Polyrhythm

Умение читать мысли — вообще забавная штука. В какой-то момент ты получаешь что-то наподобие антенны внутри головы, которая позволяет слышать все, о чем люди думают. Сначала это напоминает шум в сломанном радио, когда крутишь ручку в поисках хоть какой-то станции, а сквозь резкое скрежетание пробиваются смутные и неопределенные голоса, звуки, какие-то осколки музыки, и чтобы добраться до чистого и ясного потока чьих-то мыслей, Ванде нужно прикоснуться к носителю. Когда она дотрагивается, ей кажется, что через все тело навылет проходят чужие мысли, слова, спутанные, похожие на лавину. А затем, когда связь более-менее установится, успокаиваясь, как вода в пруду после того, как туда бросят камень, ее радио наконец работает, как положено. Штрукер заставляет ее касаться других людей, чтобы научиться контролировать эту способность еще быстрее. Через неделю Ванде кажется, что она превращается в истеричку, испуганно вздрагивающую от любого прикосновения. Она не хочет ни до кого дотрагиваться. Она не хочет видеть эти бесконечные руки, тянущиеся к ней, руки, через которые проходят потоки чужих мыслей, озлобленных и наполненных агонией. Теперь, когда она видит чужую ладонь, ей хочется свернуться в клубочек и исчезнуть. Единственное прикосновение, которое ей так нужно — это Пьетро. Но его нет рядом. Она знает, что он за стеной, разделившей их тюремные камеры, так сказал Штрукер, но она не видела его уже больше месяца. И это разрывает ее на части. Она чувствует чужое прикосновение на своем теле, но ненавидит его, ненавидит то, что будет дальше, ей хочется, чтобы на месте этого незнакомого человека был Пьетро. Она помнит Пьетро как саму себя, своей половинкой, которую нельзя разбить или уничтожить. Она помнит его голос, его прикосновения, движения его рук, когда он расчесывает ее волосы, легкие поцелуи, которые он оставляет на ее щеке перед уходом, и только это позволяет ей держаться. По ночам, когда в ее камере отключается свет, и только под потолком зловеще моргает единственным красным глазом видеокамера, не оставляющая ее в покое ни на минуту, Ванда садится у этой стены, за которой, она знает, точно знает, потому что чувствует, привалившись с другой стороны, находится Пьетро, и закрывает глаза. Она чувствует себя чертовым сломанным радио, которое никто никак не додумается починить, радио, которое шумит и разрывает ее голову пополам. И в хаосе, среди обрывков мыслей, каких-то кусков слов, бессмысленных образов и даже музыки, она старательно ищет одну единственную станцию. У нее есть название — Пьетро. Каким-то краешком сознания, сама не зная как, уже под утро, когда под глазами собираются темные мешки, в которые кто-то, кажется, насыпал песка, а во рту совсем сухо, и уже даже не пить хочется, а свалиться замертво и провалиться в беспамятство, она ловит обрывок. Всего крошечный обрывок. Он проносится внутри головы красными буквами, среди темноты они пылают не хуже лесного пожара, не трогайте Ванду, кричат слова. Ванда вздрагивает, и тогда весь сон, вся усталость слетают с нее. Она только надеется, что в кромешной темноте не видно, как расползается в жестокой усмешке ее рот. Она не хочет, чтобы кто-то знал, что она может. Не надо. Днем Ванда исправно ходит на занятия по освоению «психического чтения мыслей», как это называет Штрукер, она садится перед очередным подопытным и словно нехотя берется за его руки. Ей больше не страшно, не противно, за одну ночь она получила прививку против чужих прикосновений, и эта прививка — всего лишь надежда, но Ванда умеет притворяться. Даже не смей трогать Пьетро, ты, ублюдок, думает она, глядя на довольного Штрукера, когда очередной бедолага заходится в припадке ужаса, вызванной ее прикосновением, когда она копается в его