Polyrhythm

Все начинается с домика. Маленького игрушечного домика в витрине магазина. Он стоит среди остальных игрушек, на небольшом возвышении, словно ему там самое место. Залитый теплым светом в витрине, он кажется почти настоящим. Живым. И красная черепичная крыша, и белые ставни на окошках. — Смотри-смотри! — тянет Пьетро за руку Ванда, подводя к витрине магазина. — Пьет, смотри! — ее маленькое личико растягивается в улыбке восхищения, большие глаза на исхудавшем лице кажутся еще больше, но теперь они светятся от счастья. — Вот бы нам такой. Ванда еще совсем маленькая, ей бы самой в куклы играться, перед таким домиком, но Пьетро знает, что думает она не об этом. Как и он сам. — Кыш, оборванцы! — пытается прогнать их какой-то старый мужчина, но как можно заставить маленькую девочку отлепиться от чудесного видения, которое кажется Рождеством, днем рожденья и вообще всеми праздниками в году, материализовавшимися в одной мечте. Ванда стоит как приклеенная перед витриной, на стекле остаются отпечатки ее крохотных пальчиков и быстро исчезающие хлопья дыхания, а глаза девочки кажутся еще больше и больше, как будто она старается вобрать в себя этот прекрасный домик, пока он не исчез. Пьетро столько же, сколько и сестре. Нет, поправляет он себя, я на десять минут старше, поэтому я должен заботиться о ней. Об этом не говорили приемные родители, или в приюте, этому не учили на занятиях, да и вообще на этих занятиях ничему полезному не учили, если подумать. Нет, это в нем с самого начала, все эти десять минут перворождения он уже знал, что должен позаботиться о той, кого будет любить всю свою жизнь. И поэтому глядя перед собой, он видит не сверкающую витрину, в которой в гнезде из искусственных волн ваты, мягких и пушистых, как снег на улице, стоит красочный домик с алой крышей. Да уж, в сказке снег не бывает холодным и колючим, да и мороз не кусается через старую рваную одежду. Он видит Ванду. И ее восторженное лицо. Ему не хочется рушить красоту мгновения, поэтому он молчит, насупившись глядя на проходящих мимо людей. Еще бы, они видят двух грязных оборванцев, застывших перед витриной. Пьетро скалит зубы, похожий на тощего волчонка, на каждого осмелившегося посмотреть на них дважды. Им не нужны зрители. Им вообще никто не нужен. Когда они уходят, держась за руки, причем Пьетро идет чуть впереди, потому что он привык ходить быстро, будто опаздывает куда-то, а Ванда еле поспевает за ним, перебирая ногами и задыхаясь, Пьетро даже не хочет оглядываться. Домик все еще стоит на возвышении, яркий и блестящий, похожий на сказку, он манит к себе, но Пьетро знает, что однажды такой дом будет у Ванды и не понарошку, не игрушечный. Он сделает все ради этого.

