Темный аркан

— Неплохо выглядишь, Фрерс, отцовство тебе к лицу, — улыбнулась Эсхата, когда он спустился к ней. — Ты не берешь на прогулку детей? — Нет, дорогая Эсхата, — сказал Фрерс, забыв улыбнуться в ответ, — Тиони с Инссаром забрали их на прогулку. Он специально отдал своих детей, чтобы Эсхата не видела их. — Что ж, в таком случае у нас будет настоящее свидание, — прошептала она ему на ухо, и он вздрогнул: еще мгновение назад она сидела на диване — и вот оказалась за его спиной. Она действительно обставила их встречу, как самое романтическое свидание: под чарами отвода глаз они пошли любоваться каскадами в Императорских садах, и, глядя на пенные завихрения, она взяла его за руку. — Не стоит, Эсхата, — сказал он, осторожно пытаясь освободиться, и в ее глазах мелькнул гнев, а по его нервам проскребло Тьмой. — Иди ко мне, любимый, — сказала она и сильнее сжала его руку, притягивая к себе. — Ты сводишь меня с ума своей холодностью. — Зачем тебе я? — спросил он. — Ты можешь взять почти любого, красивейшие мужчины Империи будут счастливы твоему вниманию. — Меня волнует лишь твое счастье, Фрерс, — она подняла руку, чтобы прикоснуться к его лицу, и он невольно подался назад. — Стой смирно, любимый, — она легко шлепнула его по щеке, и Фрерс зажмурился и дернулся: его ужалило Тьмой. — У тебя такое выразительное лицо, — теперь она обводила кончиками пальцев его скулы, гладя место удара; и снова ее прикосновения тянули — как страсть и старая рана. Он вдруг вспомнил, как его супруга и старший муж повели его на прогулку сюда же, в Императорские сады. Это было давно, сразу после его вхождения в род. Госпожа так же взяла его тогда за руку. И говорила так любезно, и Фрерс изо всех сил старался держаться достойно и демонстрировать хорошее воспитание, и старший муж обнимал его за плечи, а госпожа улыбалась благосклонно.Тогда Фрерс отчаянно волновался и мечтал, чтобы все побыстрее закончилось, и напряжение отпустило бы его. Но позже он думал, что те несколько свиданий после заключения брака — когда старшие супруги пытались проявлять к нему интерес — что тогда он был счастлив. И сейчас Фрерсу вдруг показалось, что прошлое мешается с настоящим, и черты его супруги отражаются в ее дочери, и ее ледяные глаза темнеют от страсти к нему, как когда-то — к его покойному ныне старшему мужу. — В моих глазах ты прекраснее любого из светских красавчиков, Фрерс, — говорила ему Эсхата на следующий день. И держала за руку. Они сидели в прозрачной, вознесенной над городом ввысь кабине самого модного ресторана, и закатное солнце заливало их красными лучами. — Скромный жемчуг, оправленный в совершенство моего желания. Встань. Фрерс послушно поднялся, он действительно чувствовал себя оправленным, растворившимся в чужом желании — и лишившимся своих. Перед вторым свиданием Эсхата прислала ему подарок, светло-серый, жемчужного оттенка костюм. И с ним записка: "Надень это". Костюм сидел великолепно и соответствовал интерьеру ресторана и одежде Эсхаты, и в ресторане она сделала заказ за двоих, не поинтересовавшись его желанием даже для проформы. И сейчас она кивнула ему на то место, где он должен встать, и Фрерс замер под ее взглядом, не зная, какую картину она видит, но сам малодушно проваливаясь даже не в прошлое — в иллюзии. В призрачный мир, где у него не было постыдных и мучительных недоотношений с собственной дочерью, где его супруга не ушла в небо, перед тем с легкостью от него отказавшись, где она его любила, а это свидание было настоящим. Эсхата подошла к нему и надавила рукой на затылок, заставляя опустить голову, ее Тьма оплела его, заставляя открыть собственную заметавшуюся суть и выворачивая насильным желанием. Ее поцелуй был жгущим и тянущим. А потом она отстранилась, и Фрерс увидел в ее глазах набухший гнев и сразу почувствовал боль пощечины. — Оставайся со мной, любимый, — сказала она с улыбкой и провела большим пальцем по его разбитой губе, — не смей воображать себе что-то другое. Фрерс опустил глаза: кровь закапала жемчужную ткань его пиджака и распустилась там яркими цветами. Эсхата снова целовала его, и поцелуи были со вкусом крови и боли: ее Тьма терзала и заставляла его дрожать от порочного, тянущего удовольствия, он чувствовал себя препарированным и вывернутым, и от этих ощущений невозможно было отрешиться и отгородиться иллюзией. Вернувшись домой, он не смог собрать своих разыгравшихся детей и бессильно опустился на резную скамью у веранды. Может, они еще попрыгают и придут к нему сами? — Что с тобой, Фрерс? — рядом с ним села Ниара и заглянула ему в лицо. — Ты трезв, но мне кажется, что ты объелся грибов. — Мне просто плохо, госпожа, — тихо сказал он. — Зря ты видишься с Эсхатой, она слишком похожа на свою мать. Это бы расстроило кого угодно, — Ниара погладила его по голове, и Фрерс, почувствовав мягкое прикосновение ее Тьмы, опустился на колени и уткнулся лбом в сиденье рядом с ее бедром. Ниара поддерживала его и питала Тьмой, думая, что он горюет из-за того, что Эсхата напомнила ему о супруге. Если бы она знала, как извращенно близка правда к ее предположениям! — Кто тебе разбил лицо, Фрерс? Не... Тэргон? — Нет, госпожа, — ответил он на второй вопрос, предпочтя не заметить первый. Ее ласка дарила призрачное спокойствие, и Фрерс прикрыл глаза, ловя ее. А потом почувствовал приглушенный жар рядом и поднял голову: Тэргон стоял, развязно прислонившись к колонне, и смотрел на них, кривя губы в злой ухмылке и полыхая глазами. Что-то привело его в ярость, и его гнев был так ощутим, что, казалось, от него загустел воздух. Фрерс оцепенел, ожидая, что сейчас все вокруг сгорит в огненной Бездне. — Продолжайте вашу трогательную сцену, не стесняйтесь, — сказал Тэргон все с той же усмешкой — и ушел так же внезапно, как и пришел. — О боги, — простонала Ниара, сжимая виски, — мне надо идти, прости, Фрерс. — Что разозлило вашего старшего супруга? — с беспокойством спросил Фрерс, он был уверен, что гнев Тэргона был направлен на них двоих. — Не обращай внимания, — на лице Ниары мелькнуло отражение кривой ухмылки Тэргона, — просто дети Бездны чрезвычайно ревнивы. Она ушла, а Фрерс остался смотреть ей вслед: было невероятно, чтобы самоуверенный перворанговый красавец, словно сошедший с эпического древнего полотна, мог ревновать к нему.