мозгах. Ванда учится не только читать мысли, но и передавать свои. Но на самом деле никто не знает, на что она на самом деле способна. Ночью Ванда сбрасывает матрас с кровати и передвигает к стене, которая разделяет ее и брата. Она укладывается там и закрывает глаза, ожидая очередного выключения света. И когда камеру окутывает кромешная темнота с единственным свидетелем под потолком, Ванда начинает искать. Она ищет Пьетро. Когда она наконец добирается до его головы, через, как всем кажется, непроницаемую стенку, то вздрагивает так сильно, что ей защемляет плечо. Клубок мыслей Пьетро похож на свившихся змей, кусающих друг друга. Он даже не испуган или зол, он практически сошел с ума. В его голове проносятся искаженные образы — их приемные родители с ненормально-вытянувшимися лицами, похожие на каких-то монстров, растягивают вцепившихся друг в друга близнецов, и Ванда практически может слышать, как трескается и отрывается ее рука, которую не может отпустить Пьетро. Штрукер стоит над Вандой со сверлом в руках и говорит, улыбаясь и наклоняясь к ее виску, давай поиграем, девочка. Ванду хватают и запирают в психушке, в комнатке два на два, обитой ржаво-красным мягким материалом, за то, что она спала со своим родным братом. Не трогайте Ванду, только не трогайте ее, кричит Пьетро, но все, что может Ванда сейчас, это тихонько плакать с закрытыми глазами, стараясь дышать ровно и не кричать в ответ. Да, она умеет читать мысли, но что дальше? С каждым днем Ванде достаются все более и более сложные пациенты. Одни уже сошли с ума, и копаться в их разложившихся мозгах примерно так же, как и в кровавой каше мозгов зомби, другие думают, и думают о ней, они специально думают, как они убивают ее, или насилуют, или насилуют, а затем убивают, но Ванда слушает это все не морщась. Она знает, что когда-то все эти люди могли быть нормальными, если нормальность вообще существует, это она то самое зло, с которым им приходится сталкиваться. Но когда бросает осторожный взгляд на Штрукера, то ей хочется истерично захохотать. Потому что она довольно точно знает, какое лицо у зла. Она решается спросить: — Что с моим братом? — как будто вскользь, потому что Штрукер еще, наверное, не догадался, что у Ванды есть только одно слабое место. И если на него надавить, она сделает, что угодно. — С ним все в порядке, — отвечает ей Штрукер с какой-то благосклонностью в голосе. Проклятый ублюдок, думает Ванда, я еще доберусь до тебя. — Мы с ним перешли на вторую стадию. Он подает большие надежды, — добавляет он. — В отличие от тебя, Ванда. Я разочарован. Подавись своим разочарованием и засунь его себе в задницу! — думает Ванда. Она не знает, что за вторая стадия сейчас у Пьетро, но чувствует его боль. Слишком много боли, для одного человека. Даже для ее брата, который может вынести что угодно ради сестры. И в какой-то момент он может сломаться. Ванда знает, что их невозможно разлучить, расколоть, Пьетро — не просто близнец, обладающий точно такой же группой крови, родившийся на несколько минут раньше, он часть ее. Но поодиночке они слишком уязвимы. И с этим пора заканчивать. Теперь по ночам Ванда старается передать хоть какую-то свою мысль. Она лежит, свернувшись в клубок у стенки, держится за голову, как будто боится, что та развалится на части, как переспевший арбуз, если ее не поддерживать, и безмолвно кричит. По утрам она просыпается, через всего пару часов забытья, с окровавленными потеками из ушей и под носом, но, пожалуй, она бы с удовольствием совсем потеряла голос, лишь бы он услышал ее. И однажды он слышит. Ванде кажется, будто она сходит с ума, потому что пробираться сквозь мысли Пьетро сложнее, чем идти по раскаленным углям. Угли только на полу, а вот для нее даже держаться не за что — его