы и усмиряя рвущееся дыхание. — Проблемы? — Шерлок стоит в дверном проёме и выжидающе смотрит. Потом нарочито громко вздыхает: — Если ты смущён, то напрасно. Твоя нетрадиционность — не то, что меня заботит. Это всего лишь прояснение ситуации… — Какой ситуации? — перебивает Джон. Тон его сдержан, хотя сам он на грани истерики: очень хочется заорать и опрокинуть стол, запустить в окно микроволновкой, разгромить всё к чертям, освободиться от гнева, сотрясающего его изнутри. — Нет никакой ситуации. Кем бы я ни был, тебя это не касается. — Ты прав, меня это не касается, — миролюбиво соглашается Шерлок. — Но разве прямо сейчас я не упростил тебе жизнь? Не надо таиться, скрывать свои предпочтения. — Я не таился и ничего не скрывал, — цедит Джон. — Мне нечего было скрывать. — Сглотнув, он добавляет с горькой иронией: — Выходит, столько времени ты торчал в своей комнате, размышляя о столь важных вещах, как мои предпочтения в постели? Какая честь для меня! — Думаю, нам стоит закончить дискуссию и приняться за дело. Ты едешь или продолжишь и дальше дуться? Его ледяная улыбка ранит — так больно, что сердце щемит. В такси Джон не произносит ни слова. Он потрясён сильнее, чем требует ситуация. Слишком резок удар — вышибает дух. А ведь он был почти уверен, что наконец-то обрёл платформу, на которой его ноги не будут разъезжаться в разные стороны, как при штормовой качке. Получается, нет. Разговор на кухне кажется ему прямым продолжением разговора на Маяке, когда Шерлок грубо уложил его на обе лопатки, а Джон так и не понял за что. Но тогда он хотя бы мог защищаться — выставить Шерлока вон. А теперь? Теперь он может только одно: уйти. В очередной раз сбежать от проблемы. Вернуться в приют мисс Кроули, например, и загнуться там от тоски. Или опять колесить по свету в поисках норы поглубже. Невольно он начинает прикидывать. Может быть, всё-таки Эдинбург? Упасть в ноги к доктору Огилви, целовать его начищенные ботинки и умолять о спасении. А потом — снова резать и штопать, резать и штопать, резать и штопать. И чувствовать себя нужным, а главное, независимым — от чьей-то взбалмошности, чьих-то дурных настроений и хамских выпадов. Получается, это единственный выход из тупика (какого по счёту?), приходит он к выводу, уставившись в окно невидящим взглядом; вряд ли существует ещё один старый Маяк, которому требуется Смотритель. Но беда в том, что он уже не может расстаться с Лондоном, с той жизнью, в которую успел втянуться, с Шерлоком… На это потребуются особые и, возможно, последние его силы. — Джон, очнись. Мы на месте. Лестрейд встречает их мрачной ухмылкой: — Ба! А я вот домой собираюсь. Думаю, не напиться ли. Мне показалось, что ты не заинтересован, — продолжает он, глядя на Шерлока. — Ты так быстро слинял — только пятки сверкнули. Шерлок садится напротив, закидывает ногу на ногу и расстёгивает пиджак. И только потом отвечает: — Вам показалось, инспектор. — Привет, — Джон пожимает Лестрейду руку и остаётся стоять. Все трое молчат, словно каждый из них отыграл свою роль, произнёс свою реплику и не представляет, что делать дальше. Но длится это недолго — к большому облегчению Джона, который и без того после разговора с Шерлоком чувствует себя скованно. — Итак? — начинает Шерлок. — Какие новости? — Новости? — переспрашивает Лестрейд, крутанувшись в кресле. — Что ты имеешь в виду? Шерлок коротко усмехается: — Понятно. Всё та же упёртость на фоне застарелых обид. Как же все предсказуемы! Не пора ли поменять тактику, инспектор? Что ж, в таком случае скажу я. Отпечатки в