Каждому дьяволу положен свой ангел, И ты нашла меня на городской свалке. Запачкав девственные крылья пылью. Унесла, ведь я был таким жалким «Канат». ЛСП.
Леон был уверен, что всё самое плохое позади. Грей жив, поправляется, улыбается. Но Леон всё равно волновался. Его мысли по-прежнему были заняты Греем. Грей он… фактически ничего не помнил. В первые дни в его воспоминаниях был только Леон, нежные поцелуи и ласка. В первые дни он видел в глазах Грея теплоту, счастье. Леону не надо было слов, Леону хватало взгляда, чтобы понять, насколько он рад его видеть. И иногда Леону хотелось, чтобы воспоминания Грея не восстанавливались. Чтобы единственное, что было в его мире — Леон, ласка и немного боли, которую ему причинил не Леон. Чтобы в его мире была сказка, в которой его похитил злодей и спас принц. Так же будет лучше для самого Грея — ни боли, ни отвращения, ни ненависти. Бастия несколько раз намекал на то, что всё было не так гладко, как ему кажется. Грей это не воспринимал всерьёз. Грей касался пальцами его руки и подавался на поцелуи. Грей считал Леона спасителем. Господом Богом. Грей начал всё вспоминать в январе. Леон пришёл вечером, за полчаса до закрытия — работы было много, несколько долгих совещаний, и он едва успел до закрытия. Он не мог провести и дня, чтобы не приехать к Грею. Ему так нужно было увидеть его. Коснуться. Он нужен был ему. «Грей казался каким-то напряжённым и даже когда он увидел, как в палату зашёл Леон, его выражение лица ничуть не изменилось. Его взгляд казался каким-то напряжённым, испуганным. — Всё хорошо? — Леон присел на стул, аккуратно беря руку Грея в свою, ласково поглаживания. Сначала Грей промолчал, отвёл взгляд. Он выглядел так, будто собирался с духом, чтобы ответить. Не вырывая руки, он сказал: — Я… я кое-что вспомнил, — он не решался посмотреть на Леона. — Я хочу надеяться, что это сон. Что мне показалось. Что такого не было. Бастия заметно напрягся, глянул из-подо лба на Грея и, закусив губу, спросил: — Что именно? — Вы… вы меня изнасиловали? — он резко повернул голову в его сторону. В глазах Грея будто немая просьба о том, чтобы Леон сказал, что это неправда. Леон и вправду хочет так сказать. Леон хочет сказать, что у них всегда всё было хорошо. Леон не может ему соврать. Бастия чуть опустил голову, закусив губу. Конечно, Грей не может всю жизнь ходить с обрывками воспоминаний. И он говорит: — Да, это так, — он вскинул голову, посмотрев Грею в глаза. У него в глазах то ли испуг, то ли ужас. И Леон спешно добавляет, когда чувствует, как Грей хочет вырвать свою руку из его: — Грей, я понимаю, в этом нет ничего приятного. Да, в нашем прошлом есть много…много нюансов, проблем, ссор, да, даже насилия, но сейчас я…. — Я хочу побыть один, — Фуллбастер резко вырвал свою руку, холодно перебив. Он внезапно сжался в плечах, чуть опустил голову, обняв себя за плечи. Его голос показался таким… отстраненным. Леон судорожно сглотнул. Когда он хотел коснуться его, обнять, Грей странно дёрнулся. И Леону от этого внезапного движения, стало так… больно? Он молча встал и вышел, глянув через плечо на Грея, аккуратно закрыл дверь. Тяжело выдохнув, он оперся спиной о стену и, упав лицом в ладони, едва покачал головой. — Но сейчас я люблю тебя, — буквально в тишину прошептал Леон недосказанную фразу. Но нужен ли он сейчас Грею со своей любовью?» Это было началом. И это было лишь каплей в море. Дальше — больше. Дальше — хуже. Дальше — больнее. Леон был готов продать душу дьяволу за то, чтобы изобрести машину времени и всё изменить, лишь бы не видеть то, как страдал Грей. Лишь бы не видеть ту боль в его глазах от воспоминаний. Грей часто говорил, что «Наверное, тогда я вас простил. Наверное, я должен воспринимать это как просто прошлое. Как то, что прошло. Как то, что меня уже не касается». Леону было особенно тяжело два раза. В первый раз Грей просил рассказать о семье, он говорил, что помнит, что у него есть семья. Леон готов был сам заплакать, когда видел глаза Грея — такие несчастные, отчаявшиеся, такие… болезненные. Грей просил рассказать, как они оказались вместе. Грей просил рассказать, что стало с его семьёй. А Леон не мог. Просто не хватало сил, чтобы вновь всё это воспроизвести. Он не мог рассказать, как он поступил. Он и не знал, как это можно рассказать. И тогда, когда он понял, сколько для Грея значат семья, Леону внезапно стало так нестерпимо больно. Ему так не хватило сил признаться. Единственное, на что ему хватило сил, так это на тихое: «Прости, мне так жаль, Грей». Во второй раз, Леону не хватил сил и на это. Он ждал, пока Грея заснёт — сидел рядом, гладил по волосам, рассматривал. Тогда Грей внезапно дёрнулся и открыл глаза. И он сказал: — Я вспомнил, — он чуть привстал, опершись на руки. — Моя мать, она… тяжёло больна. И у неё мало шансов выжить. Грей с минуту молчал, хмурился, будто пытался вспомнить до конца. А потом заплакал. Совсем беззвучно, не прикрывая лицо руками, не проглатывая слезы. Сначала просто сидел, будто в прострации, наверное, даже не сразу понял, что плачет. Опомнился только тогда, когда Леон потянулся рукой к щеке, вытирая слёзы. У Леона не было сил на слова. Сердце как-то нещадно кололо, болело, а под рёбрами вновь заныло — так знакомо, болезненно. Он просто просидел с ним до такого момента, пока Грей не престал плакать. Пока Грей не заснул, сжимая в своей руке руку Леона. И Леону было так больно. Каждое новое воспоминание Грея — стекло под кожу. Каждый взгляд Грея, когда он вспоминал его поступки — лезвие по венам. Каждое умоляющее: «Скажите, что это неправда» — комок тошноты. Каждое «Мне больно» — надрывные рыдания разрывающее грудь. Чувство вины не покидало его ни на секунду. Воспоминания Грею давались тяжело, болезненно. Он будто не хотел в это верить. Но Леону не мог соврать ему, и он говорил: «Да, я изнасиловал тебя». «Да, фактически, ты наложник». «Да, я принуждал тебя». «Да, я насиловал тебя». «Да, я… Грей, прости, мне жаль». Грей ощущал себя так, будто каждое его утро начинается я с того, что его окунают головой в ледяную воду. Потому что он вспоминал. Вспоминал то, что предпочёл бы не вспоминать. Изначально он помнил лишь Леона. Помнил тепло его кожи, помнил объятья, родной запах. Помнил его… любовь? Нет, тогда он так и не решил, что это было за чувство. Изначально Грею казалось, что они с ним возлюбленные. Потому что те обрывки воспоминаний: поцелуи утром, крепкие объятья, жаркие ночи, зачитывания вслух — всё это говорило лишь об одном. О том, что между ними явно что-то горячее и интимнее. Но он помнил, что всегда обращался к нему в уважительной форме. Было ли этой данью уважения? Он спас его когда-то ранее? Он не знал. Первое его воспоминанием о Леоне было резким звуком выстрела. Он помнил холод его рук, злобу в глазах. Он помнил грубость, болящую щеку. Он помнил жуткую боль внизу. Он помнил: «Я знаю, ты думаешь, что ненавидишь меня. Но я ненавижу тебя гораздо больше». Он помнил: «Ты не смеешь меня ослушаться». Он помнил: «Ты — раб. Без прав». Так Леон никогда и не был спасителем? Так Леон всегда был грешником? Следующие его воспоминания были то менее болезненными, то более. Он помнил, как он брал его, не спрашивая. Он помнил его силу и власть. Он помнил громкое: «Ты для меня никто». Он помнил синяки, которые на нём оставлял Леон. Он помнил его циничность. Он помнил каждую секунду той боли, что испытал из-за него — и физической, и моральной. Но самым болезненным воспоминанием, несомненно, было то, что, оказывается, Леон знал о похищении. И Леону было всё равно. Это из-за него он столько мучился. Это из-за него он сейчас не может ходить. Это всё из-за него. Каждая крупица боли, каждый синяк, каждый приступ тошноты. Это Леон лишил его свободы. Это Леон измывался над ним. И… это Леон целовал его руки, это Леон сейчас просит прощения, это Леон стыдливо опускает глаза. Это Леон так нерешительно берёт его за руку, это Леон целует его в лоб, это Леон ждёт, пока тот не заснёт. Грей ощущал себя странно: он боялся Леона, он не хотел быть с ним рядом, он испытывал отвращение к нему. Но при этом что-то в Грее дьявольски его хотело: его смех, его тепло, его присутствие. Что-то в Грее явно было сильнее всего шока и ужаса в нём. Что-то в нём хотело касаться его, быть с ним рядом. Грей допускал стокгольмский синдром. Грей допускал то, что он мог симпатизировать ему. Потому что по-другому всего этого не объяснишь. Но от каждого воспоминания было так больно, так до отвращения плохо. Он не хотел в это верить. Он хотел, чтобы Леон был принцем. Чтобы он был хорошим. Чтобы он смог стать счастливым. Но Леон не был ни принцем, ни злодеем. Леон был… он просто был. Ему просто было плохо, он просто хотел прострелить себе голову. Просто потому что ему было слишком больно. Просто потому что он слишком винил себя за боль Грея, которою ему приходится пережить во второй раз. Если это давящее изнутри чувство и есть любовь, то Леон больше не хочет любить.***
На улице было промозгло и холодно — асфальт был подморожен, скамейки в парках были покрыты инеем и Леон, стоявший около входа в больницу, вновь вздрогнул от холода. Он около двадцати минут набирался смелости, чтобы наведать Грея. После вчерашнего ему было трудно. Вчера Грей впервые назвал его монстром на полном серьёзе. Это было не шутливое «Мистер Монстр», это даже не было в порыве злости: «Ты чертов монстр!» Грей был в своём уме, и он, смотря прямо в глаза, сказал: «Я не понимаю, почему ты всё это творил. Ты Монстр? Нет, не так. Ты монстр, Леон». Это было впервые, когда он обратился к нему на «ты». И тогда Леон ощутил себя так ужасно, так низко, так отвратительно. Грей был полностью серьезен, и он смотрел так холодно, так проницательно, что Леону на пару секунд стало не по себе. Как же ему было стыдно и больно, отвратительно. В области, где предположительно есть сердце, будто что-то щемило и кололо. Он покачал головой, допил кофе, выбросив стаканчик, и вошёл в здание. Перед дверью Грея он ещё немного постоял, но после, выдохнув, постучался и приоткрыл дверь. Грей отвлёкся от какого-то журнала, поднимая голову. — Можно? — Леон попытался слабо улыбнуться. Грей кивнул, отложил журнал и откинулся на подушку. Бастия рвано выдохнул, зайдя в палату, и, закрыв дверь, сел на стул. — Как ты себя чувствуешь? — Неплохо, — он слабо кивнул, прикрыв глаза. — Я тут вспомнил: ты же телефон потерял, вместе с сумкой, надо же новый купить, ну и симку заодно. Ты какой телефон хочешь? — Мне, в принципе, всё равно, — он пожал плечами и едва вздрогнул, когда почувствовал, как Леон коснулся его руки. — А за симку спасибо, я вспомнил Нацу. Он, наверное, волнуется. И что там со школой? — Я всё уладил. Договорился с директором, сейчас побудешь типа на домашнем обучении, потом как обычно. — Вот как. Спасибо, — Грей посмотрел в окно. Несколько секунд они молчали. Леон тяжёло выдохнул, посмотрев на Грея: тот в свою очередь просто смотрел в окно. Леон отвёл взгляд, закусил губу и сказал: — Думаю, нам надо поговорить. Дело в том, что мысли я читать не умею, ты мне ничего не говоришь, но мне важно знать, что ты чувствуешь, — заметив, что Грей заинтересовано повернул голову в его сторону, продолжил: — да, раньше я поднимал руку, оскорблял, притеснял тебя. Да, ты можешь думать, что я ужасный человек, не способный на какие-то эмоции. Но всё это в прошлом. Сейчас я… люблю тебя. Леон слабо откашлялся, смутившись, но вновь сказал: — Сейчас я уважаю твои решения. Если ты не захочешь находиться со мной в одном доме, то я пойму и… — И что? Оставите меня умирать одного под забором, как вы говорили ранее? — Нет, Грей, нет, — он покачал головой, сильнее сжав его руку. — Я взрослый человек, у меня достаточно денег, я выделю тебе всё: и квартиру, и деньги. Если ты хочешь остаться в моём доме, но не захочешь между нами хоть каких-то отношений, то так и будет. Я не позволю себе прикоснуться к тебе без твоего разрешения. Грей молчал, опустив голову и не вырывая своей руки. Леон терпеливо ждал, поглаживая большим пальцем бледные костяшки. Грей судорожно выдохнул и, подняв голову, ответил: — Я… я не знаю, — он посмотрел Леону в глазах с такой мольбой, что альфа невольно придвинулся ближе. — Я боюсь вас, мне страшно, когда вы делаете резкие движения. Но… мне не по себе, когда вы уходите. Мне не хочется оставаться без вас. Одному. Мне хочется, чтобы вы были рядом. Я не знаю, как это называется, но я ненавижу вас, когда вы рядом, и мне плохо, когда вы уходите. Вы нужны мне, как мужчина, но, в то же время, я будто боюсь вас. Я помню те последние дни: я помню ваши касания, ваш голос, всего вас. И я помню, что я был счастлив. Тогда, возможно, я не испытывал к вам ненависти. Возможно, я простил вас тогда. Но сейчас… сейчас мне надо преодолеть всё это заново: взвесить все за и против, понять хотя бы себя. На самом деле, я, — он на секунду замолчал, опустил взгляд. — Я испытываю к вам реальный страх. И, одновременно, желание. Понимаете? — Я понял тебя, — Леон слабо кивнул. — Если хочешь, я могу не приходить пару дней, чтобы ты сосредоточился. Твой страх вполне обоснован, и я… не хочу, чтобы ты ощущал себя ещё хуже. — Пожалуй, так будет лучше. — Я тогда только вечером зайду: принесу телефон. Ноутбук нужен? — Да. И, если можно, электронную книгу. — Как скажешь, — Леон кивнул и, собравшись вставать, внезапно сказал: — Можно тебя… — Поцеловать? — Грей чуть склонил в голову, усмехнувшись. — Можно, — он слабо кивнул. Леон улыбнулся и, чуть подавшись вперёд, обнял одной рукой за плечи. Леон целовал долго, глубоко, даже немного нахально. Ему нравился жар его губ, неловкость движений. И Грей, невольно забывшись, сам обнял за шею, с напором отвечая на поцелуй. Леон целовал со страстью, сильнее обнимая. Он невольно опёрся коленом на кровать, заставив Грея откинуться на подушку. Запах у Леона, казалось, был куда крепче и сильнее, сейчас, когда он ощутил его тело так близко, а запах ещё сильнее, голова будто кружилась. Он выдохнул и закрыл глаза, когда Леон перестал целовать его губы и, будто даже не думая, спустился к шее, жадно вылизывая и целуя. Он ощущал тяжесть его тела, грубость рук, ощущал его властность и силу. Леон знал, что Грей, вроде как, хочет побыть один. Он знал. Но он знал, что если бы Грею были отвратительны его действия, он давно бы его оттолкнул, и точно не полез бы рукой к его ремню. Леону срывало голову от понимания, что сейчас он с Греем. Что в его руках сейчас тело Грея. И что это Грей сейчас так судорожно дышит, одной рукой схватившись за его волосы, а второй тщетно пытаясь расстегнуть его ремень. — Грей, — шепчет Леон, кусая за мочку уха, а после проводя языком. — Ты такой… такой хороший, Господи. Я не переживу, если ты будешь с другим, просто не смогу, — он забрался рукой под больничный халат, гладя горячую кожу. Грей внезапно посмотрел в его глаз. Он тяжело дышал, а его руки едва дрожали. И он сказал: — Мне, на самом деле, тоже трудно представить, что я мог быть с кем-то другим. