***
Девушка тихо вошла в квартиру, чтобы не разбудить своих родных. Она сняла с себя ненавистные натирающие туфли, и, обув тапочки, пошла в свою комнату, зевая от усталости. Но какого было ее удивление, когда она увидела там посапывающего на кровати отца. «Бедняга, наверное ждал меня все это время», — подумала молча про себя Камилла в полуулыбке. Она прилегла рядом с ним, не переодеваясь в пижаму. Вообще, она не очень любила пижамы, но отец вечно заставлял надевать ее, поясняя тем, что вдруг он неожиданно зайдет и заставит таким образом краснеть обоих. Она примостилась на вытянутой руке мужчины. Устроилась поудобнее и, как в детстве, начала засыпать в объятиях любимого отца. Блаженный момент продлился недолго: она почувствовала ловкое движение, и ее голова осталась на подушке. Она приоткрыла глаза, а рядом уже сидел брюнет, выпрашивая взглядом подробности о свидании. Девушка притворилась, что не заметила, повернувшись на другой бок. — Все плохо? — спросил обеспокоенно отец. — Может, не будешь молчать? Ты уже три дня со мной не разговариваешь, - Келл невинно потряс свою дочурку за плечо. - Прости… — Тебе не за что извиняться, — сказала она через даже не повернувшись. — Не беспокойся, мы поженимся. — Этого я и боюсь. Но надеюсь, он тебе понравился? — с надеждой промолвил Келл. — Он… Мне кажется, он не очень хороший человек. Мне его жаль. — она немного задумалась. — Он слишком жесток и... Сложно описать. Для него все сводится к постели. Мне так показалось. — Раз жаль, то он тебе понравился? — спросил Харди, сложив брови «домиком». — Ты меня слушаешь через слово? — обиделась девушка на такое поведение отца и начала укутываться в одеяло. — Я сказала, что он достаточно жесток. — Надеюсь, это изменится. Я знаю, ты мне говорила, что хотела мужа, похожего на меня. Прости, что не воспитал Нейта, как мужчину. — Какое отношение ко всему этому имеет Нейт? Не ему же быть моим мужем, он же брат! — не понимая, что лепечет ее отец, Камилла все больше на него злилась. — Прямое. Его уже трудно воспитывать, он все воспринимает в штыки — подросток. Надо было раньше вбить в него дисциплину и сдержанность. Он даже учиться не хочет. Он не сможет управлять бизнесом. — Ради денег, отец? — Ради будущего Нейта я это делаю! — он вскрикнул и потом, посмотрев на стену, чуточку приутих. — Если ты не выйдешь за него, после моей смерти вы станете банкротами. Ты то выберешься, а он… С текущим отношением, нет. — И можно пожертвовать мной ради Нейта? Я тебя не понимаю. С чего ты решил, что он не сможет управлять фирмой? — Не сможет, поверь… — он запнулся, смотря на уже ходившую по комнате Камиллу. Но оказалось, что он смотрел не на нее, а на стоявшего позади растерянного брата девушки. Он в недоумении спросил: «Что происходит? Почему Камилла должна выйти замуж? Почему я не смогу управлять фирмой?» — Отлично, пап. Как всегда пытаешься как лучше, а получается… — она подошла к брату, приобняв его за плечи и уводя из комнаты, второпях вводя его в краткий курс дела. — Да, я не хотел… Ну почему... Да, что я сделал не так? Вы самые дорогие мне люди в мире! Не уходите, я же ваш… — Харди снова упал на кровать и еле сдерживался, чтобы не дать себе минутную слабость.***
Эрдман развалился на сидении, положив руку на подлокотник, поддерживая свою уставшую голову от всяких мыслей о предательстве отца, да томно смотрел в иллюминатор. Как он мог так поступить с собственным сыном? Единственный человек, которому он доверял, несмотря на свое предвзятое отношение к нему, был его отец. И сейчас он летит в самолете на высоте почти в десять тысяч метров, пропуская все свои запланированные встречи и собеседования. В одну минуту он стал для него почти кровным врагом. Предал его взгляды на жизнь. Его лицо было пропитано свежей ненавистью, готовой вырваться наружу, если кто-то попытается отвлечь его от раздумий. Он притворился, что спит, чтобы никто ему не мешал размышлять. Такие моменты давались ему крайне редко, и он всегда использовал их по полной. В такие минуты он понимал, что его постоянная работа мешает ему в личной жизни, вечно злился на отца, что он вырос