Переживая день за днем, старалась не думать о том прошлом, и почти всегда мне это удавалось. Но время от времени воспоминания пробуждались – услышанным звуком, брошенным кем-то словом, уловленным на улице запахом… Тан Тван Энг. Сад вечерних туманов.
Голова жутко болела. На улице всё ещё было темно, а ещё, судя по всему, пасмурно. И холодно. Отвратно — кратко говоря. Так же, как и себя сейчас чувствует Леон. Он не спал всю ночь. Просто не смог заснуть. Закроет глаза — и перед ним Грей. Такой счастливый, наивный, далёкий. Он казался таким отчётливым, что только руку протяни и ощутишь мягкость его кожи. Но Леон не был сумасшедшим, поэтому он чётко осознавал, что это — всего лишь фантазия. Его представление. Желание. Леон был бы готов продать собственный разум, в обмен на то, чтобы он снова мог позволить себе коснуться Грея, поговорить с ним, услышать его смех. Пускай он и будет всего лишь поражением больного разума. Пускай он будет лишь фантазией. Но будет. Хотя бы так. Шизофренией, паранойей, но близко, рядом. Джувия спала рядом. Её волосы разметались по подушке, кожа казалось бледной-бледной, будто хрустальной. В тёмных очертаниях комнаты она почему-то казалось совсем далекой и холодной. Как же Леону больно от осознания того, что рядом с ним не Грей. И как много он готов отдать за то, чтобы провести с Греем хотя бы ещё одну ночь. Без пошлости, грязи. Лишь иллюзия любви, ласки, нежности. Иллюзия, что растает утром. Он бы рассказал ему всё: что его тревожит, как сильно его любит, о своих чувствах. Он бы позволил обнимать его, целовать плечи, запястье и его губы. Он бы позволил стать себе совсем слабым. Леон пытался не думать о Грее, на самом-то деле. Потому что только от представления, что он жив, о его смехе, улыбке, тепле его тела, по коже пробегали мурашки, а глаза начинали слезиться. Он чувствовал себя таким потерянным. Таким уставшим. Альфа тяжело выдохнул и откинул голову на подушку. Постель казалась до безобразия холодной без Грея. И всё вокруг казалось таким серым. Только подумать: его покинул лишь Грей, а по ощущением — весь мир. Нет. Не так. Грей и был всем миром. Он помогал забывать о боли. Он заставлял жить. Заставлял забыть о всём том, что пыталось сломать его. Грей был мягким светом лампадки. Грей был самой лучшей наградой в жизни Леона. Большего Леон видеть не сможет. Не заслужил. Бастия, взяв со стоящей тумбы айфон, посмотрел на время. Семь утра. Приём посетителей начинается в полвосьмого. Успеет прямо к открытию. Ему в любом случае надо приехать. Увидеть его неживое тело, попытаться не расплакаться при всех, попытаться не попросить прощения у неживого Грея. Он сел на кровать и едва поморщился. Во рту ощущалась противная сухость, а голова болела. Выдохнув, он встал с кровати, подойдя к зеркалу: растрепанные волосы, покрасневшие глаза, кожа как у мертвеца — так себе картинка. Он, тяжело выдохнув, подобрал с пола разбросанную вчера в порыве (или подобие) страсти одежду, уложив на недалеко стоящий диван. А ещё болели бёдра — это вообще было странно. Альфа сонно достал новую одежду и вновь посмотрел через плечо на Джувию. Она вроде ещё говорила что-то про: «Я хотела бы его увидеть и дать пару советов». «Трупу не нужны советы», — думает Леон, качая головой. Мужчина вырывает листик из ежедневника и пишет о том, что ушёл в больницу и, что она может попросить одного из водителей, чтобы её отвезли. Оглядев комнату и проверив, всё ли он взял, он кивнул и вышел. В доме, казалось, было слишком пустынно — хотя со стороны кухни был слышен лёгкий шум. Пахло, как всегда, цитрусами и немного сигаретами — он, вроде, говорил прислуге не курить в доме. Возможно, он бы мог сейчас отругать, накричать. Но сейчас этого хотелось