Polyrhythm

Если попросить Пьетро рассказать о трех самых важных и любимых вещах в его жизни, то это будет бег по залитому утренним солнцем парку, с подаренным Вандой плеером в кармане и обязательно под какую-нибудь из легких и заводных песенок. Например, Stain` Alive. Бег успокаивает его и дает то самое чувство удивительной гармонии, как когда он лежит в обнимку с Вандой, закидывая на нее ногу и шутливо приставая. Но нельзя же вечно терроризировать сестру насчет обнимашек, увы. Второе — это расчесывать Ванде волосы. Это важное занятие он никогда никому не доверит в своей жизни. Когда Пьетро проводит расческой по длинным рыжим волосам, слушая их тихое шипение, дотрагиваясь до таких прохладных и гладких блестящих прядей, то всегда наслаждается улыбкой сестры, тихим мурлыканьем, когда она начинает петь себе под нос. Ей это чертовски нравится. Их личное маленькое удовольствие, разделенное только на двоих. А больше никому и не место в их жизни, и они оба понимают это. И самое любимое — спать с Вандой вместе, в позе ложки, обнимая за плечи и уткнувшись носом в ямочку на ее шее сзади, и вдыхать запах ее волос и тела, слушать сонное и равномерное дыхание. Она всегда засыпает первой, и какое-то время Пьетро просто лежит и упивается ощущением тяжести ее тела, прижатого к нему, в такие моменты она принадлежит ему и только ему. Он сумел отвоевать ее у всего дневного мира, каждый ее вздох и каждый сантиметр тела, который так хочется целовать — это все его. Вот и сейчас он смотрит на ее обнаженные плечи, белеющие в темноте, и еле удерживается от того, чтобы не начать целовать их, жадно, исступленно, потому что уже не может сдержать подступившего возбуждения, острого и совсем даже не внезапного. Это все Ванда. Он просто никак не может насытиться ей. Даже во сне Ванда не снимает подаренного ей братом медальона, и Пьетро аккуратно прикасается к цепочке, перебирая ее между пальцами, затем легонько тянет на себя, наблюдая за тем, как та врезается в кожу и заставляет жилку на шее биться еще чаще и интенсивнее. Пьетро знает, что Ванда всегда спит крепко, ее даже выстрелом не разбудишь, но это ему сейчас и на руку. Поэтому он, даже не меняя положения и все еще обнимая сестру, просто прижимается сильнее и языком дотрагивается до ямочки на ее шее, затем ниже — до бугорка выступающего позвонка у основания спины. Ее кожа такая мягкая и нежная на вкус, что ему хочется впиться в нее, забыв про нежности, но Пьетро продолжает оставлять маленькие влажные поцелуи на плечах и спине, одновременно поглаживая ее грудь через майку. Боже, как же он ненавидит эти майки, тонкие бретельки хочется содрать зубами, и вообще лучше без них. Даже через легкую ткань он чувствует, как напряглись и затвердели соски. Жилка на шее Ванды бьется так быстро, что почти догнала биение сердца Пьетро. Почти хорошо. Почти. Свободной рукой Пьетро скользит все ниже, по ребрам и плоскому животу, тело его сестры — настоящее произведение, от которого он теряет голову, зато приобретает кое-что другое, знакомое напряжение в низу живота, заставляющее член подрагивать от нетерпения. — Ванда, — шепчет он ей на ухо, достаточно тихо, чтобы она не проснулась, но услышала. — Моя Ванда. Под одеялом становится совсем невыносимо жарко, хочется скинуть его вниз, как и всю одежду, разделяющую их тела. Пьетро наконец добирается до уже немного набухших складочек, раздвигает их пальцами, потирая клитор, мягко и осторожно, он знает, что Ванда уже возбуждена, об этом говорит и жар, исходящий от ее порозовевшего тела, и влажность внизу, и тихие стоны, срывающиеся с ее губ. — Моя, — Пьетро не сдерживается и кусает ее за плечо, оставляя блестящий и влажный красноватый след на коже, одновременно с этим вставляя один палец внутрь нее, затем добавляя второй. Он двигается вместе с Вандой, контролируя каждый толчок, когда она содрогается и сжимает ноги, вжимается в нее, целует и кусает ее спину, плечи, руки, все, до чего может дотянуться. Всовывает и вытаскивает уже скользкие пальцы до самого предела, добавляет третий, сам стонет вместе с сестрой, еле сдерживаясь, чтобы не развернуть к себе, раздвинуть ноги и войти, задыхаясь от возбуждения. Еще и еще. Сильнее и глубже. Ванда заходится от полу-стона — полу-крика, откидывает назад голову с такой силой, что затылком задевает Пьетро по лбу, ему почти больно, но слишком хорошо сейчас, чтобы почувствовать эту боль, Ванда задыхается, вытягиваясь струной под его пальцами, и обмякает в руках. — Черт побери… Пьет… — она прерывисто шепчет, потягиваясь и разминая затекшие после оргазма мышцы. — Привет, соня, — он выдыхает ей в шею, еле контролируя себя, возбуждение такое сильное, что его практически скручивает. — Хочешь еще? Ванда отводит назад руку и дотрагивается до набухшего бугра на его пижамных штанах и облизывает губы: — Ты еще спрашиваешь? — она позволяет брату содрать с себя ненавистную майку и трусики, в это время расправляясь с его штанами, чувствуя прикосновение липкой от жара и пота кожи к своей, запах возбуждения, и оказывается сверху, ее волосы струятся по плечам, укрывая ее и его словно занавеской, подпрыгивая каждый раз, когда она опускается на Пьетро, насаживаясь еще глубже. Если спросить Ванду, что ей нравится больше всего — это когда Пьетро будит ее посреди ночи вот так. Еще сильнее. Еще глубже. Еще.