квартире принадлежат Муру и Нуари, других не обнаружено, верно? Подавшись вперед, он пристально смотрит на Лестрейда. — Верно, — кивает инспектор. — И что? Почему ты уставился на меня так, будто ожидаешь грома небесного? — В квартире для деловых встреч, — медленно уточняет Шерлок, — ни одного постороннего отпечатка. Вас это не настораживает? Лестрейд пожимает плечами: — Ты не поверишь — нисколько. Не шокирует, не сводит с ума. Кстати, как и всех остальных. — И почему я не удивлён? — ухмыляется Шерлок. А потом продолжает, загибая пальцы: — Либо они встречались в квартире с бесплотными духами, либо, непонятно с какой целью, после каждой деловой встречи квартиру тщательно убирали, либо… — …никаких деловых встреч там не происходило, — подхватывает Джон, ещё минуту назад приказавший себе не лезть в разговор, раз его впечатления оказались никому не нужны, — только футбол и пиво. — «Маленький мужской рай», — не глядя на него, откликается Шерлок. — Вы оба спятили? — Лестрейд недоумённо моргает. — На что вы намекаете с таким глубокомысленным видом? Знаешь, Шерлок, я уже начинаю жалеть, что ты заявился — со своими чёрными кошками и своими тёмными комнатами. — Они не мои, — холодно возражает Шерлок. — Тем более! — восклицает Лестрейд, как видно, не зная, что ещё на это сказать. — Зачем искать проблему на ровном месте, скажите на милость? Мало их мне? «Непонятно, с какой целью»! А вот мне понятно. Это нормально, когда в квартире производят уборку, потому что есть люди, которые не выносят следов чужого присутствия, и таких, кстати, немало. Согласен, что это бзик, но у каждого свои тараканы. — В словах инспектора чувствуется явный подтекст: от кого я это слышу! — Там вообще всё блестит, стерильно, как в операционной. Хочешь сказать, что именно этим ты собрался морочить мне голову? Да что с тобой? — Осталось только добавить, что я совсем потерял нюх, — снова ухмыляется Шерлок. — Но, надеюсь, вы окажетесь выше этого, инспектор. Хорошо. С дактилоскопией выяснили — как я и предполагал. Клининговая компания вылизывает дом от пола до потолка после каждой деловой встречи — это нормально, не придерёшься, и вы полностью этим удовлетворены. Что семья? Жена? Дочь? Их допросили? Лестрейд проводит ладонями по лицу — резко, словно его кожа зудит. — Это было ужасно. — В голосе инспектора больше не слышно враждебности — только усталость и тоскливые нотки. — Почему происходит такое? Почему приходится сообщать такие ужасные вещи? Милые дамы, по вашей жизни проехался адский каток, и теперь вам остается только рыдать. Вчера ты счастлив, сегодня раздавлен, и так — бесконечно. — А если без философии? — холодно обрывает Шерлок. — Да какой там… — Лестрейд вяло машет рукой. — Просто нам с Донован достались все эти слёзы. Если бы ты их видел. — Именно это я собираюсь сделать, — заявляет Шерлок, вставая. — Странно, что ты до сих пор не ворвался в их дом, рассекая воздух, как острый нож, и шокируя вопросами в лоб. Неужто тебе потребовалось моё разрешение? — Что-то вроде того — к примеру, звонок с предупреждением о нашем визите. Ты готов? — Шерлок смотрит на Джона и тот вздрагивает от неожиданности, чувствуя, как жарко вспыхивает лицо. Он от души благодарен Лестрейду, переключившему внимание на себя: — Я с вами. А то со своей деликатностью ты наговоришь бог знает что. Шерлок прищуривается: — То есть вы мне не доверяете? — Ты на редкость догадлив, — тут же соглашается Лестрейд, поднимаясь и аккуратно выравнивая кресло. — На этот случай у меня есть сдерживающий фактор — Джон и его деликатность. Вы