Смотритель Маяка

Эта страсть достаточно сильна, чтобы вызвать во мне влечение к нему. Пожалуй, даже чтобы заставить меня вообразить, будто я люблю его… Теодор Драйзер. Сестра Керри

«Получается, мы не виделись десять лет. Как летит время! — Шерлок саркастично и холодно усмехается. — И почему-то я совершенно не скучал по своему доброму другу». С той же холодностью он наблюдает, как волнуется Кристиан. Как суетится — возле своей милой жены, возле Майкрофта, возле папы и мамы Холмс, когда-то встречавших его в этом доме с таким радушием. Кристиан на взводе с той самой минуты, когда их взгляды пересеклись, и произошло что-то крайне неловкое: Шерлок спокойно кивнул, а сам Кристиан вспыхнул всей своей ухоженной кожей и попробовал улыбнуться, натянуто и — безуспешно. Неужели всё ещё помнит? Недоразумение десятилетней давности, жестокую полудетскую выходку, которой, к слову сказать, Шерлок так и не нашёл объяснения, впустую растратив бесценную энергию мыслительного процесса. Однако! Какое гипертрофированное чувство вины. Попахивает лицедейством. Скука, думает он, уже собираясь повернуться к Кристиану спиной, тем самым завершая свой аналитический флуд. Но в следующую секунду с досадой морщится, потому что встречи не избежать: миссис Холмс ищет его глазами, окликает и нетерпеливо машет рукой, «Шерлок, Шерлок, ну что же ты, это же наш Кристиан, подойди, поздоровайся, какой ты рассеянный, и о чём только думаешь». Ну разумеется. …Народу больше, чем миссис Холмс изначально планировала. Из незапланированных — одна пожилая пара, дальние родственники мистера Холмса, приславшие тёплые поздравления, и разве можно было ответить им неблагодарным молчанием; и коллеги Майкрофта — трое джентльменов одинаково приятной наружности, «слава богу, холостяки, иначе, о небо, куда бы я их всех рассадила». Тем не менее миссис Холмс довольна, да и небо явно на её стороне — весна в этом году такая ранняя, что только диву даёшься. Солнце, зелень, благоухание. Несколько столиков, накрытых ажурными скатертями, расставили прямо на ровно постриженной лужайке — свежий воздух и никакой толкотни. А по вечерней прохладе все прекрасно устроятся в доме — там и стулья удобные, и тепло, и светло, и закусок хватает. К тому же Майкрофта ожидает сюрприз: вершина кондитерского мастерства, торт Биг-Бен, и кремовые стрелочки миниатюрных часов показывают время его рождения — трогательно до слёз; правда, она понятия не имеет, как его резать, но это такие пустяки, господи боже, разрежет как-нибудь… — Здравствуй, Шерлок. — Его голос красив и богат на оттенки — от нежных бархатных ноток до чувственной хрипотцы. Наверное, это что-то профессиональное, решает Шерлок, дипломаты как никто обязаны владеть своим голосом. Только почему же в этом хорошо поставленном баритоне прорывается дрожь — тончайшая вибрация голосовых связок, едва уловимая задержка дыхания? — Замечательно выглядишь. Просто чудесно! Повзрослел, изменился. Как твои дела? Чем занимаешься? Вера, познакомься, это Шерлок, брат Майкрофта Холмса. — Он так резко притягивает к себе жену, обнимая за плечи, что та удивлённо ойкает и, слегка отстранившись, делает большие глаза и с улыбкой смотрит на Шерлока, и озорно подмигивает ему (очень милая, думает Шерлок). — Поразительное несходство, правда? Посмотри на это лицо, на эти кудри, на эти глаза… Ничего общего. — И тем не менее оба они мои сыновья, — вставляет миссис Холмс, — могу поклясться на Библии. Все, кроме Шерлока, смеются. Кристиан — особенно громко и долго, непозволительно долго, что, видимо, снова удивляет его жену, и она мягко толкает его бедром. Да это тянет на полноценную истерику, недоумённо думает Шерлок. — Что же вы, мальчики? — говорит миссис Холмс. — Обнимитесь. Шерлок, не будь букой. Никак не привыкну, что ты стал таким… важным. Обнимитесь же, наконец, вы не виделись целую вечность! Шерлок потягивает Кристиану руку: — Привет. Продолжая смеяться — хотя и не так заливисто, скорее, хихикая, что, впрочем, нисколько не лучше, — Кристиан отвечает на рукопожатие. Хочешь дотронуться до меня, молнией проносится у Шерлока в голове, и он вздрагивает, сжимаясь от безотчётного чувства опасности. А потом — цепенеет, ошеломлённый