Человеком в этом мире движут две силы. Их имена — боль и страх. Агенты А.Н.К.Л. (The Man from U.N.C.L.E.)
Грей закрывает глаза, дышит часто и тяжело. Тело болело, ломило и, такое чувство, просто рассыпалось на части. Джорел действовал изощренно. Постепенно и набирая обороты. Он доводил его до крайней стадии сумасшествия, изнемогал разум и изрядно похудевшее тело. Каждая пытка заснималась на камеру, а после отправлялось на адрес Леона, в попытке того, чтобы Леон хоть немного пошевелился. Но Леон молчал. А Джорел продолжал извращаться над его телом. Он рисовал на нём лилии. Раскалёнными спицами. До тех пор, пока Грей не терял сознание. Он рисовал на нём кресты, перечёркивая их, говоря что-то про религию. Ножами. Грей иногда думал: а что было больнее? Тогда он ловил себя на лёгком мазохизме, но всё же останавливался на спицах. Кричал он на них громче. После кивал сам себе, и вспоминал, что на ножах он почти не кричал, потому что голос был порядком сорван, и сипы становились более реальными. Он морщился, когда вспоминал, как не приятно ныло горло, когда из-за стали, что вычерчивала на нём узоры, он пытался кричать. А крики лишь драли горло, как будто изрезав его изнутри, и вылетали из горла в каком-то странном, нечеловеческом сипе. Затем он сравнивал ощущения. От спиц его бросало в какой-то жар, вызывая холодный пот и самую настоящую боль, что распространялась по всему телу, медленно и отвратительно чётко. Ещё от первых линий ему становилось плохо, начинало тошнить, а крики были настолько громкими, что пугали самого брюнета. Грей не знал, успевал ли Джорел вырисовывать на нём полную лилию, но точно знал, что терял сознание он рано. От ножей холодило кровь. От остроты лезвия так же бросало то в жар, то будто окунало в ледяную воду. Нож приносил тошноту и дрожь. Грей выдержал десять крестов. И десять ровных линий, которыми альфа перечёркивал кровавые кресты. Лезвие разрывало кожу, вынося наружу красные капли. Он потерял сознание когда Джорел с каким-то маньячным блеском в глазах вдавливал нож в бок, вычерчивая крест. Не перечеркнул. Не успел. И Грей, глядя на немного неровные линии, понимал, что, скорее всего, останется шрам. В итоге приходил к тому, что раскалённые линии на коже больнее, нежели кровавое распятие его кожи стальным ножом. В подвале до сих пор было так же холодно. До сих было так же тихо. И от этой тишины уже невольно болела голова, а сам Грей нередко, не понятно из-за чего, срывался. По крайней мере, собственные рыданья и крики сорванным голосом были приятнее тишины, что не просто пугала — она сводила с ума. Под конец истерики он сводил весь шум к тихому шепоту, и почти мантре из ста пятидесяти девяти одинаковых слов, что он повторял не переставая, шепча куда-то в пустоту. «Леон, Леон, Леон». Но имя просто умирало в сумасшедшей тишине. Застывало на тонких нитях его дыхания и разрезалось тишиной, владелец которой явно какой-нибудь сумасшедший. Вот она его и погубила. Наверное. Грей сам не заметил, как умудрился наделить эту тишину хозяином. Нет. Он точно сходит с ума. От постоянных пыток, унижений, тишины, холода и недосыпа. Джорел любил его волосы. Особенно тянуть за них и ударять головой об пол. Становясь ногой на лопатки, не давая пошевелиться, что-то злостно шептал. Тогда у него, обычно, было плохое настроение и его злило в два раза сильнее то, что