же собирались напиться, инспектор. Или уже нет? — Успею ещё, — огрызается Лестрейд. — Что касается Джона, то вряд ли ты станешь прислушиваться к тому, кому платишь. И Джон понимает, что уже на пределе. Сейчас привычная пикировка между Шерлоком и инспектором не выглядит ни умилительной, ни забавной. Ему хочется бежать от них без оглядки, куда подальше. — Хватит, — произносит он глухо. Шерлок остается невозмутим. — Вы агрессивны в мой адрес больше обычного, Лестрейд, — бросает он через плечо, грациозно разворачиваясь на каблуках, — но я не в претензии. — Извини, — бормочет Лестрейд, смущённо глядя на Джона. Он и сам понимает, что перегнул палку, и что этот обмен любезностями не ко времени. — Просто… такое горе. Стэнли Мур был не только главой семьи, он был их покровителем. Семья без него, что дерево без корней. Как они будут… — А Нуари? По-вашему, он не справится? — интересуется Шерлок, шагая во главе их маленькой группы. — Ты его видел? Какой из него покровитель? Овца бесхребетная. Что он по сравнению с Муром? — Не стоит спешить с ярлыками, инспектор. Тем не менее из сказанного следует вывод, что Рафаэль Нуари вне ваших подозрений? — Ну почему, формально он главный подозреваемый, — отвечает инспектор. — Когда речь идёт о таких деньгах, под подозрением даже домашняя кошка. Только убивать Стэнли Мура — это рубить сук, на котором сидишь. Зачем ему это, скажи? Он как сыр в масле катался — под его опекой, под его руководством. А что теперь? Теперь ему надо решать все эти чёртовы проблемы, утешать своих женщин, брать на себя ответственность за них и за огромное состояние. Думаешь, он потянет? Не говоря о том, что он может сесть и в тюрьме точно загнётся. — Человек — существо выносливое, — говорит Шерлок, выходя на улицу и поднимая глаза к посеревшему небу. — Будет дождь. Джон и Лестрейд спешат за ним — Джон молча, Лестрейд бормоча что-то себе под нос. — Что с орудием убийства? — спрашивает Шерлок в машине. — Надеюсь, экспертиза готова? — Готова. Изделие из малахита с остаточными следами дорогого табачного пепла. — Проще говоря, пепельница. — Проще говоря, да. — Оригинально. — И всё-таки для чего мы туда прёмся, не понимаю, — не может успокоиться Лестрейд. — Именно сегодня, когда им и без того досталось. — Не волнуйтесь, инспектор, я буду ненавязчив. Принесу свои соболезнования и, может быть, задам пару невинных вопросов. — Знаю я твои «невинные вопросы»… К дому Мура они подъезжают под звуки начинающегося дождя. Весеннее тепло было ласковым, но недолгим. — Настоящий английский дом! — восклицает Шерлок, от ворот рассматривая усадьбу. — Отсутствие чрезмерного пафоса воодушевляет. А где живёт Нуари? Лестрейд машет рукой куда-то направо: — Там. У них с женой симпатичный коттедж в двух шагах отсюда. — Ожидаемо, — хмыкает Шерлок. — Надеюсь, ты не усмотрел состав преступления в этом близком соседстве, — ворчливо замечает инспектор. — Разумеется, нет. Ну что ж, неплохо, неплохо, — Шерлок оглядывается по сторонам и уверенно направляется к дому. — Вообще-то плохо, — подаёт голос Джон. — Хозяин этого дома мёртв. Их ждут. Чайный столик уже накрыт: красивые чашки, большой фарфоровый чайник, молочник, вазочки с печеньем и джемом, аппетитный и, кажется, ещё теплый кекс на стеклянном блюде… Даже в горе женщины этого дома не забывают о гостеприимстве. Мать и дочь сидят на диване, касаясь друг друга плечами, точно это невесомое прикосновение способно придать им силы. Точёные фигурки, светлые волосы, заплаканные глаза — они так сильно похожи! И так сильно напуганы. Страхом