внезапной догадкой, невероятной, непостижимой и… поразительно очевидной. Стоп, приказывает он себе, прерывая хлынувший поток озарений, который утягивает его за собой с катастрофичностью речной стремнины. Стоп! Не может этого быть. Ему всего лишь почудилось. Немного алкоголя, минута невольных воспоминаний, лёгкое дежавю — и вот он попался в обманные сети десятилетней давности. Побойтесь бога, это не то, над чем ломают голову до болезненного пульса в висках! Он что, обезумел? Или обезумел кто-то другой …потому что пальцы, обхватившие его руку, холодны как лёд и — да, почти безумны. В глазах Кристиана Мэйси всё та же маслянистая мгла. Как тогда, в сумеречном саду, полном тишины и загадок. Хочешь дотронуться до меня? Боже. Вот и отгадка, нашлась наконец. Несложная, если подумать. Странно, что эта мысль не пришла ему в голову раньше, уравновесив накренившийся мир. Шерлок до боли прикусывает губу. Ему физически плохо, на секунду темнеет в глазах и даже подташнивает — так разрушительно действует на него осознание правды. Он снова четырнадцатилетний подросток, которого без жалости отбросили на стылую гравиевую дорожку. Который потом едва не спятил, выискивая в себе признаки извращённости и не находя их ни в чём. Который так и не подпустил к себе никого, и это не только вопросы дружбы (слово, которое он до сих пор ненавидит). Сегодня он надел свой первый в жизни костюм, миссис Холмс посоветовала с вежливой осторожностью: «При такой внешности, Шерлок, преступно отказываться от классики. День рождения брата — хороший повод попробовать что-то новое. Я уверена, ты останешься доволен эффектом». И это так. Жемчужно-серая пара сидит на нём как влитая, подчёркивая почти эталонную стройность фигуры; рубашка из белого шёлка нежно бликует на коже. Он идеален. Он великолепное существо с глазами чистой лазури. Он притягивает взгляды. Он нравится — и женщинам, и мужчинам, и для него это давно уже не секрет. Но это ничего не меняет, если он один — всегда один — и, несмотря на главенствующую власть рассудка, не знает, как преодолеть свой с годами только укоренившийся страх. Он замуровал в себе чувства, как в склепе, не подпуская к себе никого, кто мог бы потом толкнуть его в грудь. В те годы, лишённые согласованности и порядка, он был так запутан и так запуган, что не мог прикоснуться даже к себе, автоматически причислив простую физиологическую потребность к разряду смертных грехов. До сих пор не может. И не хочет. Не возбуждается. Не испытывает влечения. Не то чтобы это было поводом для трагедии, Шерлок убеждён, что в мире достаточно интересного и захватывающего, чтобы страдать из-за таких пустяков, а природная холодность — явление не настолько уж редкое. Он принципиально не занимается сексом — что в этом особенного? Не он первый, не он последний. Тем не менее это изъян, это тайная, постыдная червоточина в его теле, в его сознании, и он гонит мысли об этом, малодушно добавив секс к списку бесполезных вещей и не пытаясь убедиться в обратном. …Он в ярости. Он в такой ярости, что ему требуется больше воздуха, чтобы продолжить дышать, чтобы чистый кислород вытеснил из его лёгких невыносимое пекло гнева, обиды и злости. Кристиан Мэйси, любимчик семьи, третий сын. Как часто эта сволочь гоняла кулак, представляя его завитушки? Он смотрит, как тот вытирает выступившие на глазах слезинки, как приниженно извиняется — «кажется, шампанское ударило мне в голову, выгляжу идиотом», — как целует в висок жену, как смущённо поглядывает на Майкрофта, и решение приходит само, такое внезапное, такое сродни-удару-молнией, такое безрассудное, но единственно верное, что Шерлок не успевает его обдумать; или оспорить; или выкинуть из головы как ментальный мусор, не достойный ни одной из извилин его совершенного мозга. — Позвони мне, — говорит он Кристиану небрежно. — Встретимся где-нибудь, поболтаем. Не здесь же нам обниматься, предаваясь воспоминаниям, — добавляет он, обращаясь к миссис Холмс. — Для этого есть другие места — более интимные и не такие шумные. Миссис Холмс немного растеряна. — Шумные? Мне показалось, всё довольно пристойно. Или, может быть, музыка звучит слишком громко… Ты не находишь, дорогой? — Она