***

Ванда смеется и зовет их кочевниками. Что ж, в этом есть доля правды. За все это время они исколесили и исходили всю Соковию. Но так нигде и не задержавшись. Частично, потому что Пьетро чувствует, будто им нигде нет места. Он тревожно оглядывает дорогу, которая похожа на другую, которая была до, и на еще одну раньше, и еще, все эти дороги все равно никуда не приводят. А вот Ванда почему-то совсем не грустит. Наоборот, она смеется, раскинув руки и кружась в пыли, и в самом деле похожая на какую-нибудь дикую кочевницу, со сверкающими глазами и темными полосами грязи на лице. — Смотри, правда, я похожа на ведьму? — зовет она Пьетро, и ее руки танцуют в воздухе, рисуя загадочные и совершенно невидимые узоры. Ванда кружит вокруг брата, пока он наконец не сдается, останавливаясь. Пьетро снимает с плеч рюкзак, в котором всего-то — смена одежды, небольшой паек, в основном состоящий из сухих крекеров и воды, несколько небольших купюр, если они попадут в передрягу, еще что-то, и все равно тяжесть вещей кажется неподъемной. Наверное, и в самом деле он устал. — Ты похожа на сумасшедшую, — качает он головой, но замечает, что Ванда перестает улыбаться, поэтому тут же поправляется: — Ладно, да, настоящая ведьма. Как насчет того, чтобы наколдовать нам дом? И еды, и постель? Пьетро не может сдержаться, его несет, это все от усталости. Заканчивается тем, что до него наконец доходит, что Ванда никак не виновата ни в чем. Единственное, в чем ее можно обвинить, так это в том, что ему приходится заботиться о ней. Но Пьетро скорее отгрызет себе язык собственными зубами, чем произнесет подобное. — Иди сюда, сестренка, — раскрывает руки Пьетро, и они оба валятся на землю под деревом. Пьетро берет платок и аккуратно стирает грязь со щек Ванды, на какое-то мгновение ему хочется оставить все так, как есть. В конце концов, они и в самом деле дикие кочевники. — Ты не обязан делать это, знаешь, — морщится Ванда, но подставляет щеку. — Боже, я чувствую себя так, будто мне пять лет. — Но мне это нравится, — пожимает плечами брат и снова принимается за работу. Он любит Ванду такой, какая она есть. Даже с темными полосами от грязи и пыли она совершенна. С веснушками от летнего солнца. С темными кругами под глазами из-за чертового голода и недосыпания. Ванда закрывает глаза и что-то беззвучно шепчет, и Пьетро смотрит, как шевелятся ее губы, выговаривая скороговоркой что-то. — Что ты делаешь? — Не мешай, — отмахивается от него Ванда. — Я колдую. Хочу дом. Наконец она заканчивает свое заклинание. Чем бы оно ни было на самом деле, Пьетро все равно не понимает ни слова. Ванда поднимается на ноги и уверенно берется за свой рюкзак. — Идем. Это до чертиков странно. Это вообще нелепо. Но Пьетро со вздохом надевает обратно свою ношу, кажется, вещи еще потяжелели с тех пор, как он их сбросил на землю, а ведь прошло всего пару минут. И тащится вслед за нею, еле передвигая ногами, думая, что если нечаянно запнется обо что-нибудь, то так и останется там лежать, пока не умрет. Перед ним мелькает спина Ванды в красном платье, а затем красного становится больше, этот цвет заполняет глаз, и Пьетро на мгновение застывает, чувствуя дурноту. Вот-вот он сейчас повалится, и красное сменится черным, но нет, красный уплывает выше, превращаясь в черепичную крышу. Дом. Они стоят перед разрушенным домом. Полуразрушенным, если быть точным, хотя в этой чертовой Соковии после бомбардировок Старка, наверное, вообще не осталось ни одного целого дома. Только вот этот некому было починить. Ванда оглядывается и смотрит на брата торжествующим взглядом, будто и в самом деле наколдовала этот дом по кирпичику, а на Пьетро снова на момент накатывает волна тошноты. Он чувствует себя каким-то чертовым героем сказки, вроде этих самых Гензеля и Гретель, и вот-вот из двери выйдет жуткая тетка вроде тех, что заведуют приютами, в которых уже успели побывать Максимофф, и разлучит их. Или сожрет. Но из-за двери никто не показывается. Пьетро делает шаг, но вот в этот раз запинается обо что-то, корень, наверное, и еле удерживается на ногах, в основном, потому что успевает схватиться за дерево рядом. И когда он смотрит на Ванду, то в его голове, перегревшейся от яркого солнца, словно вспыхивает старое воспоминание. Маленькая Ванда, восторженно уставившаяся на игрушечный домик. Отпечатки пальцев на стекле, за которым в желтых лучах ламп переливается недосягаемое счастье. Перед глазами мельтешат какие-то мошки, в ушах звенит, и Пьетро наконец не выдерживает. Последнее, что он успевает подумать, так это как хорошо плечам, и черт, до чего же тяжелый этот чертов рюкзак. Он приходит в себя уже в доме. На его голове мокрый платок, а рядом на коленях сидит Ванда и сосредоточенно закручивает крышку бутылки с водой. Это вода для питья, думает Пьетро, черт, ее и так сложно достать, не стоило тратиться на меня, но молчит, потому что в горле пересохло, а перед глазами до сих пор медленно парят крошечные мошки. Мало-помалу становится лучше, еще лучше, когда Ванда дает ему напиться и сесть. — Я тебе говорила, что нужно прикрывать голову, нет? Тепловой удар, братик, — делает она замечание, — так то! Но на нее нельзя сердиться. Поэтому Пьетро поднимается на ноги и медленно ходит следом за Вандой, осматривая каждую комнату в этом странном доме, который наколдовала она. Изнутри все оказывается куда лучше, чем снаружи. Здесь даже можно жить. По крайней мере, летом. В любом случае, Пьетро никогда не станет жаловаться. Ему нужно только одно — Ванда. Ей был нужен дом. Поэтому он идет искать колодец, и когда находит и пробует воду на вкус, зачерпывая пригоршнями, выливая на затылок, и та течет по спине холодными струйками, щекоча, то замечает старую, но вполне себе целую ванну на гнутых ножках, нагретую солнцем, и знает, что сделать. Пьетро зовет Ванду: — Эй, маленькая Гретель, как насчет ванны? Он слышит, как смеется где-то в доме сестра, и ему хочется улыбаться. Наверное, Ванда и в самом деле ведьма. И ему это нравится.