пропитаны их вежливые улыбки, появившиеся на мгновение и сразу угасшие, их жесты, трепет ресниц — даже самый отъявленный циник не посмеет уличить этих потерянных женщин в игре. Им действительно страшно. Как будто придёт кто-то ужасный и уничтожит их с той же безжалостной яростью. Как будто начало уже положено и конец неизбежен, один на всех. Но держатся они стойко. Глядя на них, Джон почему-то думает о родителях. Мысль поражающая, мучительная, и он старается переключиться на вполне конкретное горе, развернувшееся перед ним. Нуари встречает их молчаливым кивком. — Прошу нас извинить, — начинает Лестрейд, — наверное, вы утомлены… — Вас предупредили, кто я такой? — Шерлок бесцеремонно перебивает инспектора и выходит вперёд. — Вы тот самый детектив, — кивает хозяйка дома, поднимаясь к нему навстречу. На ней атласное чёрное платье, тяжело стекающее к лодыжкам, и такие же атласные чёрные туфли — очень эффектно, чуть старомодно и неоспоримо печально. — Простите, — искренне сожалеет она, — раньше я о вас ничего не слышала. Рафаэль уверяет, что вам нет равных. Вы пришли нам помочь? — Сделаю всё возможное, — отвечает Шерлок, склоняясь в лёгком поклоне. — И не откажусь от чая. — Да-да. — Стэлла Мур рассеянно смотрит на остальных: — Проходите, пожалуйста, господа. Они рассаживаются возле чайного столика. Джон угнетён неуместностью ситуации, звук сдвигаемых стульев кажется ему слишком резким, а соболезнования — слишком фальшивыми. Зачем это всё, досадует он, — это чаепитие в духе Агаты Кристи? Чаепитие в доме покойника, глава вторая: те же и три кретина. Шерлок вежлив и безупречно галантен. Строго застёгнутый пиджак, губы без тени улыбки, заблудившаяся волнистая прядь, спадающая на лоб… Задумал какой-то эксперимент, какой-то психологический тест? Нашёл время! Но тем не менее Джон берёт свою чашку и пьёт свой чай, украдкой поглядывая на Нуари и вновь поражаясь его притягательности — глаза так и тянутся к неподвижному, будто каменному лицу. В поисках хотя бы одной эмоции. Или вздоха, в котором можно уловить оттенок раскаяния. — Папа был ангелом, — громко произносит Мадлен Нуари, вмиг рассеивая овладевший Джоном туман. А потом продолжает, сбивчиво и горячо: — Нашим добрым ангелом. Он любил меня фанатично. «Ни один голодранец не достоин моей принцессы» и всё в том же духе — вся эта чушь. Это было слегка утомительно. Знаете, сколько времени я уговаривала его познакомиться с Рафаэлем? Три месяца. Три месяца я умоляла, едва не плакала. Рафаэль просил прекратить, говорил, что нашей любви не требуется благословение, что это унизительно, в конце концов… Но для меня это превратилось в вопрос жизни и смерти. К тому же я была уверена, что они друг другу понравятся, и надо только добиться их встречи. И оказалась права! Рафаэль покорил его с первого взгляда. Ах папа! Стоило ли столько упрямиться… Но иногда он бывал непреклонен. Вы же понимаете, что для меня это стало настоящей победой? Помнишь, милый? — Она посмотрела на мужа, который, казалось, совсем помертвел. — Помнишь тот день? Лил дождь, мы вымокли до нитки в Гайд-парке, мои волосы превратились в чёртовы водоросли, в туфлях хлюпало, мы хохотали и целовались, и я решила: мы едем прямо сейчас. И всё получилось! Боже, это одно из лучших моих воспоминаний. Увидев нас, он нахмурился и сказал, что впервые видит двух таких облезлых идиотов… нет, он сказал, «таких одинаково облезлых идиотов»… и что если в ближайшие пару недель мы не умрём от воспаления легких, он нас поженит, так уж и быть, «и чёрт с вами!» Папа нашёл в Рафаэле