Погоня за тенью

Едва Гиннар вошел в свой кабинет, в дверь раздался быстрый стук. — Да! На пороге стоял Грон, решительный и хмурый, как северный ветер. Смотритель начал было объяснять, что сейчас не до разговоров, что он отправляется с докладом к Хранителю Закона, но Грон сердито замахал рукой: — Погоди. Я же не с пустой болтовней… Парнишка наш, ну, Строри. Все молчал, а сегодня поговорить надумал. И давай меня расспрашивать про Уну! Часто ли она сюда приходит, почему с ней все такие ласковые, мол, даже свидание разрешили. — Что ты ответил? — Сказал, как есть. Что не бывала она у нас. Чай, тут не галерея для прогулок, нечего девице делать. Что сегодня пришла из-за него. Свидание разрешили — так пожалели девчонку, переживала очень. Что ж мы, не гномы, не понимаем?.. А он и говорит: передай, мол, смотрителю, что дело у меня есть к нему. Очень важное дело. — Вот как? — Гиннар задумался, выбирая: идти ему сейчас к Хранителю Закона или к поротому преступнику. — И что ты думаешь, почтенный Грон? Стоит с ним поговорить? — А почему нет? Он серьезно просил. — Да, пожалуй. Кивнув, Грон посеменил к двери. Гиннар проводил его взглядом. Без веских причин «постояльцы» на разговоры не набиваются. Раз уж Строри расспрашивал об Уне, значит, и говорить будет о ней, а это сейчас кстати, поможет в поисках источника слухов. Строри он обнаружил лежащим на нарах; на сей раз парень при лязге замка встал аккуратно, без спешки. Прислонился спиной к стене рядом с нарами. Гиннар, пройдя в камеру, остановился у противоположной стены и скрестил на груди руки: — Итак? Строри посопел нерешительно, но заговорил: — Знаю, что ты думаешь. Хорош жених: от навета не оградил, от палача не защитил. — Он сглотнул, глянул настороженно. — Ты ведь не знал, что я… ну, что мы с Уной? — Нет, не знал. — А… между тобой и Уной что было? — Ничего не было. Я не ищу приключений с чужими невестами. — Но ты же не знал! — Я не знал, кто ее избранник. Но то, что она несвободна, знал. — Она приходила сюда? Ну, то есть сама? — Странные вопросы, Строри. Считаешь, что для девушки в порядке вещей выбрать местом прогулок тюрьму? — Не прогулок. Встреч. — Для встреч тюрьма — самый никчемный выбор. А что, у досужих шептунов не достало фантазии придумать другие места свиданий? Строри смутился, опустил глаза. — Если тебе есть, что сказать по делу — говори. А если ревность свою хочешь потешить — сожалею. Мне недосуг. — Причем тут ревность, — пробормотал Строри. — Мне страшно… Говорят, что… хоть на гнома, хоть на человека, даже на эльфа… что найдется сила, подчинит себе… Не простая сила, а способность властвовать или причинять боль. И такая это будет власть и боль, что захочется повторить… Не знаю, как объяснить, — закончил он совсем убито. Гиннар вытаращился: — Постой-ка… Ты хочешь сказать, что твоя невеста пожелала другого мужчину потому, что ей захотелось повторить испытанную по его приказу боль? Что за бред?! — Это не бред. Так говорят. Я слышал… Гиннар смотрел на него молча. Пожелала снова испытать власть и боль? Он вспомнил, как наяву: серый зал, скамья под светильником, ожидающие его команды исполнители. И девушка. Он привел ее, и вот она стоит, прижимает к щекам кулачки. Гиннар разворачивает ее к себе, расстегивает и снимает накидку и кафтан. Под ладонями — округлые горячие плечи. Она близко-близко. Тепло и трепет ее тела, мягкая упругость, сладкий запах волос. Пухлые и нежные, призывно приоткрытые губы. Он накрывает ладонями ее руки. Резко отрывает от своей груди. Разворачивает к скамье и подталкивает к парням-исполнителям, к розгам, к боли... Воздух застрял в горле, и Гиннар кашлянул, отгоняя видение. Оттолкнулся плечом от стены, пересек разделявшее его и Строри расстояние в три шага. — Так говорят, значит? А ты сам что думаешь? Парень подался назад, вжимаясь в стену, но Гиннар поймал его за рубашку на груди: — Вчера ты был смирным и покорным. Давай-ка проверим, вдруг на самом деле тебе понравилось и хочется повторить? — Он дернул Строри к себе и коротким движением толкнул на нары. Потеряв равновесие, Строри охнул, неловко извернулся, одной рукой оперся на нары, другой судорожно вцепился в запястье Гиннара и повис на его руке. Кажется, даже забыл дышать. Гиннар продержал его на весу — и рывком поставил на ноги. Прошипел: — Позови, когда определишься, что думаешь про желание боли. Он отступил, собираясь уйти. — Подожди! — выдохнул Строри. — Что еще? — Я не то хотел сказать! Гиннар покачал головой — дурака было все-таки жаль. Переживает, а складно говорить не обучен. — Ладно. — Он подошел и сел на табурет. — Ложись, не мучайся. Выдохнув с облегчением, Строри улегся боком на нары и подпер голову рукой. — Я тебе не враг и не соперник, — сказал Гиннар, — и ревность глупую засунь куда подальше. А теперь говори. — Говори... Будто так просто перед палачом душу распахивать. — Перед палачом — просто. Ты же его не видел. За кружкой эля в таверне разговоришься и не признаешь. Со мной, глаза в глаза, сложнее. — Да понимаю я… потому и попросил. — Итак, что ты слышал, кто говорил и на кого ссылался? — Вот это и слышал. Что Уна тебя здесь навещала после того, как… — Он споткнулся. — Я тогда на дальних рудниках был. А когда вернулся и в торговых рядах услышал болтовню про дочку ювелира, которая розги схлопотала за драку двух парней из-за нее... чуть с ума не сошел. Чудо, что глупостей не наделал. — Но все-таки не наделал. — Из-за Уны. Я вскипел, а она как услышала, что я хочу со сплетниками разобраться… Побелела, затряслась, грозилась в шахту старую прыгнуть, если я разожгу склоки. Успокоил ее и сам сообразил: если сунусь я в это дело, опять полыхнет скандал, и опять все повторится. Ее же во всем и обвинят! А я чем помогу? Под розги свой зад подставить можно, а сплетникам чем рты заткнуть? Он замолчал, и Гиннар коротко подтолкнул: — Продолжай. — Ну вот… Уна успокоилась и разговорилась. Ей здесь, конечно, было страшно и стыдно. Но только из-за наказания. Обид ей не чинили, дурных взглядов и слов не бросали. Про тебя сказала, что оберегал и успокаивал… Ну, я и утих. Лишь бы с ней все хорошо… Тогда разговоры быстро затихли. Но теперь сплетни опять поползли, да еще и распухли! И… говорят, что когда только больно, то это страшно. А когда боль с лаской перемешана, то… то сладко. В голове все путается, и желания появляются… такие… горячие. Представляешь, что я почувствовал? Гиннар ощутил нехороший холодок: — Ты это все от Сурта слышал? — Нет. Ползли шепотки, не поймешь, откуда. А когда Сурт в таверне болтать начал про Уну, я сгоряча решил, что он — тот самый гнусный сплетник и есть. И взбеленился. — По-прежнему думаешь, что он — главный сплетник? — Сложно это. Не объяснить… Так-то с его болтовней все складывается! И желания… такие… И Уна будто к тебе в гости потом хаживала. Но что все это выдумал Сурт — тут я не верю. — А в сами слухи, значит, веришь? Строри надолго замолчал. Гиннар его не торопил. — Позавчера я бы сразу ответил «нет», — наконец сказал Строри. — Тогда я еще не был в Зале. Не слышал сам, как ты отдаешь приказы. А теперь… я боюсь. За Уну. Вдруг поверит она. Вдруг почувствует то, о чем болтают. Гиннар едва не икнул: — Разве что ты сам ее на такие мысли наведешь. И вас обоих победит твой глупый страх. — Я скорее сдохну, чем хоть словом... — дернулся Строри. — Но вон сколько болтунов! — Слова других — хруст щебня под ногами. Силу имеют слова того, кому принадлежит сердце. А ее сердце у тебя, дуралей. — И что с нами дальше? Гиннар встал, задвинул под стол табурет: — С вами-то? Да ничего. Сплетни эти распускают нарочно. Но мишень их не ты и не Уна. Строри уставился на него во все глаза. Мелькнула во взгляде искра, и совершенно иным, решительным голосом он выпалил: — Не ходи в таверну. — В какую таверну? — Ты говорил, что проверишь рассказ про Сурта. Значит, будешь его ловить на деле. Если при тебе станут трепаться про тебя же… Нельзя тебе туда соваться. Ну да, его будут провоцировать. И как бы он ни отреагировал… Подумав, Гиннар кивнул: — Ты прав, я не пойду туда сам. — А как же Уна? — Я сделаю все, чтобы при разбирательствах ее имя не звучало. Строри выдохнул и спрятал лицо в сгиб локтя. * * * Вернувшись в кабинет, Гиннар придвинул к камину скамейку, сел и достал кисет и трубку. Итак, сплетни. Смесь боли с лаской, горячие желания, влечение к тому, кто подчиняет и наказывает… И столь изысканную мерзость придумал какой-то любитель трактирных драк? Нет. Приписать тюремному смотрителю попытку очаровать и соблазнить глупую девчонку, оказавшуюся в его власти, — это да, возможно. А то, что с пятого на десятое сумел пересказать Строри, — совсем иное. Тут мало желания почесать языком, тут нужно знание. И доступно такое знание очень немногим гномам. И Гиннару оно было бы недоступно, если бы не объяснения Нали (а уж наставник эреборских палачей знал все о душевных изгибах, порождаемых болью). В жизни же он с подобным не сталкивался ни разу — до злосчастного дела с наказанием Уны. Власть и боль. В тот раз открылись Гиннару закоулки его собственной души, откликающиеся и на то и на другое, да так пылко откликающиеся, что и сейчас будто стены кабинета обратились в своды Закрытого Зала, а скамейка для гостей в углу — в скамью для наказаний... Получив тогда свои розги, Уна встала сама. Он протянул ей руку, она отпихнула. Но едва шагнула, как колени подогнулись, и Гиннар подхватил ее на руки. Вынес из Зала. Она часто дышала сквозь зубы, вцепившись ему в плечо мертвой хваткой и уткнувшись в складки плаща. Гиннар принес ее в лазарет, в дальний закуток за перегородкой, позвал лекаря. Битый час старый добродушный Вестри отпаивал дрожащую, давящуюся слезами девицу успокоительными отварами и уговаривал показать ему пострадавшее от порки место. Ведь ясно же, что кожа на ягодицах иссечена до крови, белье прилипло, надо врачевать… И только на угрозе, что если присохнет, то отдирать будет намного больнее, да еще и надо будет другому лекарю объяснить, откуда взялись такие раны, Уна сдалась. Гиннар стоял тогда за перегородкой, слушал шорох материи, спокойную речь лекаря и всхлипы Уны. И думал о ней. О ней в Зале. Близость женщины. Тепло, запах, желание. Все это предлагалось ему в уплату за то, чтобы он поступился своей честью и обязанностями. Она могла избежать наказания, а он бы оказался вознагражден. Умом он понимал, что посулы лживы, но пряталась в глубине души струна, которая звоном на них отзывалась. Вот там-то, за лекарской перегородкой, Гиннар впервые подумал о том, что Рагнар с таким приговором в чем-то прав. Рагнар был жестким, но не жестоким, и судил справедливо всегда. С Уной он сурово обошелся вовсе не из неприязни к молодости и красоте. Гиннар задержался в лазарете. И когда Вестри удалился, зашел за перегородку к Уне. Она лежала на боку, укутанная в одеяло. Он приблизился, опустился на колени рядом с койкой: — Уна? Распахнулись припухшие от слез глаза. — Тише. Не пугайся. Я хотел поговорить. Она смотрела молча. Хотелось взять ее за руку, приласкать, дотронуться до волос и плеч. Но от нее веяло опасливой настороженностью, а его работа касаться ее больше не обязывала. — Тебе лучше? — Я почти ничего не помню, — прошептала она. — Такая каша в голове… Я… вела себя недостойно? — Скоро придет твой отец. Ты уйдешь и забудешь и меня, и это место как страшный сон. — Но я не хочу забывать тебя. — Правда? — удивился он. — Тогда обещай мне никогда и ни с кем не делать того, что пыталась сотворить со мной. — Чего это «того»? — Не показывай, что готова лечь с первым встречным мужчиной ради короткой выгоды. В языке гномов такого слова нет, но люди называют женщин, торгующих своей красотой... Она вспыхнула, дернулась: — Ты что такое говоришь? Ты так обо мне думаешь?! — А в Зале, — он мягко взял ее руку и приложил раскрытой ладонью к своей груди, — вот так что ты делала? Приглашала приблизиться или лгала, суля недоступное? Румянец схлынул с ее лица. — Что?.. — Уна. — Не трогай меня! — она дернулась, пытаясь освободиться, но он удержал ее руку. — Тише. Не бойся. Я не угрожаю тебе. Я хочу разобраться, почему все сложилось так, как сложилось. Отчего твой отец не вступился за тебя, Уна? Она затихла и перестала вырываться, став вдруг совсем молоденькой и несчастной. Она ведь такая и есть. Совсем юная. Своей силы и слабости не понимающая. — Он думал, что я неосторожна. Ругал меня. Сказал, если я своей глупостью накликаю беду, он защищать не будет. И не стал. Гиннар, не удержавшись, кончиками пальцев погладил завиток волос у нее на виске: — Беда в том, Уна, что ты выросла, однако не повзрослела. Ты была напугана, ты хотела, чтобы тебя пожалели и простили. И просила этой жалости, как просит ребенок. Но ты уже не дитя, ты женщина. И вышло слишком соблазнительно. Так бывало и раньше, правда? Это и привело тебя сюда. А вовсе не желание советника Рагнара отомстить тебе за красоту. Нужно переставать быть ребенком, Уна. Она долго молчала, потом тихо спросила: — Ты презираешь меня? Он положил ее руку на свою ладонь: — Ты самая красивая девушка из всех, кого я знал. И я был бы рад познакомиться с тобой при других обстоятельствах. Но твое сердце уже занято, верно? Она согласно махнула ресницами: — Но забывать тебя я не хочу. Он улыбнулся, погладил ее руку и мягко выпустил: — Отдыхай. Скоро придет твой отец. — А моя одежда? — Ее принесут. Не тревожься... После этого разговора Гиннар должен был отправиться к Хранителю Закона, но вернувшись в свой кабинет, неожиданно застал Рагнара там, курящим у камина. Молчать Гиннар не стал и спросил прямо: — Это девушка, почтенный Рагнар. Если взялись наказывать, почему нельзя было разрешить ей принять наказание дома? Рагнар сузил темные глаза: — Зацепила? Светлые кудряшки, невинные глазки?.. Конечно, можно и дома. Присмотр родственниц, мягкие перины, лечебные зелья и компрессы… И через день ветреная красавица забудет, что ее вообще наказывали. Тем более не задумается, за что… Не прикидывайся наивным, Гиннар. Знаешь, почему ее отец не оспорил приговор? Он видел то же, что я. Девичью власть, мощную, но незрелую и потому вдвойне опасную. Девчонка знает, что привлекательна, видит, как молодые дурни из-за нее теряют головы. И должна научиться этой своей властью управлять, должна научиться думать, что творит. И понять заодно, что эти чары не всесильны. На тебе она их тоже опробовала — вон как праведно ты негодуешь! — Как бы твоя наука не вышла ей боком. Рагнар покачал головой: — Ты служишь под моим началом пять лет, Гиннар, я знаю, чего можно и чего нельзя от тебя ожидать… Среди гномьих женщин потаскух отродясь не бывало. И эта образумится. Ты ведь об этом с ней за загородкой шептался? Не злись, не следил я за тобой. И не переживай, все с ней будет в порядке... Вот откуда тогда Рагнар узнал про разговор в лазарете и о чем он был?! Не было никого рядом, чтобы слушать и докладывать! Или все-таки не знал, а лишь догадывался — проницательный ведь! Вряд ли Рагнар планировал строить Гиннару козни, но теперь Рагнар мертв. А вот его сын жив, свободен и даже принят на королевскую службу. Мог ли он получить сведения от отца и, обладая изощренным и извращенным умом, закрутить эти путаные и опасные сплетни? А если не Ингвар, то кто? Кто еще много знает, имеет причины избавиться от тюремного смотрителя и не стесняется грязных приемов? Прием действительно грязный, но и действенный. Ни одна сплетня даже не родится, если не будет готовых в нее поверить. А такие нашлись. Для веры не нужно даже таить обиду. Строри рассказал все и помощи просил, нет места для обиды в его душе. А вот в таинственную власть боли и нежности поверить был готов. Капли воды разъедают самую прочную породу, и что останется от доброго имени гнома, который такой властью пользуется? Не сегодня, так завтра очередное обвинение его добьет… Но он не будет дожидаться очередного обвинения! Гиннару вспомнилась хитрая и торжествующая улыбка на физиономии Ингвара. «Поиграть со мной решил, варжий выкормыш? Ну что ж, пенять будет некому». Он с громким стуком выколотил и убрал трубку, погасил светильники. — Стража! Я отправляюсь к Хранителю Закона. Сегодня не вернусь! Стражники в коридоре лязгнули оружием. * * * — Так слухи распускают, чтобы достать тебя? — Почтенный советник, сомнительно, что кто-то раздул такую кутерьму, чтобы досадить дочери рядового мастера. Драупнир прошелся мимо стола, у которого, крутя в ладонях кубок с вином, сидел Гиннар. — А что там было с дочкой ювелира? Разговоры-то и споры я помню, но спорили больше о том, правильно ли вообще девушку обвинили. Гиннар допил вино и отставил кубок: — Ты, почтенный Драупнир, представь: девчонка, молоденькая совсем, из уважаемой семьи. Без старших родственников нигде не бывала, к тюремным воротам не приближалась. И вдруг ее приговаривают к телесному наказанию, да не отцовской дланью — а рукой палача! Она оказывается в тюрьме, о которой знает всего лишь, во-первых, что палач бьет очень больно, во-вторых — по голому телу, и в-третьих — среди тюремной обслуги нет женщин. Дочь свою младшую спроси, что бы она чувствовала? — Да уж… — кашлянул в кулак Драупнир. — О чем только Рагнар думал. И как ты справился? — Уна так напугана была, что едва соображала. Не слушала никого, не подпускала к себе… Нет, можно было скрутить ее силой, юбку задрать, отстегать и за ворота выкинуть. Драупнир шумно вздохнул и глянул осуждающе. — Но мы же не люди какие-нибудь... Насилу ее успокоил. Объяснил, что раздеваться не нужно, голого тела никто не увидит. Стражей и помощника прогнал с глаз долой. Но это рабочие мелочи, почтенный советник. Сплетням тут взяться неоткуда. — И все? Никаких вольностей, никаких личных разговоров? Гиннар вздохнул: — В лазарет я нес ее на руках — идти не могла, судороги в ногах. Там мы поговорили с глазу на глаз. Не на вольные темы, конечно. — Если не на вольные, то о чем и зачем? — Ты знаешь мое мнение, почтенный Драупнир: наказание бессмысленно, если нет осознания вины. У Уны его не было. Она была испугана, унижена, даже зла… Да ей просто плохо было от физической боли! Но понимания, что именно ее в ловушку загнало, я не видел. — И ты решил это ей объяснить? — Да. Мне даже удалось. Вот из того разговора можно было слепить какую-нибудь гнусность, если бы его кто-то слышал. Но ведь не было там посторонних ушей! — Она сама не могла с кем-нибудь поделиться? — Нет. Разве что с отцом, но он-то не пойдет по тавернам трепаться о собственной дочери. Так что все эти сплетни — вранье, от начала и до конца. Но вранье грамотное и слеплено правдоподобно. — Эт-то так. — Советник подсел к столу и налил вина в свой кубок. — Что ж, все выглядит серьезным. — Извини, почтенный Драупнир, я знаю, что не мое дело это решать, но… — Говори. — Предлагаю отпустить Строри. То, что он сидит в камере, немного прибавит к наказанию, а быть на свободе и поближе к невесте ему спокойнее и полезнее — раз уж закрутилось все вокруг нее. — Вон что, — хмыкнул Драупнир. — Ладно, подумаем. А пока я поручу своим агентам найти того провокатора. — Среди агентов будет Ингвар? — Разумеется, будет. Он так рвался доказать свою полезность! — Тогда не открывай, что эти поиски затеял я. — Ты никак Ингвара подозреваешь? Гиннар пожал плечами: — Он уже пытался опорочить меня перед Его Величеством. Даже с твоей помощью. — С моей?! — изумленно задрал седые брови Драупнир. — Это как же? — Помнишь мой с ним разговор в допросном зале? Ты сам тогда из потайной комнаты наблюдал, а позже докладывал. Хранитель Закона неприкрыто смутился, отвел взгляд. Потом снова покашлял, пригладил усы: — Как узнал? — А я не знал, — улыбнулся Гиннар. — Лишь предположил. Драупнир долго молчал и мрачнел с каждым вдохом: — Ты сам себя не боишься, парень? Или за себя? — Себя мне бояться незачем, почтенный советник. А за себя — поздно. Охота на меня уже началась. — Так уж и охота, — шумно вздохнул Драупнир. — Ладно, ступай. И к таверне этой балроговой не суйся. Насчет Сурта я распоряжусь. * * * Бледное зимнее солнце клонилось к закату и золотило шпили башен города Дейла. С наземной заставы башни и шпили казались выше и острее, чем с площадки на высоком склоне Горы. Как всякий гном, изучавший азы архитектуры и законы перспективы, Кили знал, что все это лишь видимость, игра точки зрения, но красота упирающихся в небо шпилей завораживала. Кили стоял на верхней площадке сторожевой башенки, попыхивая трубкой, и глядел на город и дорогу, огибающую его вдоль подножия Горы. Отправляясь с утра на заставы, Кили планировал вернуться к часу Закрытия Врат. Фили за завтраком сказал, что особо важных дел на сегодня не планирует, но вне распорядка посетит Пещеры Горячих Ключей с принцем Леголасом. На всех приемах короля сопровождал Балин, в компании Леголаса ему уж точно ничего не грозило, и Кили счел, что может отлучиться на целый день. Проведя на заставе полдня, Кили видел двоих воинов из свиты послов «лисьего» племени, но к эреборской заставе они не приблизились. Миновало два часа пополудни, и Кили склонялся к мысли, что делать здесь больше и нечего. На дороге со стороны Врат Эребора появилась кавалькада из шести всадников. Кили пригляделся: это возвращались в Лихолесье эльфы. Поравнявшись с заставой, Леголас придержал коня, дал спутникам команду остановиться и, спешившись, направился к башне. Кили спустился ко входу в башню. Леголас, увидев его, коротко поклонился: — Доброго дня. Уделишь мне немного времени, принц Кили? — Что случилось? Леголас отошел в сторону, подальше от часовых у башни: — Ты сам скажи, что случилось. Впрочем, к балрогам… Что-то злое происходит в Эреборе. Я сказал об этом Фили сегодня, в купальнях. Предупредил о колдуне, который мог перебраться из леса к Горе. И спросил, не случалось ли в последнее время в Подгорном Королевстве чего-нибудь, связанного с колдовством. — И что он ответил? — Задумался и промолчал. Если ничего не было, он ответил бы «нет». А так, думал о чем-то, засматривался то на меня, то на воду в купальне… Не хочу лезть в ваши дела, Кили, но… — Я понял. Спасибо за предупреждение. Я разберусь. — Надеюсь. Нам не безразлично, что происходит при дворе ближайших соседей. На этом Леголас откланялся и покинул заставу, оставив Кили в полном смятении. Нужно было возвращаться. Как раз к вечернему приему и успеть. * * * Примчавшись во дворец, Кили застал мирную суету. Лони сообщил, что Его Величество переодевается к вечернему приему, что Его Высочества так рано не ждали, и бодро рванул на кухню за элем и закуской. Кили отправился переодеться — не в дорожном же снаряжении на прием с братом идти. Он вышел из спальни, застегивая пояс, когда Лони вернулся из кухни с кувшином эля и корзинкой снеди. — Угу, — довольно потянул носом принц. — Вернусь и перекушу. Лони, а тут все в порядке? Без меня ничего не случилось? — Да ничего вроде, — беззаботно пожал плечами слуга, выходя следом в приемную. — Почтенный советник Балин напоминал, что после приема сегодня надо… Его прервал стук двери королевских покоев. Кили оглянулся: — Тони? Что случилось? — Я… не знаю, — растерянно выговорил слуга, прижимаясь спиной к закрытой двери. — Я пошел помочь Его Величеству одеться. Он велел налить воды в кубок и достать флакон. Его Оин принес. И убираться. — Убираться? — Уходить из его покоев. — Чего замер?! За Оином беги! — рявкнул Кили, кидаясь к дверям покоев брата. Тони порскнул прочь вспугнутым зайцем. Кили распахнул двери в пустую гостиную, потом в спальню: — Фили! Фили, где ты?! Фили лежал на полу, за полшага до кровати. На прикроватном столике стоял пустой кубок. Кили схватил кубок, понюхал. Пахло тем самым «нехорошим» Оиновым зельем. Он бросил кубок и присел рядом с братом. Король лежал с закрытыми глазами, дышал глубоко и неровно, вздрагивал. И это от успокоительного? Раздались быстрые шаги. — Ваше Высочество? — Помоги мне, Лони. Постель разбери. Они подняли Фили на кровать, разули и сняли верхнюю одежду, благо одеться в многослойную парчу для парадного выхода он не успел. Дверь распахнулась, и в спальню влетел, держа в охапку лекарский ларец, взъерошенный Оин: — Что случилось?! — Твое зелье случилось, — огрызнулся Кили, убирая из волос Фили заколки и эглеты. — Фили его выпил. Верно, почуял что-то похожее на прошлый припадок. За лекарем примчался Тони с кувшином воды, оставил его рядом с Оиновым ларцом на столе. Взялся раздевать и укладывать короля в постель. Охнул и указал на недвусмысленную выпуклость под исподним Фили. — Морготовы яйца! — выдохнул Кили, подняв подол рубашки брата и спешно распутывая завязки на исподнем. — То-то дышит он тяжело. Оин, какого балрога?! Ты же говорил, что это зелье — успокоительное! — Сам не пойму, — мотнул головой лекарь. — Невероятно! — Что делать-то? — Расслабиться надо Его Величеству, — подал голос Лони. Все разом уставились на него. — Лони, ты что?! — всполошился Тони. — Не пугайся, братец, — успокоил тот, собирая в высокий узел косы и волосы. — Только вы отойдите. Кили уходить от брата не хотелось. Он вопросительно глянул на Оина. — Идите, — кивнул старик, нащупывая жилку на шее Фили. — Подождите в гостиной. Кили уволок за дверь упирающегося Тони. — Да не бойся ты, — сказал, притворив двери. — Там же Оин. Обойдется без травм. А сам отвернулся к камину. Ну и почему Фили схватился за это зелье? Почувствовал что-то? Но почему промолчал? Взгляд Кили упал на стол с письменным прибором и стопкой листов бумаги. Вечерний прием. Надо предупредить Балина! Принц сел к столу, быстро написал записку, свернул листок: — Тони! Отнеси это Балину. Да не мешкай! Слуга кивнул, взял записку и умчался. Ждать стало невмоготу. Кили осторожно приоткрыл дверь и заглянул в спальню. — Заходи, — сказал Оин. — Можно уже. Кили метнулся к брату. Фили спал, расслабленно раскинувшись на подушках. Дыхание его было спокойным и ровным. — Получилось? — шепотом спросил Кили. — Да, — отозвался Оин, аккуратно отирая влажной тканью живот и чресла Фили. — Так-то с ним все в порядке. Но прогнозов, чем отзовется такое крепкое забытье, я не дам. Оин встал; Кили опустился на край кровати рядом с братом. Осторожно оправил на нем исподнее и рубашку, укрыл одеялом. Глянул на Лони, склонившегося к умывальной чаше. — Все было не страшно, — сообщил слуга, поворачиваясь и утираясь чистым полотенцем. — Телу не нужно сознание, чтобы расслабиться от правильной ласки. Непонятно только, как возбуждение устояло перед сильным успокоительным. — Непонятно, — согласился Оин, собирая в ларец свертки и флаконы. — Надо ждать, пока Его Величество сам расскажет, что его заставило схватиться за это зелье. Оно выдохнется не раньше завтрашнего полудня. Я сейчас пойду к себе... Дежурьте по очереди, без присмотра не оставляйте. Если что изменится — бегом ко мне. Оин закрыл ларец, взял его подмышку и ушел. Лони повернулся к принцу: — Я нужен вам, Ваше Высочество? — Поесть мне принеси. Сюда, — отозвался Кили. — И отдыхайте оба, я подежурю. Ты сам... в порядке? — Не тревожьтесь, мой принц. Лони ушел, на пороге столкнувшись с вернувшимся Тони. Кили услышал его удаляющееся: — Да ладно тебе, Тони, все со мной хорошо. Говорил же... Он посмотрел на спящего брата, потом оглянулся на прикроватный столик. Сходил в гостиную, нашел на столе у зеркала гребень, вернулся. Сел подле брата и взялся разбирать его рассыпавшиеся без зажимов косы. Расплел все, аккуратно расчесал. — Ты только на неделю не засыпай, хорошо? Фили коротко вздохнул, сомкнутые ресницы дрогнули. Кили счел это хорошим знаком. Оин говорил, что от этого зелья можно проспать долго, но не несколько же дней! Вернулся Лони, поставил на стол кувшин с элем, кружку и большую тарелку со снедью. Ушел, тихо притворив за собой двери. Кили переставил кресло так, чтобы сидеть лицом к Фили, подвинул ближе столик. Подумав, скинул кафтан. Устроился поудобней, налил в кружку эля и ухватил с тарелки кусок хлеба с ломтем жареного мяса. Беготня кончилась, и в наступившей сонной тишине Кили вдруг почувствовал, насколько она его утомила. Теперь-то можно подкрепиться, успокоиться и подумать. * * * Когда к вечернему приему вместо короля явился его слуга с запиской от принца, Балин не удивился. Он испугался. Что же случилось, что Фили даже записку сам написать не смог? Но дела требовали внимания, и Балин провел вечерний прием сам. Все ждал, что Фили появится. Не появился. Ни он, ни Кили. Покончив со встречами, Балин поспешил к королю. В приемной отмахнулся от слуги, прошел дальше, в пустую гостиную Фили, потом в спальню... Братья мирно спали. Король — в своей постели, раздетый, как для ночного сна, раскинувшись и сладко посапывая. Принц — рядом в кресле, вытянув ноги и подпирая рукой голову, как застигнутый усталостью во время раздумий. Не больные, не раненые. Кили одет, только снятый кафтан лежит на спинке кресла; выпивкой в комнате не пахнет. На столике рядом с креслом, справа от принца, кувшин, пустая кружка и тарелка с пирожками, куском хлеба с мясом и крошками другой снеди. Ни балрога не ясно! Балин выскочил из сонного царства королевских покоев и устремился к лекарю. Оин нашелся в рабочем зале и был чем-то занят настолько, что не заметил гостя. Он просматривал свитки, переворачивал страницы старинной книги, бормотал себе под нос озабоченно, перебирал расставленные на столе флаконы и склянки, снова утыкался в книгу. Балин стоял и смотрел, потом звучно кашлянул. Оин, едва не подпрыгнув, вскинулся и ошалело уставился на гостя: — А, это ты. Извини. Не услышал. — Зато сейчас и слышишь, и видишь, — сказал Балин, подходя к его столу. — Рассказать ничего мне не хочешь? — Что рассказать? — Оин снова уставился в какой-то свиток. — Не до разговоров мне. — Что с королем? — Вот чуял я, что не стоит за этот рецепт хвататься! — Какой рецепт? — Успокоительное это. Такая все-таки гадость! — Оин. Старый лекарь замер. — Это от успокоительного король с принцем спят наперегонки? От какой хвори ты даешь такие зелья? Оин смотрел на него недоумевающе: — Погоди, Балин... Ты что же, не знаешь ничего? — Чего я не знаю? Слушая краткий пересказ событий, Балин все яснее чувствовал: прежде ему лишь казалось, что он напуган. Настоящий ужас навалился сейчас. — Я уверен был, что король сам все расскажет, Балин! — Но он почему-то молчал. — Балин вздыхал и качал головой. — Глупость, чудовищная, безответственная глупость, Оин. — Да я понимаю, я скажу... — Нет, — совладал с растерянностью Балин. — Молчи, что рассказал мне. И вообще не вмешивайся, я разберусь. Но обо всем сообщай мне обязательно. — Хорошо. Разбирайся. И Оин снова зарылся в свои книги и свитки. Балин постоял-постоял и решительно направился в библиотеку. * * * Кили снился Эребор. Удивительное чувство — знать, что спишь и видишь сон, завораживающее и немного жуткое. Но это видение прерывать не хотелось, наоборот, вот бы в нем задержаться! Хоть ненадолго вернуться в прекрасный и счастливый день. День, когда Фили надел корону Эребора. Кили снова был там, в сияющем праздничным убранством тронном зале, среди обитателей и гостей Подгорного Королевства. Фили стоял у трона, в сиянии солнечного света, льющегося на возвышение. У ступеней трона, в окружении самых знатных гномов, стоял Торин — величественный, как дух самой Горы, одетый в синь, золото и черный шелк с темными мехами. Во взгляде его светилась тихая ясная гордость родителя за свое дитя. Когда отгремело под сводами зала троекратное «Да здравствует король!», он первый, плавным движением опустился на колено и склонил увенчанную сапфировыми звездами голову. Фили сошел по ступеням, присел подле Торина, взял его за руки и поднял. Торин обнял его и поцеловал — в обе щеки и в лоб. И снова метнулось под древними сводами эхо приветствий и здравиц… «Кили!» Налетевший ледяной вихрь стер прекрасное видение, заслонил праздничные огни пламенем факелов усыпальницы. Ярко-синие глаза глянули из темноты. «Кили!» Он вырвался из сна, в холодном поту, судорожно ловя дыхание. В ушах звучал эхом знакомый голос, перед глазами стояло последнее видение — королевская усыпальница с двумя саркофагами. С двумя! Не помня себя, Кили метнулся к кровати. Фили спокойно спал, дыхание его было глубоким, на лице — обычный румянец. Кили опустился в кресло. Дотянулся до кувшина на столике, глотнул холодной воды. Что он только что видел? Сон про будущее, где король уже умер, а сам он жив? Но вряд ли видение далекого будущего вызвало бы такую тревогу. Это что-то более близкое. Кили потер глаза и лоб, отгоняя остатки дремы, и стал припоминать свой сон в деталях. Надпись на втором саркофаге рассмотреть он не успел, но имя точно состояло из четырех символов. И начиналось это имя руной «К».