Леон молчал. Грея избивали два с половиной раза. Третий до конца не дошёл — выдержка у него почему-то укорачивалась, и Грей умудрился потерять сознание на той ноте, когда сильные руки сжимали его шею. Тогда в глазах привычно темнело, плыло, но почему-то резко оборвалось. Ему тогда, считай, повезло. По крайней мере, лицо в кровь не размазали. Грей бы не хотел, чтобы что-то случилось с его лицом. Потому что Леон говорил, что у него лучшая во всем этом мире внешность, и его губы с глазами нравятся ему больше картин да Винчи. Правда, он уже совершенно не уверен, что для Леона его лицо самое красивое, а его имя до сих играет глупыми звуками на губах. Если он, конечно, ещё помнит его имя. Сколько прошло? Неделя? Две? Месяц? Грей не знал. Он не мог считать сутки. Он не знал ни когда ночь, ни когда день. От этого, ещё в какой-то степени детская психика скреблась сильнее, грозясь точно пошатнуться, а тянущаяся тишина ей поможет. Тогда Грей отвлекался на пересчёт царапин, ссадин и синяков. Наличие хотя бы таких цифр чем-то успокаивало. Обращение с ним здесь мало чем отличалось от обращение с каким-нибудь домашним скотом. Разве что убой длился долго, разрезанный на куски, распределённый по дням, он истощал его тело сильнее. Кормили хуже и реже. В какой-то день вообще перестали, приносили лишь воду. Тоже своеобразная пытка. Джорел как-то умудрился потянуть ему ногу. Теперь из-за собственного ослабевшего тела он не мог даже нормально ходить. Грей мечтал о том, что он когда-нибудь проснётся со своим прежнем телом, без синяков, царапин и начинающихся выделяться костей. Но нет. Всё продолжалось и начиналось вновь и вновь. Привычно включалась и выключилась камера. Привычно Грей молил о том, чтобы Леон приехал, чтобы спас. Привычно лелеял надежду, срывался и пересчитывал синяки. На теле тридцать два синяка, десять крестов, один вывих ноги и одна выжженная лилия. Тело исхудало до лёгкой неузнаваемости. Грей еле мог встать, еле терпел то, что над ним вытворяли. Понятие о том, что он может умереть, было не таким уже и плохим, но всё-таки оставалось в плане не желаний. «— Знаешь, Грей, — тихо начинал Джорел с сожалением смотря на то, что сотворил со слишком милым и хорошим омегой, — у тебя есть право ненавидеть меня, и, если карта ляжет так, что Леон тебя вытащит, то можешь просить о том, чтобы меня убили самым жестком способом. Но я просто хочу, чтобы ты знал, что и я это делаю не из-за каких-то там денег или принципов. Твой Леон, может быть, и хороший, но он, в своё время, прикончил всю мою семью. Отца, мать, двух новорождённых близняшек, прицепом захватил всю прислугу и домашних животных. А что я ему сделал? А ничего. Я просто хочу, чтобы он знал каково это. Но ты имеешь право меня ненавидеть. Я просто хотел, чтобы ты знал. Чтобы хотя бы не думал, что я конченный псих. Хотя, наверное, теперь я таким являюсь. Мне жаль». Грей перестал винить в этом Джорела. Просто так совпало. Просто ему немного не повезло. Но почти мёртвого тела никто не отменял. Он не хотел не жить, он не мог жить. Он до сих пор не мог смириться с тем, что Леону всё же чхать. Что он не приедет. Что так всё и закончится. Закончится в грязном подвале, в полной тишине и с отвратным телом. Понимание этого доводило до опустошения и желания повеситься.Он не мог так дальше. Он не знал как ему жить остальные часы.