сына, о котором всегда мечтал. Мы были настоящей семьёй. Мы были практически неразлучны. За исключением вечеров, когда они встречались только вдвоём — папа и Рафаэль. Знаете, все эти мужские разговоры с глазу на глаз. И это было ужасно мило: мы с мамой поджидаем наших мужчин, а они где-то там, решают серьёзные мужские проблемы. А потом возвращаются к нам, своим женщинам. Мило и романтично. Я любила такие вечера — в них было что-то особенное для меня. Незыблемое. Подтверждение тому, что мы вместе. Наша семья… Вы должны найти того, кто его убил, мистер Холмс. Она замолкает так же резко, как начала, и воцаряется ошеломлённая тишина. Только миссис Мур тихо всхлипывает, промокая глаза нежно-лиловым платочком с траурной окантовкой. И в этой тишине вопрос Рафаэля Нуари звучит почти святотатством: — Когда меня арестуют? Шерлок смотрит на него так, будто видит впервые, будто этим утром не приглашал его на Бейкер-стрит — во всеуслышание, уверенным тоном, словно не сомневался, что подозреваемому не отвертеться. Но Рафаэль Нуари не теряется под изучающим взглядом, только скулы его слегка розовеют и становятся шире зрачки. — Полагаю, я и есть тот самый убийца? Лестрейд откашливается в кулак. Джон не знает, куда смотреть, и выбирает свою опустевшую чашку. Шерлок отправляет в рот кусочек нежного кекса и жмурится: — Восхитительно. — Дорогой, о чём ты? — Стэлла Мур прекращает плакать и изумлённо моргает. — То, что ты говоришь, безумие. Кто может такое подумать — о тебе?! Наш Стэнли так сильно тебя любил. И ты его тоже любил. Мы все друг друга любили. Как же так, боже… Рафаэль? — Она закрывает лицо руками. — Когда, мистер Холмс? — повторяет тот, не отводя от Шерлока глаз. — Вопрос не по адресу, мсье Нуари, — наконец произносит Шерлок. — Я не полицейский, если вы успели заметить, и не занимаюсь арестами. Может быть, господин инспектор что-то скажет на этот счёт? — Шерлок обращается к Лестрейду, и тот делает страшные глаза — что за хрень ты несёшь?! Шерлок удовлетворённо кивает и переводит взгляд на перепуганную Мадлен. — Поверьте, я всего лишь пришёл познакомиться и, если такое возможно, немного утешить вашу семью. Происходящее угнетает до крайности, и Джон мечтает поскорее покинуть этот роскошный дом, полный цветов и тайн. — Ну разумеется, — в голосе Нуари беззлобный сарказм. — Что ж, утешайте. — Мальчик мой, ты не находишь, что это невежливо? — скорбно, но вместе с тем непреклонно выговаривает ему миссис Мур. — Отчего ты сердишься на мистера Холмса? Он так обходителен с нами, так чуток. Я благодарна вам, мистер Холмс. Вечер был страшным и невыносимо длинным. И вот приехали вы. И мы беседуем, и пьём чай… Это совсем не одно и то же, что разговоры с полицией. — Она быстро поворачивается к Лестрейду и продолжает чуть виновато: — Простите. Ваши люди тоже очень заботливы. Внимательны. А вы, дорогой инспектор, замечательный человек. Очень мужественный. Я уверена, что вместе с дорогим мистером Холмсом вы найдете того несчастного, который сделал всё это с… с моим дорогим Стэнли. Она снова плачет. — Да, мамочка, да! — с жаром подхватывает Мадлен, сжимая её руки, оглаживая её атласные плечи. Слёзы текут по её щекам. — Они найдут и покарают его, и нашему папочке станет легче там, на небесах. Не обижайся на Рафаэля, он потрясён, ему страшно не меньше, чем нам. Но мы всё преодолеем — вместе, во имя любви к нему, в память о нём… «Они как будто не от мира сего, — думает Джон. Он снова смотрит на Нуари и видит почти сияющую боль на его лице. — Может быть, он и правда его убил?» Вскоре они