таким… Безжалостным, самодовольным, озлобленным и холодным практически ко всему. Он совсем не умел смеяться, на лице нельзя было никогда увидеть искренней улыбки. Ему вообще с трудом удавалось улыбаться. Улыбка как признак симпатии, а когда люди чувствуют симпатию, они начинают этим пользоваться. И такое мнение у него сложилось еще в детстве, когда он узнал, что лучший друг его вечно обманывал. Он безгранично доверял ему, но пережить такого не мог. Он узнал, что подонок втайне увел его девушку. Когда Эрдману довелось узнать, что роман строился между ними в течение двух месяцев, даже в то время, когда он еще продолжал встречаться с ней, это свело его с ума. Он возненавидел всех людей, кроме отца, который поддержал его в трудную минуту, и которому разрешил делать с собой все что угодно, чтобы ему больше никогда не причиняли такой невероятной боли. Можно сказать, что как раз после этого случая, Ричард Шмидт занялся воспитанием сына вплотную. Но кто мог знать, что делал он не для блага сына, а из корыстных побуждений. Чтобы воспитать идеального сотрудника, чтобы он стал идеальной фигурой в лице общества. Ему в общем-то и не надо было никогда признание окружающих. Оно нужно было отцу, а ради него мужчина делал все что угодно, хотя бы потому, что он единственный поддержавший его в трудную минуту, и пусть даже ради дальнейших перспектив. Он защитил его от часто ранящих эмоций и чувств. Однако, забрав их, он лишил его права на счастье. Воспоминания всколыхнули голову Эрдмана, и он проснулся в холодном поту. Он отстегнулся и пошел в туалет. Включил воду и брызнул ею себе на лицо, чтобы окончательно проснуться. Он тяжело дышал, задыхался от собственного бессилия что-то подделать с собой. Его пожирала ненависть изнутри снова и снова. Всё стало для него невыносимым в один миг. Очень тяжкое бремя легло на него от одних только воспоминаний. К ним он не давал доступ никому, даже себе, и только иногда, во время короткого сна всего часа в четыре, они возвращались к нему, чтобы мучительно разорвать остатки его души. Только тогда он мог почувствовать себя прежним, пусть и несчастным. В остальное же время его мозг думал только о безграничном количестве цифр и о таком же количестве речей и презентаций различных проектов. Бесконечная работа возвращала его к новой жизни. И даже во время занятия таким обыденным делом как секс, он думал только об образах, что представали перед ним, а иногда, во время неудачных случаев он вновь возвращался к решению проблем фирмы отца и постоянным поискам достойной работы. Какой женщине понравится, если она узнает, что человек, который сейчас так беспристрастно входит в нее, думает вовсе не о ней, а о том, как бы заработать на очередном проекте? Сколько необходимо инвестировать, что нужно сказать чтобы ему доверились. Хотя Эрдману доверяли все: ведь он трудится без остановки, и кажется, что от таких перенагрузок, которые не позволяет даже его отец, ляжет в могилу гораздо раньше положенного срока. Он посмотрел на свое отражение. Посмотрел в свои же глаза. Они выразительны, аскетичны, они яркие и, пожалуй, прекрасные. Да, прекрасные — хорошее слово. Они будто две жемчужины, он вечно движет ими, будто ищет вокруг что-то прекрасное. Высокие, еле различимые скулы. Щетина вроде как и есть, но из-за ее цвета она различима, разве что при ярком свете. Он подолгу не бреется, зная об этом. Зачем нужно бриться и тратить целых десять минут, если все равно никто не заметит подмены? Его брови всегда расположены на одной линии, лишь в конце они, редея, чуточку изгибаются вниз. Его губы прижаты, сдавлены, будто он хочет что-то сказать, но ограничивает себя в этой потребности. Создается впечатление немоты. Густые прямые светлые шелковые волосы, отказывающиеся слушаться своего хозяина. Его челка приподнята вверх. Все остальные волосы зачесаны назад и так застыли, будто навсегда. Его лицо вполне сгодилось бы за эталон мужской красоты. Вспомнив слова Камиллы о его внешнем возрасте, он понял, почему она так говорит. Два синяка под глазами от усталости красовались перед его лицом. «Надо дать себе отдых», — заключил немец и вернулся на свое место.