Грей чуть привстает, опираясь на локти. Тело в синих цветах, порезах и грязи. Волосы потеряли свою роскошь, так же, как и взгляд. Теперь он был изнурительным, уставшем, а под глазами пролегли тёмные синяки. Спать здесь не представлялось возможным. Слишком холодно. А кровать слишком жесткая и лежать на ней было уже проблематично — синяки и ушибы ныли от лёгкого поворота на поверхности. Тишина всё так же била по нервам, тело не переставало ныть, а чувство отвращения и грязи ни на секунду не покидало его. Он устал молить Бога о спасении, он устал думать о Леоне — было больно вспоминать его тепло и касания, одновременно понимая, что более этого не повторится вновь. Он хотел к нему. Срочно. Он был нужен ему сейчас, как никто другой. В первую очередь, как сильный альфа, который сможет поддержать. Да. Именно поддержки сейчас не хватало. Физической и моральной. Он не знал, сколько сейчас времени. Он не знал ночь ли сейчас, или день. Он не знал, сколько ещё протянет. Он не знал, что его ждёт сейчас. Он знал лишь одно: ему больно, отвратительно и плохо. Когда дверь открывается, он невольно вздрогнул. Джорел стоял перед ним, что следовало заметить, без камеры в руках. — Ты ещё живой? — альфа глянул на омегу, пытаясь потушить в себе костер жалости. Нет, зрелище не было жалким, оно было именно ужасающим. — К сожалению, — сипло отвечает Грей, пытаясь встать. — У меня для тебя новость. Не знаю, хорошая она для тебя, или плохая. Грей заинтересованно глянул на него, с глухой надеждой на то, что Леон ответил, что он, возможно, едет сюда. — В общем, — он выдохнул, глянул из-под лба на напряжённую омегу и чётко сказал: — сейчас я отсылаю Леону письмо. Если он не ответит, то мы тебя убьём. Мы не отдаём потрёпанный товар владельцу, уж извини, — он развёл руками, глядя на то, как Грей вздрогнул, непонимающе смотря на него. — Как убьёте? — голос содрогнулся, превращая и так сиплый, сорванный голос, в симфонию каких-то странных звуков. — А что ещё делать? Продолжать издеваться над тобой? А смысл? Ты на втором дне с избиением сам умрёшь. Так что, вот. Сладких. — Сколько сейчас? — тихо спросил Грей. Джорел удивлённо глянул на брюнета, а после растерянно на экран айфона. — Десять вечера. Спи, — он закрыл за собой дверь, на последок с немой жалостью глянув на полумёртвое тело омеги. Даже страшно представить, что ещё совсем недавно на его фигуру мог западать любой альфа с вполне здоровым сексуальным аппетитом. Грей упал лицом в свои ладони, тяжело выдыхая. Худые плечи содрогнулись, искусанные губы чуть искривились. Он не хотел умирать вот так. Он, правда, хотел жить. Не смотря на всё то, что пережил, на всё то, что чувствует в себе. Он не хотел умирать здесь. Не в этом месте, не с этими людьми, не от руки Джорела. Ему всего лишь шестнадцать. Шестнадцать, грёбанных, лет. Что он делал не так? Чем он заслужил всё это? Почему его одногодки переживают из-за плохо написанного теста, а он должен переживать участь своей смерти? Почему его одногодки должны лежать дома с лёгким вывихом руки, а он должен любоваться на своё изрезанное тело, и болезненно стонать, пытаясь встать? Почему его одногодки отказываются от еды после шести, а он не должен есть вовсе, перебиваясь лишь стаканом воды, и, если повезёт, хлебом? Почему его одногодки спорят на то, кто сможет не спать всю ночь, а он должен мучиться от недосыпа и не спать две ночь подряд? Почему все подростки мучаются и ломают драмы из-за нераздёлённо любви, а Грей должен слышать от дорого человека оскорбления и ранее получать от него избиения? Почему эти глупые подростки ругаются с родителями из-за ничего, а Грею было суждено лишиться обоих их? Что он сделал не так? Он хорошо учился, не грубил учителям, взрослым, помогал, если просили. Чем он заслужил всё это? Он искренне любит Леона, не желает зла Джорелу, хоть тот и причинил ему чересчур много страданий. Он не проклинает отчима за то, что тот смел с ним так поступить. Так что же он делал не так? Сколько ему ещё надо страдать, чтобы успокоится? Два дня? Чтобы потом умереть не в том месте, от руки не того человека. Он столько пережил ради того, чтобы умереть ни с чем в подвале? Это было больше похоже на какой-то сумасшедшей мир без малейшей доли справедливости. Какой-то сумасшедшей мир не менее сумасшедшего учёного. Наверное, того самого, что создал эту мёртвую тишину. А где-то там Леон совсем без мыслей о нём, и, наверное, держит в руках чьё-то тело, прижимает к себе, целует в шею и за ухом (именно так любил Грей, и он это прекрасно знал). Хотелось к нему, хотелось его голос совсем рядом, хотелось его запах на своих руках. Хотелось его. К себе. Совсем близко. Как раньше. Но не было его. Грея обнимала лишь тишина, пересчитывая выделяющиеся позвонки на бледной, изрезанной спине. Грея больше не обнимал Леон. И, наверное, больше и не обнимет. Грей представлял его совсем рядом, и даже тянулся рукой к своей фантазии, но сколько бы он не тянулся к ней, ощущалась лишь тишина и пустота. Пальцы давно околели и Грею хочется зарыдать во весь голос. Но Грей не может. Просто потому, что он давно сорван. Поэтому он может лишь глотать слёзы и слизывать их со своих окровавленных губ. Он часто жмурился, потому что солёная влага попадала на маленькие ранки на его губах и чуть щипала. — Боже, Леон, пожалуйста, ответь на это чёртово письмо, — хрипло шепчет Грей, понимая, что от этих молитв ничего не изменится. Раньше не изменилось — сейчас тем более. Он аккуратно ложится обратно на подобие кровати, тихо шипя от ощущений того, как начинают болеть синяки и вся спина в целом. Грей понимал, что ему сейчас лучше просто заснуть, чем всю ночь изводить себя мыслями и ожиданием. Он не знал, читает ли Леон эти письма, смотрит ли содержанию роликов, где Грею от собственных криков становилось не по себе. Не знает, что испытывает он глядя на этот чёртово подобие снаффа*. Если он, конечно, вообще их смотрит. — Я не хочу умирать, — дрожащим, сорванным голом шепчет он, закрывая лицо в крови и грязи, руками. Унижен, отвратителен, растоптан, потерян. Чего ещё он заслужил? Что ещё ему нужно перенять на себя? Или же сразу крестом отметить на себе знак смерти? Он закрывает глаза. Вспоминает, мечтает, желает — делает то, чтобы ему заснуть было легче. « — Ты такой тёплый, — тихо шепчет Леон, касаясь пальцами его шеи, и медленно пытается стянуть с него свитер с открытыми плечами. — И мне безумно нравятся твои плечи. — Вы пили? — тихо спрашивает Грей и вздрагивает, когда Леон обхватывает его ухо губам. — Если только тебя. До дна. И теперь я до безобразия пьян. Грею становится на секунду смешно слышать такие тёплые слова от него. Но смешок пробился на пару секунд, заменившись диким смущением. — Что вы такое говорите? — краснея, спрашивает омега. Краснеет ещё сильнее, когда Леон отрывается от его плеч и серьёзно смотрит на него. — Я говорю, что мне нравятся твои плечи. — После этого… — смущённо говорит Грей, чувствуя поцелуи, что касались его щёк и слегка задевал уголки губ. — Я пьян тобой?.. — как бы уточняя, говорит он и всё же сдёргивает с его плеч это свитер, оголяя кожу сильнее. Грей кивает и почему-то пытается натянуть свитер обратно. Он останавливается, когда Леон коснулся его плеч кончиками пальцев, а после резко притянул за них к себе ближе. Намного ближе. Вплотную. Чтобы дышать его волосами. Или даже этим кофе, которым пахнет вся его кожа. Грей крупно вздрагивает и выдыхает. От Леона не пахло алкоголем — от Леона пахло теплом. Грей понимает, что Леон не романтик, когда чувствует его ладонь меж своих ног. От этого краснеет ещё сильнее, а Леон целует его настырнее. Свитер оказался на кровати. Там же, где через десять минут лежали его джинсы и бельё. — Ты с кем-то целовался кроме меня? — Леон отвлекается от его рук и резко поднимает взгляд на него. — Я при вас даже общаться с альфами не рискую, — тихо отвечает он и позволяет зарыться своими пальцами в его волосы. — Раньше. До меня. Ты ведь милый. Даже очень. У тебя же был мальчик? Хотя бы за ручки вы держались? — Леон проводит рукой по плоскому животу, чувствуя то, как дрожит Грей. — Не было, — честно признаётся Грей и улавливает на свои слова чертовски тёплую улыбку. Он зачем-то улыбается в ответ. — Это отлично, — Леон обнимает его крепко-крепко, целует в шею до мурашек и шепчет, что он «хороший». Грей гладит его спину, прижимается к нему сильнее и зачем-то шепчет, что он только для него. Слова растворяются в воздухе и для них обоих остаются ничем. Им это и надо. Леон утыкается ему в шею, а Грей ощущает его пальцы внутри, от этого тихо стонет и кусает его за плечо. От его касаний становилось тепло, а то и вовсе горячо. Немного обжигающе, но хорошо. Леон целует его долго, требовательно и не желает отпускать его губы. Грей отзывался. Грей хотел быть только его. И хотел, чтобы Леон это знал. Но он лишь выдыхает и шепчет его имя, пропитывая свой голос кипарисом. Звук телефона вырывает Грея из лёгкости. Телефон Леона. Бастия сам никак не реагирует — наоборот, осторожно входит в него. — Ваш телефон, — содрогнувшимся голосом из-за первого толчка прошептал Грей, цепляясь пальцами за его спину. — Чхать. Не отвлекайся, когда я с тобой. Фраза прозвучала как приказ, заставив Грея кивнуть и обхватить его ногами. Под пальцами напряглись мышцы, а с первых толчков возле уха послышались выдохи. Грей, подхватив его ритм, закусив губу, тихо застонал. Выдох утонул в звонке телефона. Грей слышал, как Леон выругнулся и, резко схватив телефон, откинул его в сторону. То ли отключился, то ли разбился — Грей не знал, но звонить он перестал. — Я не хочу, чтобы что-то мешало мне слышать тебя, когда мы занимаемся любовью, — объяснил свои резкие действия мужчина после того, как почувствовал, что Грей сжался с его резкого действия. Омега удивлённо на него посмотрел. Леон никогда не говорил «заняться любовью». Заняться сексом, потрахаться, брать, отыметь — это то, что обычно говорил Леон, но не «любовью». От этого он неловко улыбнулся и обнял его за плечи. Они занимаются любовью. Не трахаются. Они, чёрт возьми, любят друг друга. Пускай только в физическом смысле, но это так». Грей засыпает под мёртвую тишину, под мысли о Леоне, под воспоминания о теплоте, что дарил ему Леон.***
Грей проснулся от ноющего бока и спины. Она жутко ломила, заставив Грея разлепить глаза, снова смотря на потолок. Прямо в темноту. Прямо так, чтобы сойти с ума. Сколько он спал — не знает. Сколько ему ждать прихода Джорела — тоже. И спал ли он вообще. Он чувствовал себя психом. Самым настоящим. Только вместо белой комнаты — чёрная. Полная изоляция и темнота.Not the same but feeling so hollow Не то же самое, но чувствуется такая пустота. I crashed the train just to start a revolution Я снёс поезд с рельс, чтобы начать революцию. I'm not insane, I just want to be free Я не сумасшедший, я просто хочу быть свободным.
Скрип двери и Грей дёрнулся, чуть ли не подскочив. Перед ним Джорел. Какая ирония — у него на губах ответ будет ли он жить. Какая глупость — его судьба решается совсем не знакомым. От осознания этого омега поёжился. Или от холода. В принципе, неважно. Альфа сделал шаг вперёд, прикрывая дверь. — Леон не ответил, — на выдохе сказал он, заметив, как омега вздрогнул, сглотнул и испуганно глянул на него. Зеркало надежды разбилось быстро. Осколки рассыпались по полу. Хотелось перерезать этими осколками его слова… или хотя бы собственные вены. В воздухе мимолетное ощущение какого-то разочарования. Леону настолько на него всё равно, что он разрешает его убить. Леону всё равно. Леон не придёт. Леон не спас. Леон сказал ему «прощай».Леон убил его.
Forget what you are Забудь, кто ты есть, Forget what you feel Забудь, что ты чувствуешь. Stand apart but fall together Держись особняком, но пади вместе со всеми, Nothing ever lasts forever Ничто не длится вечно.
_____________ Снафф — короткометражные фильмы, в которых изображаются настоящие убийства, без использования спецэффектов, с предшествующим издевательством и унижением жертвы. Песня: "Hollywood Undead — Disease"