прощаются и уходят. Джон рад оказаться вне этих кремовых стен и паркета из канадского клёна, по которому их шаги звучат по-особенному трагично. В машине тихо. Перебросившись парой фраз, они замолкают. Шерлок и Джон погружены в себя, каждый в свои глубины. Лестрейд зябко передергивает плечами — дождь недолго покрапал, так и не переродившись в ливень, но на улице пасмурно, в приоткрытые окна тянет сыростью и инспектора клонит в сон. Он предпочитает зевать и молчать, и только на подъезде к Бейкер-стрит задумчиво произносит: — И почему я терплю твои выходки? — Наверное, потому что я полон очарования, — заявляет Шерлок серьёзно. Лестрейд улыбается: — Не только. Потому что в итоге всё, что ты делаешь, оказывается правильным. Иисусе, когда же закончится этот чёртов день! Ещё не поздно для лёгкого ужина, но Джон не чувствует голода, хотя в доме Мура не съел ни кусочка. Шерлоку он тоже ужин не предлагает, помня, как жёстко тот отверг жаркое и цыплёнка. Поест сам, если захочет. Последний разговор в этой кухне оставил горький осадок и ощущение если не краха, то опустошающих перемен. Джон не думает, что Шерлок снова затронет тему однополой любви, но знает, что больше им не будет легко. Конечно, никуда он не денется — останется здесь, потому что другого дома уже не представляет. Сделает вид, что всё в порядке, что его не оглушили и не ранили слова, брошенные Шерлоком между прочим и прозвучавшие скорее не как вопрос, а как констатация, и продолжит жить и работать на пару с ним. Бывали в его жизни дни и похуже. Переодевшись и захватив бельё, он спускается вниз, надеясь, что Шерлок не занял душ. В ванной темно и тихо — впрочем, как и в кухне. Квартира словно застыла. Джон кожей чувствует вибрации неблагополучия, но гонит мысли об этом. Ни одна мысль не изменит положения дел. Он тщательно моется, ополаскивается прохладной водой, с удовольствием чувствуя, как расслабляется уставшее тело. Лечь пораньше и возможно, почитать перед сном не самая плохая идея. Но это не входит в планы Шерлока Холмса. Кухня уже ярко освещена, пахнет кофе, в гостиной работает телевизор. Жизнь кипит, одним словом. Самого Шерлока не видно, но слышно: он чем-то гремит, создавая преувеличенное шумовое оформление и явно вызывая на разговор. Джон вздыхает. Может быть, и правда стоит довести до конца этот слишком затянувшийся день? Он заходит на кухню и садится за стол. Запах кофе не кажется ему привлекательным — сейчас это запах проблемы. — Чего-нибудь хочешь? — спрашивает Шерлок, кивая на холодильник. — В гостях ты ограничился только чаем. Джон усмехается: — Ты следил за мной? Для чего вообще мы ездили в этот дом? Ты не задал ни одного вопроса. — Иногда они не нужны. И без вопросов я услышал всё, что хотел. — Шерлок набирает в чайник свежей воды, относит его на подставку и нажимает кнопку — все движения возмутительно отточены и красивы. — А ещё это услышал Рафаэль Нуари. — Ты по-прежнему подозреваешь его. — Больше некого. — Так уж и некого? — На сегодняшний день — да. Такая вещь, как интуиция, о чём-то тебе говорит? Я просто знаю это, и всё. — Пусть так, — произносит Джон — только чтобы что-то сказать, а не пялиться на Шерлока неотрывно. — Выходит, этот… этот… — Он пытается подобрать подходящее слово. — Прекрасный принц, — подсказывает Шерлок, не скрывая иронии, и это мгновенно вызывает в Джоне волну раздражения, подступающую к самому горлу. — Да, если угодно, — цедит он. — Нежный, прекрасный принц с тонкими запястьями и изящными пальцами. Ты считаешь, он мог завалить такого дракона? — Почему