меньше всего — ему не было дела ни до запаха, ни до прислуги. Проходя мимо комнаты Грея, он поморщился так, будто его укусила плеча. Он приоткрыл дверь, как будто в слепой надежде, что Грей сейчас там, спит, а всё, что было до этого — страшный сон. Но в комнате было пусто и только немного ощущались кофейные нотки. А ещё запах лилий. Грей любил белые лилии — узнать бы Леону, откуда он это знает. Лилия, на языке цветов, — невинность, чистота и непорочность. Грею подходят белые лилии. Леону бы подошли оранжевые. На языке цветов — ненависть и отвращение. Леон думает над тем, что обязательно будет приносить ему на могилу белые лилии, и лишь одну — оранжевую. В знак того, что он испытывает к самому себе. Он горько усмехается и закатывает глаза, чтобы не расплакаться. Выйдя на улицу, он едва поёжился — было холодно, на траве ещё был иней, а небо было грязно-серым. В общем, так себе погодка. Но Леону не было дела и до погоды. Подойдя к своей машине, он внезапно обернулся назад, разглядывая большой особняк. Он думает над тем, что купит себе квартиру в центре города — будет открывать настежь окна, чтобы пропитать квартиру шумом города. Хоть каким-нибудь шумом. Иллюзия того, что он не один. Когда он выезжает из пригорода, его встречает шум мегаполиса — жизнь уже кипела в буквальном смысле. Машины, музыка из кафе, общественный транспорт, голоса людей. Леон закрыл окно, включил стереосистему на какой-то эстрадной песне и тяжело выдохнул. Из груди будто рвалось что-то больше этих вздохов — будто крики, рыдания. Будто громкое, надрывное «Помогите». Но ему никто не поможет и никто не заменит Грея. Поздно просить о помощи, когда ты уже трупом лежишь на дне реки где-нибудь подальше от города. И голос девушки из маленького экрана на панели пел: «Let's try again Давай попробуем еще раз And say goodbye И cкажем "Прощай!" Goodbye to yesterday "Прощай!" вчерашнему дню». О, да, Леон бы хотел попробовать опять. Хотел бы сказать «Прощай» прошлому, но оно будто зубами за него держится. Руками за предплечья, царапает кожу, вырывает с кусками мяса из него стимул к жизни. Да какая жизнь?! Зачем Леону такая жизнь? Зачем Леону жизнь без Грея? Леон ощущает какой-то слепой комок злобы внутри, и он сжимает руль куда сильнее прежнего. Он ощущал злобу, горе, отвращение. Ему бы подошёл букет из лобелии, тёмно-бордовых роз и оранжевых лилий. Больница предстает перед ним десятиэтажным, огромным зданием. Мужчина выдыхает и смотрит в зеркало заднего вида — глаза такие же красные, кожа бледная, ну, хоть волосы он уложил. Он выходит из машины, пытается успокоиться (следовало бы выпить какое-нибудь успокоительное. Или просто выпить) и идёт к своему приговору. В здании мало людей — только один персонал да мужчина с цветами возле автомата с кофе стоит. Счастливый такой, улыбается. И Леон ощущает колкую зависть под рёбрами. Леон думает над тем, что ему надо хотя бы выпить кофе. У автомата он, не удержавшись, спрашивает: — Чего счастливый такой? Мужчина вздрагивает, поднимает голову и совершенно искренне: — Родил! Вот, жду, когда пустят. Леон понятливо кивает и вспоминает тот самый разговор о семье. Под рёбрами что-то крошится и ноет наподобие зубной боли. К горлу подкатывает ком тошноты. И он говорит: — Кого родил хоть? У незнакомца в глаза много счастья и радости. Много-много. И он говорит: — Мальчика-альфу. Леон улыбается и вспоминает, что Грей хотел сначала мальчика-альфу. Под сердцем что-то болит. Леон забирает стаканчик с кофе и говорит: — Ну, удачи тебе с ребёнком. Бастия идёт, такое чувство, еле-еле. Внутри что-то болит такой нестерпимой болью, что Леону хочется выйти в окно. Он вздрагивает, когда слышит голос, окликающий его. — О, мистер Бастия, подождите! Леон