поворачивается к Майкрофту, и в глазах её мелькает испуг — неужели она допустила оплошность и всё не до конца идеально?! — Не нахожу, — успокаивает её Майкрофт. — Ты же знаешь Шерлока, мама, — на него не угодишь. Шерлок хмыкает и отходит, слегка поклонившись жене Кристиана и успев заметить, как ярко вспыхнули его уши, как резко дёрнулся на его шее кадык. Он знает, что Кристиан услышал самое главное. Интимные — удачная наживка, удачнее не придумаешь, и она удачно затерялась в нагромождении слов их непринуждённой бытовой болтовни. Никто и не заметил, даже Майкрофт. Но разве хоть кто-то может подумать? В сущности, даже сам Кристиан не может подумать. Шерлок доволен собой и этим прекрасным вечером, этой так удачно начавшейся весной. Праздник идёт своим чередом. Шерлок прогуливается среди захмелевших гостей, что-то ест, что-то пьёт, с кем-то разговаривает и даже два раза танцует. Но больше не приближается к Кристиану — ему достаточно взглядов, от которых по его коже пробегает озноб. В конце концов, это неприлично, усмехается он, и достойно того, чтобы пройтись до беседки. Но — не время. Шерлок ещё успеет сказать Кристиану Мэйси, какой он чёртов сукин сын. И это будет не здесь. И не так. Наверное, мстительность не лучшее из человеческих проявлений; на самом деле это путь в никуда. Но Шерлоку на это плевать — на все недостойные меры. Ярость чересчур утомительное чувство, чтобы пожелать от него избавиться. Увидеть страх в глазах Кристиана. Услышать трусливую ложь, на которую он, конечно же, найдёт что ответить. О, ради этого Шерлок готов поступиться принципами. К тому же он никогда не был ханжой. Уже сейчас ему легче, меньше печёт в груди, пальцы не сводит от желания вцепиться во что-нибудь до беспамятства, до боли, и это хороший знак. Не поставить на всём этом точку, имея такую возможность, было бы нелогично — по меньшей мере. В том, что Кристиан позвонит, Шерлок не сомневается. Как и в том, что в сделанных выводах не ошибся. *** …Он звонит через два дня, как видно выдержав им же самим установленный срок. Возможно, не сразу решившись. Или откладывая, как что-то неважное (Шерлок согласился бы в это поверить, только он видел его). Или, напротив, стремясь к этому с такой силой, что самому было страшно, и он пытался себя обуздать, бесконечно обнимая свою очаровательную жену, играя со своим крошечным сыном, загружая себя работой и делая ещё множество самых разных повседневных вещей, не имеющих отношения к Шерлоку и неодолимой тяге к нему (а вот в это поверить легко). Он говорит, говорит, говорит — о том, какой чудесной была вечеринка и сколько она всколыхнула воспоминаний, самых тёплых и самых светлых, как «вырос» Шерлок, какой он «чёртов спесивый засранец, прямо не подступиться, воротит нос от старых друзей», как «много воды утекло» и он, Кристиан, «уже почти старичок, и это до чёртиков грустно», зато у Шерлока «впереди целая жизнь»… Шерлок слегка потрясён. Столько штампованной чуши в одном коротком приветствии? Господи, когда он успел так изумительно поглупеть? Или он всегда был таким — глупым, болтливым и недалёким, но в своем мальчишеском обожании Шерлок этого не заметил? — Как твои дела, Шерлок? — Он снова задаёт этот нелепый вопрос, и Шерлок закатывает глаза, едва сдерживаясь, чтобы не ответить той же монетой, пускаясь в пространный отчёт о своих делах: о распорядке дня, в котором отсутствует какой-либо порядок; о том, что предпочитает на завтрак (ничего и кофе), а что на ужин (тосты с мёдом и чай); о недавних проблемах с желудком, заставивших миссис Холмс поговорить с ним серьёзно («ты должен нормально питаться, Шерлок; взгляни на себя — ходячая вешалка!», и это явное преувеличение, тем не менее он уступил, добавив к утреннему кофе пару круассанов из французской кондитерской, которые, к слову сказать, всегда любил); о соседях и их огромной собаке, лающей глухим басом и похожей на генетический эксперимент; о сырых лондонских зимах и своём отношении к ним; об участившейся бессоннице и слишком дорогом парикмахере… Но он ограничивается нейтральным «нормально», а потом, когда нервы Кристиана уже трепещут, назначает встречу неподалёку от Бейкер-стрит, где живёт уже больше