нет? Или ты в принципе не допускаешь, что трепетная красота способна на ярость? — Что с тобой? — спрашивает Джон вместо ответа. — Ты злишься, и этому есть причина. Назови её, чтобы я не терялся в догадках и не чувствовал себя… так ужасно. — Злюсь? — Говоря точнее, ты в бешенстве, и уже давно. Шерлок пожимает плечами. — Я не самый покладистый человек, не спорю, но выдержка — то, чем мужчины моей семьи могли бы гордиться. — То есть ты хочешь сказать, что только выдержка помогает тебе не наброситься на меня с кулаками? — По-твоему, это самое подходящее время для бреда? Джон подгоняет Шерлока жёстким взглядом: Ты выманил меня сюда сам, так что будь так добр — говори. И Шерлок сдаётся. — Хорошо. У меня нет к тебе никаких претензий. Доволен? Но Джон не доволен. — В таком случае, к кому у тебя претензии? К Нуари? Это он выводит тебя из себя? Ты вцепился в свою идею в первый же день расследования и не хочешь двигаться дальше — почему, объясни? — Один любовник убил другого — что тут объяснять и что тут расследовать? — фыркает Шерлок. — А мотив я узнаю позже, скорее всего, от самого Нуари. Джон поражённо округляет глаза: — Ты спятил? Какой любовник?! — Подводные течения, Джон, — туманно произносит Шерлок. — Они увлекают в непроницаемые глубины. — Не увиливай от ответа. — Джон не скрывает своей взволнованности. — Непроницаемые глубины оставь для Лестрейда. По-твоему, они что, трахались? Шерлок брезгливо морщится: — Можешь называть это так. — Но это же… Это почти… инцест. — Вот слово, которое Джон боялся произнести даже в мыслях. Как он смог выговорить его сейчас и не умереть на месте? — Ужасно. — Да брось, Джон! — Шерлок повышает голос, тем самым подтверждая свой далеко не благодушный настрой. — Мир полон и не таких ужасов, тебе ли не знать. Между Стэнли Муром и мужем его малышки существовала порочная связь — я могу подтвердить это под присягой. Прекрасные принцы, видишь ли, не всегда чисты как слеза. Достаточно взглянуть на конспиративную квартиру. Поразительно, почему такие красочные детали ускользнули от внимания Лестрейда! Мини-бассейн, спальня с огромной кроватью — зачем они в помещении для деловых встреч? А картина в изголовье кровати? Ты видел эти ветхозаветные руки? Джон задержался возле картины минуты на две, не меньше; даже на его дилетантский вкус она была хороша — талантливая копия фрагмента общеизвестной фрески. К слову сказать, его самого наличие явно обжитой спальни слегка озадачило, в душе что-то опасливо заворочалось. Но не стало подсказкой. А картина… Она осталась для Джона просто картиной. Покойный тащился от Микеланджело — что в этом странного? — При чём здесь Ветхий завет? — Ветхий завет ни при чём. Для Стэнли Мура «Руки», как и «Сотворение Адама» в целом — иллюстрация его страсти, его подлинной сути, скрытой за фасадом традиционных семейных ценностей, для него несомненно важных. Мадлен назвала его ангелом. Нет, он не ангел. Он Бог. Творец. Создатель своего личного Эдема и своего личного Адама. Он любовался этой картиной, гордился ею и гордился собой. Ничего сложного, Джон, всё очень прозрачно. Меня всегда забавляет, что опытные криминалисты, знающие всю подноготную жизни, все её тёмные комнаты, становятся до изумления слепы, когда речь заходит о… пикантных вещах. Неоспоримая улика буквально у него перед носом, но он не замечает её. Хотя я допускаю, что Лестрейд не большой ценитель творчества великого гея. Кстати, тоже влюблённого в юношу и совершенно потерявшего голову от его красоты. Джон ошеломлённо молчит. — Думаю, ты хочешь спросить о сути