***
В течение всей следующей недели дела у замученного Сергея шли из рук вон плохо. Жена становилась всё более отстранённой и холодной по отношению к нему,озадаченному появлением такого явного холодка, сквозившего в доселе тихой и безмятежной семейной жизни. Детей Сергей практически не видел из-за шквала всего, свалившегося на его опухшую голову одним разом: от бесконечного ночного корпения над отчётом, от обработки несчётных терабайт информации, что сыпалась словно из рога изобилия на его виртуальный почтовый ящик. Ненавистные тощие белые цифры светились на кричаще-красном фоне оповещением, которое сопровождалось характерным назойливым звуком.***
«Надо разобрать всё по порядку.. Как я докатился до этого..» - пробормотал Сергей заплетающимся, сбивчивым шепотом сам себе в сгущающейся тьме неоновых огней ночного города, который грозно возвышался над ним сквозь громадные стёкла бара на двадцать третьей.***
В понедельник после совета директоров ко мне в кабинет ломилась толпа из отдела кадров, наперебой крича об ошибке, допущенной мною в последнем квартальном отчёте. Тц, тоже мне – упорно трудящиеся работники. Пара пятничных алкоголиков на рубеже четвёртого десятка лет, спешащая везде вставить своё мнение без особой нужды для высказывания такового. Действительно, больше ведь негде самовыражаться, да и единственные благодарные слушатели этих упырей сплошь бутылки. Остальная половина сего «потрясающего» столпотворения состояла из вечно брюзжащих то о своих детях, то о чужих и проблемах их воспитания, баб. Треклятые разведёнки могли трепаться днями напролёт и обсуждать всякую несуразицу своими скрипучими от непрерывного потока бессмысленных слов голосами. Однако, когда я появлялся у них в отделе, тыча пальцем в откровенные дыры и глупые ошибки в плане, они были способны лишь мило похлопывать глазками. Тем временем голова моя гудела от роя осточертевших до боли в висках мне голосов, приправленных щепоткой гневных, исказившихся самомнением гримас. Всю последующую ночь с понедельника на вторник мне пришлось корпеть над проклятой брешью в отчёте, освещая пустую спальню голубоватым мерцанием экрана. Жена вернулась полтретьего ночи. Во вторник, по своему обыкновению закрыв глаза на ночные похождения Камиллы, я снова пускал корни на своём рабочем месте, как внезапно ко мне ворвалась Лиля. Девчонка начала что-то судорожно тараторить о том, что Климова из моего отдела не даёт бедняжке покоя. Лиля, едва устроившись к нам в компанию, сразу же, мягко говоря, не приглянулась большей части женского состава. По той простой причине, что личностями они являлись крайне раздавленными своей среднестатистической жизнью и глубоко неудовлетворёнными ею. Я же по-доброму отнёсся к совсем ещё зелёной девчушке-секретарше. Перешучивался с ней во время обеденных перерывов, время от времени чувствуя косые взгляды и слыша недовольный заговорщицкий шепот со стороны женского скопа напротив. Так вот Лилю-то я успокоил, но сам, болван непроходимый, решил ввязаться в женские дрязги. Таким образом в конце дня на моём рабочем столе красовалось заявление об увольнении одной из враждебно настроенных по отношению к секретарше, и, как выяснилось, и ко мне самому, работницы моего отдела. В среду я, спохватившись о заявлении лишь после обеда, побежал сломя голову к боссу. Отдал ему заявление, поговорили немного. Всё это время смотрел я на него и думал: «Какую же чушь несёт моя жена. Здоровый мужик на пике зрелости- какие тут могут быть гейские наклонности? О чём речь вообще?» Да и разило от босса гетеросексуальностью так, что от девиц всех мастей из многочисленных отделов компании отбоя не было. Одна, кстати, успела нарушить нашу с боссом неспешную беседу, которая, тем временем уже превратилась из деловой в неформальную. Я поспешил немедленно удалиться к себе, как поймал виновато-озадаченный взгляд Константина Эдуардовича. Что это за хрень такая была? Однако я не придал этой, теперь уже несомненно, немаловажной детали никакого значения. Уже одна она так и кричала мне о необратимо движущейся на меня катастрофе заглавными красными буквами, как в долбанном почтовом оповещении, будь оно проклято. В четверг я приближался к своему апогею. Нервы были накалены до максимума: я терял последние частички своего самообладания, а вместе с тем и моей непроницаемой безучастной маски мнимой приземлённости. Босс буквально не давал мне проходу. Он маячил в дверях моего кабинета, то и дело норовя заглянуть, чтобы уточнить что-то по поводу чьей-то должностной записки или какого-то конкурентного рекламного ролика и всякой херни, абсолютно никак не относящейся к моему рабочему процессу. Меня начинало потряхивать. В пятницу на своём рабочем месте я обнаружил прилепленный к монитору стикер с абсолютно неуместной для взрослого рабочего коллектива надписью: «Подкаблучник несчастный. Исчезни!» Насколько хватало моей наблюдательности и аналитических способностей, чтобы сложить два плюс два, то после увольнения Климовой у меня завелась парочка ненавистниц в виде ее толстозадых подружек. Дети каким-то образом,по непонятной мне причине, жили у матери Камиллы уже второй день. Сама же жена снова соизволила придти домой под покровом ночи. Я всё ещё был терпелив, молчал и старался никак не реагировать на всё, происходящее вокруг. Тем более, я никак не собирался выдавать своих истинных чувств окружающим. С вами разговаривает всё тот же тихий Сташевский из маркетингового отдела. Последней каплей под долгожданный конец пятничного рабочего дня стало персональное показательное выступление Константина Эдуардовича: - Серёга, - как-то подозрительно фамильярно начал он, странно сверкая глазами. – Как насчёт выпить сегодня? Я что- то промычал тогда ему в ответ, автоматически вежливо отказываясь, но, когда тот поспешно вышел из моего кабинета, нарочито громко хлопнув дверью и криво ухмыляясь – меня пробрала неприятная дрожь до самых костей. «Да нет же. Да быть, блять, такого не может!» - настойчиво пульсировало у меня в голове. И вот итог: убитый восставшими против меня собственными эмоциями, я пытался вернуть утраченное душевное равновесие в баре на двадцать третьей. Проклятье! Ведь сам же тех доходяг из кадрового порицал! Отрывками в мутном сознании вспыхивали то мысли о боссе, то о жене. Пытливый взгляд Эдуардовича и моя холодная постель. Оживленная беседа с ним и сухой обмен бытовыми фразами с Камиллой.***
Пошатываясь, я накинул пиджак на одно плечо и побрёл в сторону дома, пробираясь сквозь насыщенную летнюю московскую ночь в гнетущем одиночестве.