мир наполнен зарождающимся безумием. Не смей, Пьет, слышишь? Даже не думай, шепчет она, и где-то за стеной раздается глухой удар, как будто кто-то разогнался и со всех сил врезался в эту чертову стенку. Ванда отчаянно говорит с ним, кричит в него, но она не знает, слышит ли ее Пьетро. Может, все эти способности, вся это супер-сила — полная хренотень, и на самом деле Ванда в коме, уже готовится умереть. Но в любом случае если умирать, так чего я теряю, пожимает мысленно плечами Ванда и продолжает свои отчаянные попытки достучаться до брата. И у нее получается. Когда дверь в ее камеру открывается, и на пороге возникает высокий здоровенный силуэт, Ванда смотрит сквозь пальцы, оберегая глаза от бьющего по ним света, и не сразу понимает, кто это. Перед ней стоит Пьетро, лохматый, с разноцветными прядями, выбеленные концы кажутся грязными, чужеродными в его темных волосах, он весь покрыт кровью, застывшая коричневатая корка на подбородке, как будто он стирал ее после того, как получил по зубам. Кровь на старой и изорванной майке непонятного цвета, на свитере и на джинсах. Кровь на руках. И на железной трубе, которую он держит в руках. — Спасибо, что открыла дверь, сестренка, — говорит он хрипло, как будто давно отвык говорить, и Ванда с ужасом понимает, что так и было. Она и сама еле выговаривает слова, потому что единственный, с кем ей хотелось общаться, был брат. — Ты убил его, — шепчет Ванда, поднимаясь на ноги. — Я убил их всех. Пойдем, — и он протягивает руки, впервые за полгода, и Ванда дрожит от прикосновения. Не потому что оно липкое от чужой крови, а потому что так хочет этого. Когда она дотрагивается до его руки, это ни разу не похоже на все тысячи прикосновений чужих людей до этого, нет, это совершенно не похоже. Ванда чувствует теплоту пальцев, плотно обхвативших ее, и как будто утверждающих — я больше никогда тебя не отпущу, и через ее мозг проходят десятки и сотни воспоминаний, их первые взгляды, неосмысленные, первый разговор, объятия, домик на дереве, когда она приникает к груди Пьетро и слушает, как бьется его сердце, их первый поцелуй, неловкий и странный, как и все в их жизни. Их первый секс. Их сны. Где-то в глубине его головы все еще тлеет небольшое пятно безумия, черное, брызгающее алыми искрами, но Ванда знает, как с этим покончить. — Забери меня отсюда, — говорит она и забирается на руки Пьетро. Пьетро держит ее, будто она пушинка, он ловко и быстро передвигается в запутанных коридорах лаборатории, вернее, скользит, стремительный как ветер. Что со Штрукером, мысленно говорит она брату. Он улыбается, безумно и широко, а в глазах пляшут жестокие смешинки: О, я думаю, тебе бы понравилось, Ванда. Но она не хочет даже думать о том, чтобы вернуться и плюнуть ему в мертвое лицо, потому что Пьетро уже обо всем позаботился. Они оказываются довольно далеко от лаборатории, в лесу, Пьетро опускает ее на землю, и становится рядом. Он пробежал с нею на руках куда больше десятка километров, но даже не запыхался. Отлично, думает Ванда. Мне понадобится много силы. И она смотрит на Пьетро, на тлеющее темное пятно, похожее на ожог, внутри его разума, и делает шаг вперед. Когда Ванда дотрагивается до лица брата, ей кажется, будто на кончиках пальцев собираются крохотные искорки, она наклоняется ближе и касается его рта своими губами. Его рот покрыт засохшими корочками, и разбита нижняя губа, но Ванда целует нежно, дотрагиваясь языком до чуть влажных зубов, пока он не начинает отвечать на ее поцелуй, но не так, как раньше, а с каким-то сосредоточенным старанием. Он целует ее так, будто заблудился в своих воспоминаниях, но теперь понемногу выныривает, возвращая дыхание и способность мыслить. А Ванда наоборот, понимает, что с каждой секундой теряет остатки самообладания, она отрывает жадный рот от губ брата, и в противовес своему телу, отпрянувшему назад, ее мысли тянутся к нему. Она почти может видеть их, прозрачные красные ниточки, стекающие с ее рук и обхватывающие его тело. — Позволь мне? — говорит Ванда и медленно берется за молнию на его легком свитере, усыпанном побуревшими пятнами. Та шипит как рассерженная змея, но поддается, уходя вниз и открывая виднеющееся сквозь дыры в майке синяки на его ребрах. Синяков и ушибов так много, что Ванда боится дотрагиваться, боится причинить ему боль, но она знает, что это нужно Пьетро. И она собирается дать ему это прямо сейчас. Ванда обхватывает его руки и целует брата в горло, в кадык, в углубление, где судорожно бьется жилка, в плечи, ее язык скользит по ушибленным ребрам, дотрагивается до старых порезов, ее волосы щекочут его живот, и в какой-то момент Пьетро не выдерживает, он перехватывает ее руки, задирая их вверх и придерживая, не давая ей двигаться, он тащит ее за собой и буквально вжимает в дерево. Ванда всей спиной чувствует острые веточки, впившиеся в кожу, но не жалуется, потому что мыслями дотягивается до Пьетро, и легкими вспышками видит себя с раскинутыми ногами на траве, а его склонившимся над нею, и ей это нравится. — Сделай это, — шепчет она на ухо брату, и через секунду оказывается уже под ним, на земле. Пьетро обнимает и целует ее так яростно, что под его ртом остаются красные синяки и полукружия зубов, он сдирает с нее платье, то трещит и, кажется, сейчас порвется, отбрасывает вбок как ненужную старую кожу. Он позволяет Ванде целовать и кусать его в ответ, схватившись пальцами за разноцветные волосы, и они катаются по усыпанной листьями траве, сцепившись в клубок, так плотно, что сложно дышать и сложно разделиться. Они избавляются от ненужной одежды и от этих бесконечных полгода, разделивших их, и когда Пьетро оказывается в ней, Ванда наконец чувствует себя на своем месте. Она слышит стремительно-бьющееся сердце в его груди, ускоряющееся с каждым толчком, она раскидывает ноги и вжимается в брата, ее ногти процарапывают кровавые следы на его спине, а из разбитой губы снова стекает по подбородку тоненькая красная струйка. И Ванда жадно подхватывает ртом крохотные капельки, слизывая его кровь с подбородка. — Еще. еще… — все, что может выдохнуть она, прижатая к холодной земле, застрявшая между двумя пограничными полюсами, потому что Пьетро горячий как огонь, он невыносимо сильный и быстрый, и в какой-то момент ей становится так хорошо, что Ванде кажется, она вот-вот потеряет сознание. Она задыхается и стонет, выдыхая его имя, и слышит, как он стонет у ее уха. Воздуха остается совсем чуть-чуть, на то, чтобы сглотнуть и задохнуться, чувствуя оргазм. Она чувствует то, что чувствует Пьетро, будучи все еще связанной с ним, и когда он кончает, содрогаясь, то дрожит вместе с ним. Этот второй, разделенный оргазм добивает Ванду, и она лежит на земле, бессильно раскинувшись под горячим и потным Пьетро, судорожно дыша. — Это было... — она шепчет брату, точно так же расслабленно лежащему на ней, тяжелому, понимая, что сил у нее сейчас не хватит даже на то, чтобы спихнуть его с себя. — Так охрененно, — заканчивает он за нее и улыбается. Из его взгляда ушла вся ярость или безумие, и Ванда аккуратно дотрагивается до мыслей Пьетро, но того чернеющего пятна внутри больше нет, его начисто выжгло. — Я так скучала по тебе, Пьет, — Ванда все же делает усилие, поднимая руки и обнимая ими брата за шею. Она прижимается лбом к его лбу, такой привычный жест, хотя мысли она умеет передавать и так, и вдыхает его запах. Пьетро пахнет кровью, железом, потом, но это самый прекрасный запах на свете, поэтому она удовлетворенно выдыхает. Пьетро улыбается: — Я тоже, сестренка. Я тоже.