моих подозрений. — Да, хотелось бы уточнить. — Язык ворочается с трудом. Джон и сам не может понять, почему так сильно подавлен — если честно, версия Шерлока не из разряда больших сенсаций. — Я допускаю любовную связь… Это дико и не укладывается в голове, но я допускаю. Но почему он его убил? — Пока не знаю, — равнодушно роняет Шерлок. — Хотя на всё существуют причины. На любой, самый дикий поступок. «…У нас с Гарри тоже были причины?» Джон стискивает зубы, удерживая дрожащий вздох. Но вздох вырывается, и Шерлок слышит его. — Ты, я вижу, сильно расстроен, — ядовито усмехается он, и Джона кидает в жар. — Неудивительно. Такой сладкий, хрустальный мальчик — белокурые локоны, страдание во взоре, ранимость… И вдруг — кровавая каша из мяса и костей. Не сходится. Хочется, чтобы всё было не так грязно и грубо, да? Что ж, я тебя утешу. Это исступление, Джон. Отчаяние, доведённое до предела, до невозможности дальше терпеть. Большинство людей живёт в тихом отчаянии, ты забыл? *** Иногда оно выходит из берегов… О! — Он поднимает палец, а потом подносит его к губам. — Внезапно меня осенило. Может быть, покойный ему изменил? Нашёл мальчика ещё слаще. Чем не повод схватиться за пепельницу, доказывая свои права на папочку Мура, как ты считаешь? — Я считаю, что это мерзко. — Что именно? — взгляд Шерлока светел и чист. — Всё. Все твои слова. — Джону больно, что Шерлок настолько циничен, его сердце горит и падает — от незаслуженной обиды, от разочарования. — Мне насрать, что ты думаешь обо мне, но ты не смеешь обвинять человека только на основании собственной желчи. Тебе не нравится Нуари… — Зато тебе он очень нравится! — оглушительно рявкает Шерлок. Его ноздри трепещут, губы закушены, в глазах ни просвета, только тёмный гнев и презрение. И это до странности похоже на… ревность? Если можно хоть на минуту в такое поверить, то — да, Джон бы сказал, что Шерлок приревновал его к Нуари. «Ущипните меня кто-нибудь». Он потрясённо молчит. Даже не дышит. Не то чтобы он приходит к какому-то выводу, боже, нет, конечно же нет, о таком и подумать смешно, он и Шерлок?! — но что-то нереальное, невозможное, неисполнимое вскипает …и мгновенно гаснет в его крови. Ошибка. Шерлок психанул по какой-то иной причине. Мысль о ревности абсурдна. И кончим на этом. Но как будто добавляя масла в огонь, Шерлок вдруг произносит — задумчиво, словно разговаривая с самим собой: — Я делал неправильные, недопустимые вещи, сожаление об этом давно стало частью меня. Сейчас я поглощён чувствами и снова совершаю ошибки. Это плохо. Следом за этим он преувеличенно широко зевает и выходит из кухни, лениво махнув рукой: — Ложись спать. Завтра к нам пожалует Нуари. Джон бы и рад хоть что-то понять, но он слишком измучен, чтобы думать, и уж тем более — думать о Шерлоке. Слова и поступки Шерлока сбивают с толку и заставляют страдать. Джон не в силах думать о нём. Он лежит не смыкая глаз, и ночь всей своей одинокой тяжестью давит ему на грудь. В неширокой постели он словно в бескрайнем космосе — заблудившаяся песчинка. Ему бы одно-единственное объятие, утешающее, родное, тёплое. Встать рядом с Гарри, близко-близко, прижать к себе и почувствовать, как все боли растворяются в этом добром тепле. Он хочет этого всем своим существом, его желание почти непереносимо. Он так давно не видел её… *Hand everything on a silver platter (преподнести на серебряном блюде) — выражение, соответствующее нашему блюдечку с голубой каёмочкой. **Voila — посмотрите-ка (фр.) *** Шерлок цитирует американского писателя и философа Генри Торо