года, снимая квартиру на втором этаже. Его хозяйка, чудесная миссис Хадсон, истинный клад. Они ладят, насколько можно ладить с такой тёмной лошадкой, как он. Более того, между ними устанавливается тончайшая связь, поразительное созвучие мыслей и чувств, как будто они изначально были настроены друг на друга и диссонанс практически невозможен; эту близость ни с чем не спутаешь — настолько, что какое-то время Шерлок всерьёз увлекается теорией родственных душ, вдумчиво читая Вербера* и делая на полях заметки, полные восклицательных и вопросительных знаков. В некоторой степени миссис Хадсон заменяет ему семью, оставшуюся за периметром суматошного Лондона, в который Шерлок страстно влюблён и в котором он чувствует себя как рыба в воде. Он с неохотой выбирается за город, в тишину и размеренность родного гнезда, и скучает на семейных обедах — в отличие от Майкрофта с его неожиданным культом семьи и традиций, к слову сказать, весьма утомительным. У Шерлока на этот счёт собственная позиция и он отстаивает её с молчаливым, но от этого ещё более красноречивым протестом; его любовь к близким не стала меньше, он дорожит ими искренне, но ностальгические воспоминания, как неизменная часть обеденного меню («а помните… а помните… а помните…»), его раздражают; ему непонятна эта вечная тяга к прошлому, когда настоящее может быть не менее увлекательно. Он чувствует себя не совсем уютно — слишком сложным, чудаковатым, отстранённым, немножко чужим. Впрочем, такой он и есть: сложный и чуждый для всех. Его жизнь изменилась, он сам изменился — гораздо сильнее, чем думает каждый из них, даже Майкрофт, который чаще всего видит его насквозь. …В Лондоне по-прежнему солнечно, хотя уже тянет сыростью; облака темнеют и выглядят более плотными. Шерлок уверен, что не за горами время весенних ливней. Но вечерами довольно тепло, и они с Кристианом встречаются у входа в Риджентс-парк, без четверти пять, минута в минуту, и даже прогуливаются какое-то время, борясь с неловким молчанием. Точнее, борется Кристиан, а Шерлок просто идёт, наслаждаясь мягкими сумерками и тем затруднительным положением, в которое угодил его давний обидчик. Поначалу широко улыбающийся и воодушевлённый, Кристиан заметно сникает, не получая от Шерлока ответного отклика. Его напряжение почти осязаемо, он морщится, подбирая тему для разговора, и роняет слова как камни — тяжело и мучительно. Шерлок упрямо молчит, не собираясь ему помогать. «Выпутывайся как хочешь, — злорадно думает он, — когда-то ты был слишком красноречив. В крайнем случае снова начнёшь свой выдающийся трёп». Но, как видно устав от бесплодных попыток расшевелить его, Кристиан замолкает. Он плетётся рядом разочарованной, вздыхающей тенью, и театральность ситуации действует на Шерлока с внезапностью ледяного душа. Что происходит? Что происходит с ним? Зачем он здесь, теряет время с этим печальным Пьеро? Чего ожидал, приглашая его на это свидание? Каких откровений? Можно не сомневаться, что такие, как Мэйси, дорожат своим лакированным благополучием и ни за что на свете не поставят его под удар. Ради химеры. Ради безумства десятилетней давности. Странно, что он вообще сюда притащился. «Потерянный вечер», — злится Шерлок, автоматически ускоряя шаг. Он кажется себе смешным. Нелепым. В своём чёрном свитере из тонкой шерсти, подчёркивающем светлый тон его кожи и шоколадный каштан кудрей. В своём длиннополом плаще, чёрным пламенем обвивающем ноги. И этот аромат с трагичными нотками, выбранный им неслучайно, — горячий, томный, немного мрачный, как будто утягивающий на дно… Чёрный человек Кристиана Мэйси. Шут в мефистофельском одеянии. В самом деле смешно! Как он мог додуматься до подобной безвкусицы?! Шерлок с досадой сжимает кулаки — Вербер прав во всем, только он забыл добавить, что желание мстить превращает людей в идиотов. Хватит, нагулялись, пора домой. Послать Кристиана Мэйси ко всем чертям и заняться чем-то полезным. Чем-то умным. Ему даже не придётся искать предлог — с его репутацией большого оригинала развернуться и уйти, молча, без объяснений, давно не проблема. Он уже готов повернуть назад, оставив обескураженного Кристиана хлопать глазами один на один со всей этой неловкостью, со всей этой глупостью, которую сам он нескоро себе простит. Но Кристиан ломает все его планы. Он решается на самое сложное, животрепещущее, и это происходит так неожиданно, что Шерлок вздрагивает, кидая на него удивлённый взгляд. — Прости меня, Шерлок. Прости, пожалуйста. Я был хреновым мудаком. Шерлок продолжает молчать, но теперь в его молчании насторожённый интерес. Возможно, этот вечер не настолько испорчен, а Мэйси не так уж и безнадёжен. Такой прыжок в пропасть достоин если не уважения, то хотя бы желания выслушать. — То, что случилось тогда, не даёт мне покоя. Все эти десять лет, Шерлок, понимаешь? Я думаю об этом последние десять лет. Так глупо вышло, что мы друг друга не поняли… «Что-что? — Уставившись себе под ноги, Шерлок замирает на месте. — Погодите… Что он сказал? Он сказал мы? Серьёзно? Так вот значит как! Пытается вовлечь меня в свои моральные перипетии. Переложить на меня часть своего неприглядного груза. Как это чертовски дипломатично!» От короткой вспышки расположения не остаётся следа, равно как и от недавних сомнений. Похоже, он рано начал себя распинать. Похоже, всё только начинается. Всё самое любопытное и самое гнусное. Шерлок взбешён. Что ещё скажет этот субъект, пытаясь себя обелить? Может быть, десять лет назад, отшвырнув Шерлока и злобно шипя, он имел в виду что-то совсем другое? Дерьмо! И хотя тот же Вербер учит, что «мстить другим, значит придавать им слишком большое значение», он, так и быть, удостоит Мэйси подобной чести, придаст ему большое значение, оставив ни с чем и унизив, как когда-то Мэйси унизил его. Он уже предвкушает, как будет упиваться его унижением и видом идеального дурака, и к чёрту все прописные истины. Господин Вербер, это вы идиот. Месть невообразимо сладка. — Ерунда, — говорит он впервые за этот вечер, исключая отрывистое «здравствуй», сказанное, как ему кажется, целую вечность назад. — Главное, что мы понимаем друг друга сейчас. — Он заговорщически подмигивает и, не давая Кристиану опомниться, предлагает: — Что скажешь о чашке чая? Я живу здесь неподалёку. Думаю, тебе будет любопытно взглянуть, как устроился твой старый друг. Нет? Так выглядят только в момент осознания гибели. Кристиан обмирает, его губы белеют, страдальческий ужас неизбежности мечется на дне его ярких глаз, и если бы не источник этого ужаса, о котором Шерлок прекрасно осведомлён, он всерьёз бы обеспокоился самочувствием старины Мэйси …который вымученно улыбается и произносит, выдавливая из себя каждое слово: — Да. Разумеется, мне любопытно. Очень. …и Шерлок ещё не знает, что потом всё пойдёт совершенно не так. * Они идут в сторону Бейкер-стрит в глубоком молчании, чеканя шаг. Как на плацу, иронично усмехается Шерлок. Но Кристиан, похоже, не замечает — ни его усмешки, ни комичности их маршировки, ни собственного дыхания, слишком тяжёлого для предстоящего невинного чаепития. Они уже близко, в двух шагах; Шерлок говорит «ну вот мы и дома», и Кристиан останавливается, зачарованно глядя на блестящий номер 221в и дверной молоток. Интересно, гадает Шерлок, что будет дальше? Он опять затянет тягомотину о вине и прощении? Будет горько каяться. Скажет своё «прости». Выпьет чаю. Расскажет о жене и ребёнке. О работе. Вспомнит безмятежные годы юности. Снова скажет «прости», а заодно и что-то такое, отчего Шерлок почувствует себя соучастником. А потом… Что потом? Атакует? Он уверен, абсолютно уверен, что одним только чаем не обойдётся. В какой-то момент Шерлок снова колеблется. Стоит ли заходить так далеко? Не то чтобы он чего-то боялся — разумеется, нет. Но вся эта утомительная возня, которую он предвидит и которой не избежать, — нужна ли она ему? Может быть, достаточно малой дозы, чтобы Мэйси сгорел от стыда на месте? «Думаю, да», — решает он, сразу же чувствуя облегчение. Да! И спрашивает с брезгливой ухмылкой: — Скажи, вы все такие? Кристиан вздрагивает: — Прости? Шерлок едва удерживается, чтобы не фыркнуть. — Прости, прости… Ох уж это «прости». Слово на любой случай, лёгкое и ни к чему не обязывающее. — Он прислоняется спиной к двери, вставая перед Кристианом живой преградой. Ещё не поздно повернуть назад, мой добрый друг. И ты спасён. Кристиан растерянно топчется перед дверью и перед преградой. Его лицо, такое красивое, мужественное, великолепное своим матовым загаром и продуманной гламурной щетиной, идёт алыми пятнами. — Так все вы такие? — вздохнув, повторяет Шерлок. — Счастливые семьянины. Сияющие довольством мужья и отцы. Все вы готовы залезть в чужую постель при первом удобном случае? Ты, например. Ведь ты пришёл сюда ради этого. — Шерлок… — шепчет Кристиан, оглядываясь в таком ужасе, будто весь мир услышал это заслуженное обвинение, и сейчас за ним придут, и скрутят ему руки, и поставят перед милой Верой — такого, как есть, давно и страстно желающего мужчину. «Вот теперь он сбежит. Будет улепётывать, как заяц. Ну, туда ему и дорога, а мне меньше хлопот». Шерлок морщится, потому что на самом деле всё это выглядит отвратительно, и Кристиан Мэйси уже не так романтично красив. — Послушай, Шерлок… Это… другое. — Кристиан снова резко оглядывается. Осторожно, не сверни себе шею, хочет сказать ему Шерлок. — Какое — другое? По-твоему, существует что-то другое? Как и десять лет назад? — Шерлок не сдвигается с места. Он человек гуманный и даёт ему шанс уйти. Отступить. Бежать без оглядки. Раствориться в воздухе Лондона — навсегда. Ему вполне достаточно этого перекошенного страхом лица и этих уродливых алых пятен; он навсегда запомнит, как Кристиан Мэйси едва не обмочил штаны на пороге его квартиры, и будет удовлетворён. Но Кристиан не уходит, он как будто намертво врос в мостовую, и, хмыкнув, Шерлок отпирает входную дверь, распахивая её перед ним с намеренно фальшивой улыбкой: — Что ж, заходи. Будем разбираться. Значит, надо пройти через это. Он надеется, что разбираться придётся недолго. Глубокое спокойствие охватывает его, хотя минуту назад сердце колотилось почти испуганно. — Миссис Хадсон, я дома, и я не один. Прошу нас не беспокоить, — говорит он громче обычного, снимая плащ и бросая его на перила. А потом поясняет гостю: — Это хозяйка квартиры, женщина прогрессивных взглядов и редкого такта. (На самом деле миссис Хадсон нет дома, и Шерлоку это известно. Он сам посоветовал ей пройтись, подышать, развеяться, и вообще, глупо торчать на кухне со своими бисквитами, когда за окном такая весна; да и ему полезно поразмыслить кое о чём в тишине и покое. Два часа. Мотивация более чем прозрачная, совет мало чем отличается от приказа, и миссис Хадсон, как дама понятливая, послушно собралась на длительную прогулку, решив про себя, что где два, там и три, к тому же она давно не была в Daunt Books, не дышала его благородным воздухом.) — Она нам не помешает, — с нажимом добавляет он, одним махом сдирая покров со всех недомолвок. Насколько он хоть что-то понимает в чувственной лихорадке, Мэйси уже на пределе. Дрожь его так очевидна, что, кажется, даже зубы стучат. Полуобморочная бледность губ принимает приятный синеватый оттенок. Взгляд затравленно мечется. Попался! Тем слаще будет спустить его с лестницы и покончить с этой давней загадкой, в действительности столь тривиальной, что даже обидно. * Но происходит необратимое, навсегда изменившее его жизнь, отравившее его тело, переродившее его в человека, не знающего, что такое покой и чистая совесть. * Наверху, как только за ними закрывается дверь, не снимая пальто, Кристиан падает перед ним на колени, обнимает за талию и прижимается лицом к животу, тем самым ошеломив до состояния лёгкого шока. — Шерлок… Его плечи вздрагивают, по телу проходит мощная судорога. Он вжимается в Шерлока со всей силы, а потом целует — беспорядочно и, кажется, даже не понимая, что делает. Его щетина издаёт еле слышный, шуршащий звук; его волосы мягко льнут к тонким ворсинкам свитера; он вздыхает и тихо стонет, и всё это пугающе эротично. Шерлоку душно; невыносимо жарко; он чувствует слабость и дрожь, и — первую волну возбуждения, пока ещё короткую, но сокрушающую; и внезапную тяжесть у себя между ног, к которой совсем не привык… Он отпихивает Кристиана коленом. — Ну хватит! Вставай! Неужели ты не видишь, как это глупо? Но Кристиан поднимает к нему лицо, и в нём мучительная тоска, такая настоящая, что к горлу подкатывает комок, перекрывая выход словам, которые рвались из Шерлока всё это время, — с нетерпеливым гневом, с болью застарелой, несправедливой обиды. — Да, глупо, — покорно говорит Кристиан, не отводя от Шерлока заблестевшего взгляда. — А ещё подло — по отношению к Вере и сыну. Так же, как было подло тогда… Рассказать тебе, как это было, Шерлок? Как я сходил с ума? Как жил от встречи до встречи? И чуть не плакал от безысходности. Ведь я не должен мечтать о мужчине. О… мальчике. Перспективы, блестящее будущее, гордость семьи… Как я ненавидел всё это! Только ты, твоя нежная кожа, твой открытый взгляд, твои пальцы, в которых зажат смычок, — так нежно и невесомо, и я смотрю на них с печалью, мне очень больно на них смотреть. Это было… безысходно, Шерлок. Пришлось сопротивляться. Я сильно ранил тебя, и никогда себе этого не прощу. — Он снова зарывается лицом в его живот и глухо бормочет: — Прости меня, прости, прости, прости. Ладони Кристиана горят, губы горят, дыхание пышет жаром, и этот жар проникает под кожу, бьет сладкими токами — так ново, так удивительно. Шерлок в смятении — что происходит? «Что происходит с мной?!» У него эрекция — слишком заметная, чтобы скрыть её от Кристиана, чьё лицо очень близко к его паху… И это сбивает с толку. В планы Шерлока не входило захотеть секса так сильно, почти нестерпимо. Он никогда его не хотел. Но сейчас он хочет — хочет, чтобы Кристиан сделал что-нибудь сумасшедшее, о чём он не имеет понятия, какую-нибудь безрассудную вещь, ужасную и сладкую, запретную и желанную. Как будто его тело только и ждало этого часа, этого момента истины, и откликнулось с совершенно очевидной готовностью. Оказалось, что он больше не может без этого — ни дня, ни минуты. Он нормальный мужчина с нормальным напряжением внизу живота, и всё было ложью — все его жалкие принципы. Он снова его отталкивает, грубо и сильно. Кристиан с размаху шлёпается на задницу; его раздвинутые колени остро торчат, и между ними всё плотно, всё выпирает сквозь натянутую ткань цвета ночного неба. Но это не унизительно, не смехотворно, — ничего из того, что могло бы считаться отмщением. И — да, Шерлок хочет дотронуться до Кристиана, несомненно. И убил бы себя за это. — В конце-то концов… — Он ещё борется, он отстаивает свою свободу, в которой сейчас нуждается меньше всего. Всё это неправильно. Он и Кристиан — это неправильно. Слабость в ногах и налитая твёрдость там, и тёплая влага, которую он чувствует на своём белье, — это неправильно. И поэтому он цедит сквозь зубы: — Уходи. Убирайся к чёрту, Мэйси. — Я не уйду. — Кристиан смотрит с мольбой. Он и сам знает, насколько это неправильно. Боже, ему ли не знать! Но он не может уйти. — Я не могу. Он поднимается с пола, путаясь в полах пальто, и встаёт перед Шерлоком. — Ты сам позвал меня, Шерлок. Хуже всего, что он не выглядит опереточным соблазнителем — несмотря на пылающее лицо и броскую красоту. Он в смятении, не меньшем, чем Шерлок, он не знает, куда ступить, куда деть свои руки, его рубашка выбилась из-за пояса брюк и неопрятно торчит, в щетинках на подбородке застряла какая-то нитка… Он беспомощен и растерян. И он говорит о любви. — Я люблю тебя и никуда не уйду. Мне нужно… Шерлок, хотя бы чаю. Кажется, это не так страшно, как… всё остальное. Да? Его взгляд плывёт — беспросветно синий, горячий. В следующую секунду он притягивает Шерлока к себе и целует в губы — неловко, отчаянно, больно прикусывая нежную кожу. И Шерлок так же отчаянно отвечает на поцелуй, приникая к Кристиану всем телом, подаваясь навстречу, чтобы Кристиан Мэйси, давний товарищ по играм и несостоявшийся лучший друг, почувствовал его вставший член. … Он стонет и всхлипывает — так горестно, что Шерлок вздрагивает от каждого нового звука, покрываясь мурашками. Он стонет так, будто смертельно болен. Он берёт у Шерлока в рот — неумело и неглубоко, но отчаянно-страстно. И это действительно безрассудство. Что происходило до этого, Шерлок не помнит, не может сказать, как не может сказать, когда и как они оказались в гостиной; но они лежат на полу, он раздет ниже пояса, и вряд ли он сам снимал с себя брюки. Его раздевал Кристиан. Наверное, при этом он его целовал, наверное, трогал и гладил везде. Его руки поддеты под Шерлока, ладони впились в ягодицы, и, кажется, он проникает в Шерлока кончиком пальца, хотя Шерлок, в огне ощущений, не уверен, что это так… Шерлок не всхлипывает и не стонет, он отдается Кристиану в полном молчании, он знает, что молчание — его спасение, ведь если он молчит, получая такие ласки, значит не до конца погиб, значит он выкарабкается, и всё это не настолько серьёзно; но возможно, он просто наполовину в беспамятстве, потому что его уносит, его разрывает на части… когда он кончает, вонзая головку в горло Кристиана Мэйси. Он знает, что это оргазм, он испытывал его не единожды — ночью, во время своих бесстыдных снов. Но он не знал, что оргазм может быть таким: подобным взрыву, отключающим мысль и погружающим в полную, блаженную пустоту. Он кричит. Он кончает в рот Кристиану Мэйси и кричит от наслаждения. Вряд ли он выкарабкается теперь. Он хочет ещё — всё это и много чего другого. Он хочет, чтобы Кристиан превратил его в безвольную глину, месил его своими руками, грубо и нежно, быстро и медленно, как угодно, только бы этот жар внутри него продолжался и продолжался. И поэтому он приподнимает бёдра, ещё глубже толкаясь в горло Кристиана, и тот давится, и кашляет, и тихо смеётся: «Шерлок, боже, я сейчас задохнусь, подожди, подожди…» Он растягивает Шерлока пальцами, осторожно поглаживает и снова шепчет что-то потерянно-нежное; он вылизывает его изнутри — так глубоко и так страстно, что одно это способно подвести Шерлока ко второму оргазму. Которого он жаждет. Шерлок жаждет оргазма с Кристианом Мэйси до головокружения. Он хочет сказать ему что-нибудь откровенно циничное, грубое. «Трахни меня, сукин ты сын. По твоей милости я никогда этого не знал». Кристиан вертит его, как куклу, пытаясь попробовать всюду, каждый дюйм его кожи: кладёт его на спину, раздвигает ему бёдра и прижимается лицом к лобку — обдавая жаром, бормоча признания, покрывая частыми поцелуями и захватывая губами жёсткие волоски; ставит его на колени, широко лижет промежность. Всего этого слишком много. Для его неискушённого тела. Для неподготовленного рассудка. Но Шерлок не пытается возразить, или остановить, или остановиться, он дрожит от ответной страсти и вскоре снова кончает, стоя на четвереньках и яростно вбиваясь в кулак Кристиана. Оргазм лишает его последних сил, колени подламываются, он падает грудью на пол, выпятив ягодицы и хрипло дыша. В полузабытьи он слышит, как Кристиан вскрикивает, точно раненый в самое сердце, и, навалившись на него, мастурбирует. Скользкие звуки («он использует мою сперму как смазку»), вздохи, короткий крик. По спине стекают тёплые струйки, Кристиан рычит и стонет, целует его копчик и поясницу, позвонки, лопатки и шею, умоляет простить ему всю его глупость и жестокость, которая стоила ему слишком дорого. «Мне тоже», — думает Шерлок сквозь полное изнеможение. А ещё он думает, что секс ему нравится. И нравится Кристиан. Раньше, размышляя о сексе (он конечно же размышлял о сексе, как размышлял обо всём на свете), он был уверен, что, когда всё уже позади, люди испытывают неловкость, желание поскорее с этим разделаться и скрыться куда подальше, что они мучаются стыдом — за непристойные позы, за обнаженность своих сокровенных мест, за липкость и выделения, за пот, нечистоту, звуки и запахи… На самом деле ничего такого Шерлок не чувствует. Он просто лежит, распластанный, потный и липкий, и вслушивается в отголоски удовлетворения в своих опустошённых, высосанных до последней капли, блаженно ноющих гениталиях. И это всё. Никакого стыда. Кристиан ложится на него сверху. В отличие от Шерлока, он абсолютно голый. Шерлок чувствует его всё ещё твёрдый член; его грудь без единого волоска и живот с аккуратным пупком; его бёдра, не такие гладкие, как грудь и живот, но это очень возбуждающая деталь. Чувствует его губы — они целуют его влажные кудри и произносят: «Мой драгоценный». Возможно, Шерлок счастлив сейчас — освобождённый, лёгкий, заласканный, драгоценный. Вряд ли это та минута, когда думают о последствиях. Шерлок не думает о последствиях, он думает о всё ещё твёрдом члене Кристиана и, хотя он полностью обессилен, он поворачивается на спину, смотрит Кристиану в лицо и обхватывает его ногами… Кристиан Мэйси вошёл в его жизнь. Снова.