Polyrhythm

Если у Пьетро спросить, какая в его жизни была самая удивительная вещь, та самая, о которой можно помнить до самого конца — у нее в имени будет всего пять букв. В.А.Н.Д.А. Всего пять букв, которыми он наслаждается, перекатывая на языке, словно кисло-сладкий леденец. Это удовольствие можно растягивать до неприличия, упиваясь каждым звуком. Иногда он даже специально зовет сестру по имени, громко, на весь дом. Ему нравится слушать ее быстрые шаги и недоумевающий взгляд, когда она останавливается у дверного проема в гостиную, а он извиняясь разводит руками, потому что ему в общем-то ничего и не надо. Вернее, надо. — Иди сюда, — зовет он, подвигаясь и освобождая больше места на диване. — Я занята, Пьет. Посуда сама себя не помоет, знаешь ли, — Ванда обвиняюще тыкает в него пальцем, но все же садится на самый краешек дивана. — Только на пару минут, — соглашается она и прислоняется к плечу брата. Он обнимает ее так осторожно, дотрагиваясь пальцами до белых плеч и тонких рук, будто она сейчас исчезнет. — Ванда, — шепчет он, утыкаясь носом в ее плечо и вдыхая такой знакомый, но до сих пор будоражащий запах. — Ванда… — он закрывает глаза и упивается каждым ее вдохом, который не видит, но чувствует, когда кладет руку на ее горло, мерной пульсацией сонной артерии, расходящимся под пальцами теплом кожи. Так он может просидеть целую вечность. Иногда по ночам Пьетро специально не дает себе заснуть, чтобы ещё пару часов просто лежать рядом с Вандой, слушая ее сонное дыхание, и перебирать длинные пряди, наматывая на свои пальцы. Под тихое шуршание подвешенных под потолком амулетов на тонких красных нитках (хотя ночью они все равно черные), Пьетро наматывает холодные гладкие волосы Ванды на руку, беззвучно произнося свое любимое заклинание. По букве на каждый палец. В.А.Н.Д.А. Будь со мной. Всегда. Наверное, однажды он сойдет с ума. Две минуты пролетают как одна секунда. — Ну и как чувствует себя наш больной? — усмехается Ванда, шутливо прикладывая ладонь к его лбу, будто ее первейшая обязанность — измерить температуру, и заглядывает в его глаза. — Мне кажется, я все еще умираю, — нетерпеливо мотает головой Пьетро, закрыв глаза, сейчас донельзя похожий на маленького ребенка. И очень капризного. — Может, мне поможет парочка поцелуев? — Это настоящий шантаж! — но Ванда все равно склоняется над ним и целует. Приходится поцеловать как минимум сорок раз, чтобы Пьетро успокоился. И все равно, он поднимается с теплого и удобного дивана и идет за сестрой следом как приклеенный. Ему все равно, что делать. Просто быть рядом, вот и все. Пока она моет посуду, он аккуратно вытирает тарелки, одну за другой, просто потому что так он сможет дотронуться до нее. До мокрых и в пене белых рук. Нет, он точно однажды сойдет с ума. Ночью Пьетро по привычке наматывает ее волосы на свою руку, разглядывая тускло-поблескивающий в свете луны и словно живой браслет, опутавший его, и когда Ванда просыпается и шипит от боли, потому что оказывается намертво примотанной к нему, он даже не думает о том, чтобы все исправить. Наоборот, он прикладывает ее ладони к своим вискам и требовательно просит: — Забирайся. На дне ее глаз поблескивают алые искры, как угли в костре, но достаточно всего одного слова, чтобы они разгорелись. Ощущение, когда Ванда оказывается внутри него, заполняет до краев, как вода стакан, переливаясь через прозрачные края и расползаясь за пределы. Пьетро оставляет поцелуи на ее спине, спускаясь вниз, дотрагиваясь губами до каждого выступающего под тонкой кожей позвонка, но даже то, что чувствует она, попав в его голову, забитую желаниями и нестерпимым голодом, все равно никогда не превзойдет то, что сейчас происходит с ним. Или он сейчас умрет, или уже умер. «Хочу дотронуться до тебя» — отправляет он ей сообщение прямо посреди урока литературы. Ради приличия прикрывшись учебником, Ванда читает это, и сидящий позади Пьетро смотрит, как краска заливает ее чуть повернутое к нему лицо, щеки, и спускается вниз по шее. Смущенная Ванда — это как раз то, что он так любит. И если бы не пятнадцать косящихся на преподавателя и очень скучающих одноклассников, приплюсуем сюда самого учителя, он бы уже подорвался с места, накидываясь на сестру. «Все приходит к тому, кто умеет ждать» — наконец отправляет она. «Я умираю» — не сдается он. «Сейчас» Ванда вздыхает, откладывая в сторону учебник, и внезапно все как будто погружается в клейкую паутину, стрелка часов движется все медленнее и медленнее, пока наконец не замирает, еле подрагивая, между цифрами Три и Четыре, голоса размываются и затихают вместе со скрипом парт, шуршанием страниц и чужим дыханием. Класс погружается в ленивую спячку, или замороженность. Что сюда больше подходит, даже и не поймешь. Ванда поворачивается к Пьетро: — У тебя ровно две минуты. Поторопись, — она широко улыбается, а Пьетро уже рядом с нею, он просто стоит в самой неудобной позе, которую можно представить, склонившись над сестрою и схватив в объятия. Волосы Ванды щекочут ему лицо, от ее платья пахнет дождем, и он хочет сказать ей, прошептать на ухо, что времени не существует. У него не две минуты, а вся вечность рядом с ней. Но он молчит. Потому что она и так это знает. Он обнимает Ванду, не удержавшись и засунув руки за ворот ее платья, пальцами к голой спине, как будто это может спасти его. На самом деле это помогает часа на три, не больше. Наверное, со стороны это похоже на зависимость. Или не просто похоже. Пьетро знает, что однажды он сойдет с ума. Или уже сошел. Невелика разница. Когда класс наконец отмирает, а стрелки громко щелкают, с кряхтением перебираясь на заветную Четыре, они уже сидят на своих местах. Ванда снова прикрывается учебником и пытается дорешать какую-то задачу к уроку математики, а Пьетро просто сидит, развалившись на стуле, мечтательно глядя на свои ладони, еще теплые от кожи Ванды. Ему кажется, что по ним до сих пор бегут отблески красных искорок, и если он поднесет пальцы к носу, то сможет учуять запах дождя. Пять букв. Пять букв, которые для него дороже всего мира. Пьетро выходит на улицу, закинув свой и ее портфели за спину и подставляет лицо дождю. Ванда пахнет дождем. Или дождь пахнет Вандой. Какая, в самом деле, разница. Он смотрит, как она выбегает к нему, пытаясь спрятаться под курткой, которую натянула над головой, чтобы не промокнуть, тонкая и хрупкая, растерянная; Ванда смотрит на него в упор, уже собираясь отчитать, потому что она всегда боится за него, как бы он не заболел, даже если это простой дождь. Наверное, он уже давно сошел с ума. И это его устраивает.