оборачивается. Доктор Джексон стоит перед ним будто… счастливый? Может быть, операция успешно прошла у кого-нибудь? Или ещё что-то в этом вроде. И он говорит: — Я вам звонил утром, но вы не поднимали. Но я очень рад, что вы приехали! Леон растерянно достает телефон и замечает, что звук выключен. Он зло цыкает и включает звук. Мужчина говорит: — Так что-то случилось? — Случилось чудо! Вы не поверите: состояние Грея улучшилось. Причём намного — это просто невозможно. Между прочим, есть шанс, что сегодня он очнётся! Леон роняет телефон. Единственное, что вырывается из его горла — какой-то странный сип. Так что… Грей жив? Так у него ещё есть шансы? Грей будет рядом? Рядом с ним? — Это… это, правда, чудо, — голос Бастии вышел тихим-тихим, будто севшим. Он поспешил поднять телефон. — Я уже даже не надеялся. — И зря, очень зря, — кажется, доктор был даже счастливым. — Тогда, получается, я могу зайти к нему в палату? — голос Леона, казалось, был таким, будто он не поверил, будто он не до конца переварил то, что услышал. Быть может, он заснул по дороге сюда, и теперь ему всё это снится? Или он попал в ДТП и теперь он в раю? В любом случае, неважно. Леону важно лишь то, что он вновь сможет коснуться Грея, услышать его голос, увидеть его улыбку. Мужчина на пару секунд задумался, едва нахмурившись, но после сказал: — Думаю, да. Но не шумите и ведите себя спокойно. Ему важен покой. И, — он на секунду замолчал, но тут же продолжил: — он звал вас, пока был в коме. Я записывал показатели, и он говорил. Называл ваше имя. Думаю, он именно звал вас. И ещё, там есть кнопка — как придет в себя, нажмите на неё — я приду. Не факт, что с первого своего прихода в сознание, он вообще сможет что-то делать или даже говорить. Внутри Леона, казалось, распространялось какое-то тепло. Такое, какое обычно бывает, когда слышишь или видишь то, что тебе очень нравится. Какая-то детская радость наполнила до отказа. Леону трудно верилось в происходящее, больше было похоже на какой-то бред, порождение больного разума, но не правду, нет. На что угодно, но не на правду. У Леона не бывает так хорошо. Бастия слабо кивает, благодарит за информацию и идёт в палату. Он не знает, как называется его состояние — он находился одновременно и в прострации, и был рад. Он не мог до конца поверить в происходящее, но и ощущал, что внутри, будто где-то около сердца, было… тепло? Такое слегка ноющее тепло. Какое обычно бывает от большого счастья. Он немного потоптался у двери, допил кофе и выбросил стаканчик в мусорку. Выдохнув, он тихо вошёл в палату. Первое, что ударило по рецепторам — запах антисептиков и стерильных бинтов. Рядом тихо пиликал аппарат обеспечения жизни, на руках Грея было два провода, рядом — капельница. Леон подошёл ближе и, аккуратно придвинув стул, присел. Грей похудел — Леон представляет, как может огорчиться парень, когда поймёт, что все его старания над фигурой, вся подтянутость, мышцы, исчезли. Кожа была бледной-бледной. Грей казался таким хрупким, словно снежинка. И Леон, неосознанно, коснулся пальцами его руки. Грей не сломался, не рассыпался. Грей остался рядом с ним: пускай слабым, бледным, но живым. Господи, даже не верится. Леон откинулся на спинку стула, прикрыл глаза и выдохнул так, будто смог найти спокойствие после бури. Это был такой уставший, облегчённый выдох, будто в нём читалось «Спасибо, Господи». Он снова посмотрел на Грея. Каким же слабым он казался: запястья были невероятно тонкими, кожа болезненно белой, а ключицы казались будто хрустальными. Леон разглядывал его долго: смотрел на губы, шею, разглядывал бледность его кожи, вглядывался в лицо. Когда он замечает маленькие шрам над левым глазом, хмурится. Его злил тот факт, что на Грее