Часовой коллапс

      Свет.       Холодный, ровный, неживой.       Прямо над головой.       Голова. Какое странное, нелепое слово. Кто его придумал?       А имеет ли это хоть какое-то значение? Какая разница, как называется та или иная часть тела, если самого тела нет? Он его не чувствует. Ни боли, ни тяжести, ни сердцебиения, ни дыхания. Он умер? Он жив? И жив, и мёртв, как кот Шрёдингера? Ни жив ни мёртв, как мифический вампир?       Важно ли это? Ведь он даже не знает… кто он.       «Кто… я?»       «Солдат, – невидимой, неосязаемой волной поплыл в сознании ответ. – Боец номер четыреста шестьдесят шесть-дельта».       Спокойствие. Доверие.       Сознание вцепилось в это воспоминание, словно от него зависело существование Вселенной. Солдат мысленно улыбался. Надо же. Он был солдатом. Или есть. Он защищал родину. Вот только где она, эта Родина? Как она называется? Что это за место вообще?       «Далеко, – тут же отозвалась память. – За миллионы световых лет отсюда».       Перед внутренним взором возникла величественная картина невероятной красоты. Огромный город. Белоснежные шпили исполинских небоскрёбов рвутся вверх, к бескрайним кобальтово-голубым небесам, разящими без промаха стрелами. Хрустальными слезами сверкают купола оранжерей. Опасно выдаются вперёд ступени-террасы висячих садов. Районы опоясывают серебристо-воздушные, словно невесомые, арочные анфилады мостов-дорог. И повсюду снуют-мельтешат маленькие блестящие бриллианты летательных аппаратов. Безумно, фантастически красиво, просто дух захватывает. Но… В сознание солдата прокралась юркая и прыткая змейка сомнения. Вся эта красота казалась ему… чуждой? Как такое возможно?       Вспомнилось и название. Ну, или почти вспомнилось. Что-то со словом «анклав». Сомнения лишь усилились. Откуда-то он знал, что его родина носит совершенно другое название.       «Это иллюзия, – как-то тоскливо ответила память, – следствие тяжёлой травмы».       Травма, значит. Где и когда он её получил? Память молчала. «Наверное, это логично», — решил солдат. Сознанию свойственно защищать хозяина от болезненных воспоминаний. Вот оно и защищает, как умеет. Блокирует. Не пускает. Прячет. Даже создаёт иные реальности и личности. Но тогда зачем оно напомнило о травме вообще? Что-то здесь не сходится…       Задумчивый взгляд утонул в слепящем неоновом свете над головой. Удивительно. Сейчас ему удалось разглядеть в нестерпимо белом потоке какие-то смутные очертания. Что-то, похожее на большую муху. Неподвижную. Мёртвую муху.       Боец номер четыреста шестьдесят шесть-дельта, как зачарованный, вглядывался в эту диковинную муху. Он похож на неё. Такой же обездвиженный и безвольный. А как иначе? Он – солдат. Покорный инструмент в чужих руках. Исполнитель чужой воли. От этих мыслей стало не по себе. Сколько жизней он отнял, не задумываясь? Сколько судеб исковеркал, следуя приказам?       Боль. Еле ощутимая, но настойчивая. Её трепетные, лёгкие крылья лишь слегка царапали кожу. Что ж, боль – это отлично. Мертвецам она не присуща. А значит, он жив.       «Ты сам выбрал такую судьбу, – мягко упрекнула память. – И ты был лучшим».       Сам? Лучшим?! Неужели? Отчего же тогда его одна лишь мысль об убийстве приводит в ужас? Где-то далеко-далеко, в самых мрачных и недоступных глубинах души, там, куда никогда не заглядывает разум, беспокойно заворочался спящий дракон. Древнее чудовище, имя которому – ярость, медленно пробуждалось.       Мысли вновь вернулись к имени. Почему у него нет имени?       Снова боль. Глухой, но ощутимый тошнотворный взрыв. Как удар в живот. Вот только никто его и пальцем не трогал…       «Потому что ты – солдат. У солдат нет имён, – мягкое шуршание памяти стало свинцовым. В каждом слове – нажим… Попытка убедить?.. – Но его можно заслужить. Не зря ведь у солдат есть девиз: «Будь именит и знаменит, стремись к высокой цели». Одна из таких целей – имя».       Дракон медленно раскрыл тяжёлые веки. Во мраке ослепительно полыхнули кровавые глаза с вертикальными зрачками.       Вздор. Имена есть у всех. По праву рождения. И не важно, солдат ты или нет. А раз память пытается его в чём-то убедить… То память ли это?       Мир взорвался. Исчезли все мысли и эмоции, погас свет, рассыпалась чёрной пылью муха. Но взамен снова появилась боль – испепеляющая, одуряющая. За ней последовал удар. Не физический. Шквальная, сокрушительная волна злорадного, надменного ликования. Пьянящая эйфория триумфатора. Победителя… Поработителя. Мятежного диктатора, что, свергнув императора, упивается собственной безграничной властью. Издевательское счастье вмиг затопило всё его естество, безжалостно ломая волю и сжигая сознание. Нужно всего-то уступить, прекратить бессмысленное сопротивление, поддаться безотчётному, всепоглощающему желанию слиться с этой неистовой радостью, раствориться в ней и раз и навсегда положить конец собственным мучениям…       Почему он так упорно продолжал борьбу?       Есть ли смысл противостоять... кому? Где он, этот неизвестный, невидимый враг? Куда бежать, кого звать на помощь? Хорошо сражаться с тем, кого отчётливо видишь, о ком знаешь достаточно, чтобы убить или покорить. А как противостоять тому, о ком не известно совершенно ничего?.. Холодное, сухое дыхание отчаяния заволокло разум. Остаётся лишь подчиниться… и перестать существовать.       А существует ли он вообще?       Может, то, что он принял за собственное сознание – всего лишь иллюзия, эфемерное и зыбкое воспоминание, удел которого – затеряться в бесконечных лабиринтах памяти и медленно тускнеть, блёкнуть, истлевать, чтобы, в конце концов, исчезнуть навсегда? Нет. Нет! Cogito ergo sum. Я мыслю — значит существую. Воспоминание не может думать самостоятельно, оно не способно испытывать эмоции! Воспоминание – инструмент. Пластичный, незримый, мощный. Но инструмент. Не более того!       Дракон с яростным рёвом поднялся во весь рост и взмахнул исполинскими крыльями.       «Меня зовут Маар!» – далёкая мысль вспыхнула в сознании подобно солнцу.       Молодой человек улыбнулся. С глаз слетела отвратительная зыбкая пелена. Вселенная, дрогнув, раскололась, обретая поразительные яркость и чёткость. Муха в одночасье превратилась в огромную лампу, мёртвый свет которой озарял блестящий плотный кокон.       Теперь Маар видел его. Тоненькое, как волосинка, прозрачное, как сам воздух, острое, как меч самурая, и холодное, как космос, щупальце, мёртвой хваткой вцепившееся в его разум, уходило куда-то за пределы непонятного кокона. Щупальце паниковало. Оно перепуганно металось в его сознании, пытаясь наспех остановить и заблокировать хлынувшие отовсюду воспоминания. Зодчий мрачно улыбнулся. Чёрта с два. Он не собирался сдаваться. Если не ради себя, то ради Захарры. Он просто обязан выпутаться из этой передряги.       Нужно только выбраться из этой проклятой штуки. Сколько его держали внутри? Не опоздал ли он? Нет! Разум властно отогнал паническую мысль. Если бы чужаки хотели их убить, то давно бы это сделали.       Глаза внимательно просканировали сияющую поверхность. Ладонь превратилась в кулак. Короткий удар не дал ничего. Лишь боль, ставшая невидимой спутницей Маара, лизнула раскалённым языком костяшки. Молодой человек повернул голову и уже скосил было глаза вниз, на собственное тело… но понял, что ему это не нужно. Он и так видел всё. До мельчайших деталей. Ярко и отчётливо. Как никогда прежде. Будто раньше он был слеп, а теперь прозрел.       Тело почти полностью скрывала плотная, густая молочно-белая жидкость, от которой исходило слабое, мистическое мерцание. В запястья впивались серебристые гибкие трубки, уходившие куда-то вниз, под белую воду.       Молодой человек изо всех сил дёрнул правой рукой. Всплеск острой, тянущей боли. Маар с наслаждением согнул затёкшую руку в локте и раздражённо потёр косой бордовый порез, оставленный иглой на конце трубки, которая, взбешённо шипя и расплёскивая вокруг искристые капли яркой оранжевой жидкости, скрылась под водой.       Кокон, мигнув, исчез. Словно его и не было.       Освободившись, зодчий шагнул вперёд и тут же упал на колени. То, что он первоначально принял за стол, оказалось колоссальных размеров чаном с прозрачными стенками. На стерильный светлый пол мутным потоком лилась молочная жижа.       Огляделся. Помещение, в котором он пришёл в себя, – лаборатория, вне всяких сомнений. Вот только таких лабораторий Маар никогда не видел – даже в самой смелой остальской фантастике. Эта была больше, чем просто современна. Футуристичная, намного опередившая время, нашпигованная совершенно невероятной аппаратурой, назначения которой молодой человек не мог даже представить. А вот стол, похожий на хирургический, он узнал. Но тут же отмёл это сравнение. Новое орлиное зрение обнаружило в столешнице множество выемок и прорезей. Взгляд в сторону. Прозрачные чаны, такие же, как тот, в котором держали и его, наполненные чем-то вязким. Зеленоватым с красными прожилками. Маар отвёл глаза. Лучше не думать о том, что там.       Поднялся на ноги. И тут же едва не упал. Голова закружилась, пол ушёл из-под ног. Чтобы не упасть, молодой человек прислонился к своему пустому чану и судорожно вцепился в хромированную стенку. Впереди, на расстоянии примерно пяти метров, маячили зыбкие, призрачные человеческие фигуры в серебристых костюмах с длинными и тонкими металлическими трубками в руках. Эта троица, казалось, испускала ровное, голубоватое свечение. Что за ерунда? Зодчий машинально бросил взгляд на гладкую, блестящую, зеркальную стену за спиной одного из охранников… и обомлел. Человек… не отражался! Чем же таким его накачали в этой мерзкой колбе, что до сих пор мерещится всякое? Маар зажмурился. Потом осторожно открыл один глаз. Нахальная галлюцинация никуда не исчезла, а продолжала внимательно смотреть на пленника светящимися зелёными глазами и плавно, не спеша подбиралась всё ближе и ближе…       …Говорят, что человек познаёт себя лишь в минуты величайших потрясений, на грани возможностей, когда жизнь выворачивает наизнанку, ломает, корёжит, коверкает систему ценностей личности, истребляя в душе любые намёки на человечность.       Может и так. Но у Маара на этот счёт было иное мнение.       Зодчий впился жёстким, ненавидящим взглядом в своих тюремщиков.       Человек...       Поразительно. Он видел всех троих одновременно. Чётко и ясно, невзирая на то, что один из надзирателей находился у молодого зодчего почти за спиной. Почему так происходит? Парень резко тряхнул головой, загоняя ненужные мысли в самые отдалённые недра сознания. С этим он разберётся потом. Сейчас не время и не место.       …познаёт…       В сознание вцепились сразу несколько знакомых ледяных щупалец-жал. Маар лишь отмахнулся от них, как от назойливых мух. Мухи зудели, нашёптывая осточертевшие приказы-установки. Но они уже ничего не меняли и ни на что не влияли.       …себя…       Шаг вперёд. Ближайший из тюремщиков инстинктивно отпрянул, но, быстро опомнившись, выставил вперёд ладонь, словно в знак протеста. Воздух вокруг пальцев в перчатке вскипел, становясь осязаемым и плотным. Пальцы слегка согнулись, с них сорвалась тугая волна, налитая разрушительной мощью, и с невообразимой скоростью ринулась на Маара. Молодой человек, к своему собственному удивлению, не испугался и не растерялся. Ловко прогнувшись в пояснице, он пропустил поток зловещей силы над собой, на миг ощутив у себя на лбу её убийственное дыхание. Где-то за спиной, негромко всхлипнув, погасла и пролилась стеклянным дождём гигантская лампа, что висела над столом.       …лишь тогда…       Страх. Именно его серую тень Маар разглядел в расширившихся глазах тюремщика. С жестоким, болезненным, злорадным торжеством молодой зодчий наблюдал, как этот страх парализует противника, сковывает волю, убивает всякую надежду, заполняет всё его естество, делая своей марионеткой. Покорной. Податливой.       «Интересно, — мимоходом заметил Маар. — Эти парни выглядят как военные. Даже не так. Не просто военные, а представители спецназа. По идее их учат игнорировать боль, страх и привязанности. Они привыкают выживать в самых кошмарных условиях и жрать то, от чего даже свинью вывернуло бы наизнанку. Так что же, во имя Великих часов, могло так напугать опытного и бывалого вояку?»       Ответ напрашивался только один: что-то, выходящее за рамки привычного миропонимания, не поддающееся ни рациональному осмыслению, ни логическому анализу. Невероятное, нереальное. И этот феномен как-то связан с ним, с Мааром.       …когда его…       Мягкий шелест. Искусственный, гудящий щелчок. Короткий, нечеловеческий, механический визг. Пришедшие в себя стражники вскинули наизготовку те самые полые серебристые палки неизвестного назначения. Но теперь палки словно светились изнутри неестественной, пронзительной бирюзой. Оружие? Очень может быть. Маар прикрыл глаза. Почему-то вспомнилась расхожая фраза: «Промедление смерти подобно». Он никогда не любил её, эту фразу, предпочитая руководствоваться другой житейской мудростью. Спешка нужна при ловле блох. Может, в любой другой ситуации она хороша и уместна, но теперь секундное замешательство может стоить ему жизни.       Однако надзиратели не спешили открыть огонь. Маар заметил нерешительность в их глазах. Тренированные убийцы вели ожесточённую внутреннюю борьбу. Отчаянный поединок профессионального военного и загнанного в угол человека. Человеческий инстинкт самосохранения требовал немедленно устранить угрозу, которую представлял для них молодой зодчий, но солдатская выучка, предписывавшая чётко выполнять приказы, кажется, настаивала на мирном урегулировании конфликта. Похоже, лидер, отдающий приказы, заинтересован в том, чтобы Маар оставался в живых… По меньшей мере, какое-то время. Зачем? Интересный вопрос. Вероятнее всего, чтобы выяснить, на что способен подопытный образец. В том, что он стал объектом чьих-то экспериментов, молодой человек нисколько не сомневался.       …лишают…       Маар не хотел их убивать. Он лишь стремился вырваться из этой клетки. Но один из тюремщиков допустил роковую, фатальную ошибку.       «Не делай глупостей, – молодой зодчий поморщился. Голос в его голове был нестерпимо громким, высоким и скрипучим. Как ножом по стеклу. – Иначе твоя подстилка сдохнет. Мне достаточно послать сигнал…» Тут же возник образ Захарры. Измученной, сломленной, искалеченной. Пытки. Бесчеловечные, жестокие, систематические… Великое время, неужели тот, кто такое мог придумать – человек?.. И ни с чем не сравнимое, садистское, животное удовольствие.       От ужаса, отчаяния и боли Маар закричал, выплёскивая вместе с криком в пространство разрывавшие его эмоции. Чтобы не сойти с ума. Освободиться. И… достучаться до палачей. В последнее зодчий не очень-то верил. И поэтому очень удивился, когда обнаружил, что сбылось именно последнее желание.       Тюремщик, который связывался с ним мысленно, с протяжным воплем мешком осел на пол. Другой, с горящими глазами, похоже, начисто забыл, как дышать. Он так и стоял у стены и лихорадочно хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. В погасших, теперь уже голубых глазах вскипала паника.       Нет, взведённого оружия третьего Маар не заметил. Скорее, почувствовал. Этакое гаденькое, липкое и холодное ощущение. Но оно сработало. Молодой человек качнулся влево, пропуская маленький раскалённый бирюзовый шарик. В следующий миг шарик прожёг дыру на груди стоявшего у стены надзирателя. Тот сдавленно вскрикнул и медленно сполз по стене на пол.       Маар круто развернулся. Последнего охранника тоже накрыло этим необъяснимым психозом. Он открыл хаотичную, беспорядочную пальбу. Сверкающие шарики разили направо и налево, без разбору, уничтожая хрупкое оборудование, лишь чудом не зацепив ни Маара, ни скорчившегося на белых плитах товарища. Засмотревшись, молодой зодчий поздно заметил летевший в него лазурный огонёк. «Не успею!» Ни уклониться, ни отскочить. Если бы он только мог оказаться за спиной стрелка!..       Хлоп! Маар так и не понял, как это произошло. Но вместо горящего заряда он видел перед собой… спину, затянутую в серебристую ткань.       …свободы.       Прыжок вперёд. Захват. Рывок слева направо.       Тело тюремщика с гулким ударом рухнуло наземь.       Зодчий, наклонившись, вытянул из мёртвых рук оружие. Теперь остались двое. Он и последний из тюремщиков. Один на один.       – Ты, помнится, что-то болтал о девизе? – Маар был уверен: тогда, в чане, он слышал именно этого человека.       – Будь именит и знаменит, стремись к высокой цели, — едва шевеля пересохшими губами, прошептал тот.       – Да-да, спасибо, – иронично поблагодарил зодчий. – Вот только знаешь ли ты продолжение? – Удивлённо округлившиеся глаза взирали вопросительно и заискивающе. – Но слышишь? Колокол звонит. По ком? Не по тебе ли?       …Трофей. Омерзительное понятие с чудовищной, противоестественной сутью. Маар с отвращением опустил наземь винтовку и теперь с содроганием натягивал серебристую униформу одного из убитых. Возмущённые вопли совести он, как мог, пытался игнорировать. Доводы разума оказались сильнее. У него не было выбора.       Руки уверенно зафиксировали матовый браслет на правом запястье.       И сейчас нет. Вряд ли эти чудики не заметят абсолютно голого парня, шныряющего по Змиулану.       Зеркало.       Из него на Маара холодно смотрел высокий молодой человек. С такими же светлыми вьющимися волосами. И чужими, тёмно-синими глазами без белков и зрачков.       – Вот как…       Значит, его пытались превратить в живое оружие. В бездушную машину для убийства, которая до конца жизни будет находиться у них в повиновении. В монстра. Что ж… Сегодня эти мрази убедятся на собственной шкуре, насколько опасными могут быть монстры!       Сухо щёлкнув, открылась дверь. Но за ней вместо мрачных подземелий Змиулана Маар увидел облицованные крупным рустом стены, массивные сундуки, давно погасшие факелы и... неподвижное позолоченное тело клокера.       – Вот это сюрприз…