есть метки от чужих людей. Шрамы от чужих людей. Что-либо от чужих людей. Мужчина понадеялся, что это единственный шрам на его теле. Леон искренне наделся, что Грей сегодня очнётся. Что Грей откроет глаза. Что они поговорят. Да. Услышать его голос — казалось, это было самым сильным его желанием. Время тянулось медленно, Леон написал секретарю, менеджеру, вице-директору, узнал, что вообще происходит — в принципе, было плохо вот так забивать на работу, делая всё кое-как. Но, пожалуй, он действительно не мог. Будто не было сил, будто в голове не хватало места для работы. Как же Леон хотел обнять Грея, сжать его ладонь в своей. Поцеловать в висок, а может быть даже в губы. Хотелось… прикоснуться к нему. Обнять за плечи, прижать к себе, оставить на плече метку. Потому что Грей только его. Телефон в его руках резко зазвонил и Леон, боясь, что шум может разбудить Грея, быстро выключил, даже не посмотрев на то, кто звонил — а вдруг кто-то важный? Он тихо встал, аккуратно закрыл дверь и посмотрел на экран. Локи. В принципе, даже он иногда может что-нибудь сказать по делу, так что стоит перезвонить. И выпить ещё кофе. Спускаясь вниз, он перезвонил. Тот поднял трубку почти сразу. — Я уже подумал, что ты умер. Давно не слышал тебя. — Да у меня веселая жизнь была, — Леон усмехнулся, впихивая в автомат купюры. — А подробнее? — Долго рассказывать, каким-нибудь потом. — О чём хоть? — Там… с Греем. Он чуть не умер, — мужчина взял стаканчик с кофе. Появилась будто неловкая пауза. Локи не отвечал секунды три, но потом сказал: — Ты серьёзно? — Абсолютно, — Леон говорил спокойно, но всё равно ощущал себя неловко. Он знал, как хорошо Локи относится к Грею. Тем более, тот не раз просил о «нормальном» отношении к нему. А тут вон, почти в могилу загнал. — Потом расскажешь. Всё расскажешь, — голос Лео показался твёрдым, будто уверенным. Вообще, это было странно. Скорее, Локи действительно было интересно. Леон сказал что-то вроде «угу» и сбросил вызов. Он ещё немного постоял у автомата, допив кофе, а потом вновь пошёл в палату. Сколько он там сидел — Леон и не знает. Сначала он долго рассматривал Грея, потом палату, потом ходил по ней, пытаясь размяться, появилась даже мысль уйти, но он тут же её отмёл. Он посмотрел на часы, а после вновь на лицо Грея. Леону показалось, что ресницы парня будто подрагивали. Леону показалось, что его сердце пропустило удар, когда Грей едва, совсем немного приоткрыл глаза. Он так и замер, смотря на Грея. Омега то прикрывал, то вновь открывал глаза. После несколько секунд смотрел в потолок, видимо, не до конца осознавая всю ситуацию. Леон не двигался. Ждал, пока Грей сам заметит, что бы не дай Бог, не напугать. Хотя в ту же секунду, когда Грей открыл глаза, хотелось кинуться к нему, коснуться, услышать его. Омега, казалось, вообще не понимал, где он, кто он и как здесь оказался. Долго не мог сфокусировать взгляд. А после, видимо, ощутив на себя взгляд, аккуратно, даже медленно, повернул голову. На его лице не было ни шока, ни удивления — не было ничего. Леон тут же опомнился и нажал на кнопку. И, не удержавшись, с надеждой в голосе сказал: — Грей, ты слышишь меня? Реакции не последовало — будто он был ещё на грани сознания и сна. Видимо, он не понимал, что здесь происходит. Врач пришел быстро, Грей и на него плохо среагировал — едва поднял взгляд. — Скорее всего он пришел в сознание на пару часов и сейчас даже говорить не сможет, — врач достал маленький фонарик, кажется, чтобы проверить реакцию зрачка. — Вы можете подождать, или, если у вас есть дела, уехать. Я сообщу вам, когда Грей сможет внятно реагировать и разговаривать. Леон кивнул и вышел. Только закрыв дверь, он облокотился спиной о дверь и улыбался так, как, казалось, ещё никогда не улыбался — широко, будто мог сейчас же рассмеяться. Сердце билось быстро-быстро, руки тряслись от волнения. Хотелось и вправду смеяться. Он немного отошел и набрал Локи. И рассказал. Потому что надо было рассказать. Надо было рассказать кому-нибудь о том, как он сейчас счастлив. Людей уже было довольно много, поэтому он вышел на улицу. Горячую кожу обдал холодный ветер и сейчас он чувствовал себя так… так свободно, так хорошо. Локи слушал, почти не перебивая. Иногда что-то говорил, но редко. В конце сказал, что он конченый мудак и он рад за него. А ещё пригрозил, что «не дай Бог с ним что-нибудь после этого случится». Леон испытывал детскую радость, счастье и… что-то ещё. Что-то ещё более глубокое, сильное, проникновенное. Он видел его глаза — едва затуманенные, такие потерянные. Он видел, как он открыл глаза. Он жив. Он будет жить. Всё будет хорошо. Господи.***
Доктор Джексон уже вечером сказал, что Леон может приехать. Леон стоял перед дверью минут пять: руки тряслись, язык заплетался, в голове был сумбур. Он тихо постучался, неловко открыл дверь, заглядывая внутрь. Грей повернул голову в сторону Леона. Он удивленно выдохнул. Леон смотрит на Грея. У него дрожат ноги. Он хочет плакать. Сначала они просто молчали, смотрели друга на друга и молчали. У Грея голубые глаза — такие, будто он только что родился, бледная кожа, кажется, едва дрожащие руки. У Леона трясутся ноги. И он говорит: — Ты можешь говорить? Утром, когда я заходил, не знаю, помнишь ты или нет, ты не мог. Леон и вправду хочет заплакать, когда слышит его голос. И Грей говорит: — Могу, — его голос показался тихим, будто сиплым. И он тут же добавил: — я не помню, но доктор говорил мне, что вы всё утро рядом со мной сидели, — он едва опустил голову, отводя взгляд. В голове сумбур. Сердце как сумасшедшее. Руки трясутся. Леон садится на стул, чтобы не упасть. И Грей говорит: — Я… я не думал, что вы придёте. — Почему? — когда он заметил, как Грей неловко потянул свою руку к его, он аккуратно протянул руку, сжав его ладонь. — Джорел говорил, что…. вы не захотите такого меня. — Меньше всего я хочу думать о том, что тебе он говорил, — альфа поднял руку омеги на уровень своего лица, коснувшись губами костяшек. — Тут должен опасаться только я. Опасаться того, что ты не захочешь меня видеть, — он криво усмехнулся. Заметив удивленный взгляд, добавил: — я фактически бросил тебя. Я очень сожалею об этом. Мне очень жаль. И я не думаю, что ты сможешь простить меня, — кажется, его голос дрожал. — Но я не виню вас, — его голос был тихим, будто удивленным. — Я… благодарен за то, что вы меня спасли. — Грей, — Бастия поражённо выдохнул. — Не будь меня, ты бы в это не попал. Не будь меня, всё бы было хорошо, — он покачал головой, а потом, почти шёпотом сказал: — я так скучал, Грей. Скучал и ненавидел себя. Ты… ты очень много значишь для меня, пусть и кажется, что это не так. Я виноват. В этом виноват только я. Прости, мне жаль, — он рвано выдохнул и поднял на омегу взгляд. — Я так рад, что могу к тебе прикасаться, могу тебя видеть, ощущать. Мне так тебя не хватало. Я так к тебе привык. — Мне… мне тоже вас не хватало, — неловко сказал Грей, снова смотря куда-то на пол. — Могу я, — мужчина на секунду запнулся, но после уверенно продолжил: — Могу ли я поцеловать тебя? Грей вздрогнул, удивлённо посмотрев на мужчину. Неужели он и вправду ощущает вину? Неужели он настолько винит себя, что не позволяет себе поцеловать без разрешения? — Конечно, — Грей посмотрел в глаза. Мужчина неловко подался вперёд, провёл ладонью по светлой коже, нервно выдыхая — он ощущает тепло Грея, ощущает его кожу, ощущает его самого. Сердце билось сильно, громко, быстро. И когда омега невольно положил ладонь на грудь альфы, ощутил этот бешеный ритм. И Грею не нужно слов — он ощущает всё его волнение, тревогу, счастье, в ударах его сердца. Он чувствует его в этом ритме. И Грей улыбается. Леон не врёт. Он ему… дорог? Альфа смотрел прямо в глаза и всё не мог совладеть с собой. Он касается Грея, он рядом с Греем, он ощущает Грея. Ему позволено быть рядом с ним. Руки вновь затряслись, а глаза почему-то защипало. Это было что-то сродни сумасшествию — нежное, тёплое сумасшествие. Когда он касается его губ, то готов потерять сознание. Это было что-то выше поцелуя — такое тёплое, ласковое касание их губ. Проникновенное, чистое, непорочное. Это было что-то за гранью понимания — потому что Леон не знает, как это можно объяснить. И возможно ли вообще описать то, что он сейчас чувствует? Когда Леон чуть отдаляется и смотрит ему в глаза, Грей видит в его глазах столько, что, казалось, в этом можно захлебнуться. Там была и тревога, и счастье, и нежность, и страх, и волнение. И слёзы. Грей берёт лицо мужчины в ладони, проводит пальцами по волосам. И он говорит: — Я скучал, — он видит, как дрожат его губы. Боже, он впервые видит такого Леона: такого разбитого, слабого, потерянного. — Идите ко мне, — голос выдался тихим, успокаивающим. И Леон, как слепой котёнок, уткнулся носом в бледную шею, судорожно выдыхая. От Грея почти не пахло кофе — но Леон всё равно учуял родные, домашние, успокаивающие ноты. Омега обнял за шею и погладил по волосам, уткнувшись носом в макушку, вдыхая такой приятный, такой родной запах кипариса. И Грею показалось, что он услышал всхлип. Но это уже было неважным, важным было лишь то, что они сейчас вместе. Сколько они так пролежали никто из них не знал. Просто это было так необходимо — тёплые объятья, чувство защищённости. Это было непередаваемо. Леон бы так и заснул рядом с Греем, но больница скоро закроется, поэтому он немного отдалился, чмокнув куда-то в уголок губ. Он прошелся пальцем по линии скулы, потом вверх, к шраму, и сказал: — У тебя остался шрам от этого ублюдка. — Это не единственный. — Где ещё? Парень чуть замешкался, опустил одеяло и, приподняв край больничного халата, оголяя бедро и низ живота, указал на крестообразный шрам. И этот был куда больше того, что был над глазом. — От чего он? — серьезно спросил альфа, проведя пальцами по рубцу, параллельно подмечая его худобу. — Нож, — спокойно сказал омега. Заметив взгляд мужчины, добавил: — он рисовал на мне кресты ножом. Хорошо, что только один остался. Хотя, может быть, ещё на спине, или ещё где сзади. Леон недовольно покачал головой и, поправив одеяло, спросил: — И, прости, что спрашиваю о таком, Джорел тебя только один раз трогал в… в сексуальном плане? — Да, — он кивнул, а после, посмотрев в глаза, сказал: — а он мне говорил, что вы со мной только из-за внешности. Что, если вы увидеть меня таким, то сразу попытаетесь избавиться. — Ну да, он же меня лучше всех знает, — Леон закатил глаза и зло цыкнул. — Вы его не убили? — Нет, — Леон отрицательно покачал головой. — А что? — И не надо. Он не такой плохой, как… — Грей, ты и мне говоришь, что я не виноват. Но убивать я его не собирался, — он замолчал и посмотрел в окно. — И ещё, как ты себя сейчас чувствуешь? Не ощущаешь себя небезопасно, или ещё что-то в этом роде? — заметив отрицательный кивок, сказал: — хотя доктор говорил, что после комы все ощущения будут притуплены. Я просто волнуюсь, что всё это могло повлиять на твою психику. Грей, если будешь ощущать себя странно, или что-то в этом роде — скажи мне. Обязательно. Это очень важно. — Хорошо, — он неловко коснулся пальцами руки мужчины, на что тот сразу же обхватил его ладонь. — Я так боялся за тебя, — он покачал головой, проводя большим пальцем по костяшкам. — Я… я не думал, что Джорел вообще может тебе навредить. Я не думал… — он сел на край кровати, ближе к нему и, обняв за плечи, прошептал: — я так рад, что ты со мной. Грей уложил голову на плечо мужчины, прикрыв глаза. Леон по прежнему держал его руку в своей, а другой обнимал. Грей свободной рукой прошёлся по его запястью, костяшкам. — Теперь всё хорошо, — шепчет омега. Леону трудно передать те чувства, что он испытывал находясь рядом с Греем сейчас. Чувство странной наполненности, счастья. Будто ему сейчас тепло-тепло, а ещё уютно. Будто сейчас есть только ласка, нежность и чувственность. Это было что-то выше тех чувств, что возможно описать. Это была какая-то периферия, где центр — счастье. И сейчас, в полной тишине, в свете лампы, обнимая Грея, он ощущал самое настоящее счастье. Его не покидало чувство, что они — будто семейная пара. Внезапно парень будто дёрнулся и, чуть отстранившись, спросил: — А какое сегодня число? — Двадцать первое декабря, — Леон ласково прошёлся рукой по волосам, заправив пару прядей за ухо. — Так ведь… скоро рождество. — Ну, да, — Леон кивнул, а после резко опомнился: это он не праздновал года четыре, только если пил с друзьями в клубах, а для Грея же это, наверное, самый настоящий праздник. — Тебя вряд ли выпишут к рождеству, — альфа покачал головой, отведя взгляд. — Да и ходить ты не сможешь долгое время, — заметив взгляд Грея, он тут же добавил: — но я что-нибудь придумаю. Ты… хочешь отпраздновать… — С вами, — резко перебил Грей, посмотрев в глаза. — Спасибо, — он едва улыбнулся и снова лёг на плечо альфы. Наверное, Леон просидит с ним до того момента, пока его не выгонят. А если не заметят, то прямо здесь и останется. Ему так не хотелось уходить. Они так давно не виделись, Леону было так плохо. И теперь, когда он находился рядом с ним, было такое чувство, что все раны затягиваются, что плохое в нём исчезает, оставляя место лишь для нежности. Грей тихо хихикнул, когда живот мужчины недовольно заурчал. Леон сам откашлялся. А ведь точно: он сегодня почти не ел, не лезло, да и не до этого было. — Вы не ели? — Как-то не до этого было, — от неловкости он, кажется, даже немного покраснел. — Вы, наверное, идите, — он вновь чуть отстранился, коснувшись ладонью плеча альфы. — Скоро больница закроется. Вы придёте завтра? — Конечно, — Леон кивнул и, на прощание поцеловав в щёку, сказал: — Грей, ты обещай, что есть будешь нормально, хорошо? А то ты исхудал. Я понимаю, что после комы много есть не получится, но ты, желательно, не пропускай приёмы пищи и не капризничай, если что. Больница хорошая, тут всё делается ради твоего блага. — Хорошо, — Грей кивнул и, обняв за плечи, сам поцеловал. — Спокойной ночи. — Сладких, — мужчина ласково улыбнулся, погладил по спине и вышел. Как только дверь закрылась, Грей почувствовал себя как-то... странно? Про это говорил Леон? Нет, Грею не было страшно. Немного тревожно. И он так и не понял, почему Леон так раскаивался. На самом деле Грей пока что помнил мало: да, ножи помнил, изнасилование, слова, что он не понравится Леону. В голове мелькало пару моментов — но смутно, нечетко. Он плохо помнил то, что было до заточения. Был… Леон. Да, всё, вроде, было хорошо. Но большего он не помнил. Как будто в его жизни был только Леон. Кажется, доктор что-то говорил про временные провалы в памяти и, что вскоре, всё должно восстановиться. Омега, тяжело выдохнув, аккуратно лёг на подушку, вдыхая запах кипариса, что еще какое-то время стоял в палате. Поскорее бы всё вспомнить.I've begun to realize Я начал понимать, That whenever I am with you Что всякий раз, когда я с тобой, You deliver me from the pain Ты избавляешь меня от боли In my life В жизни.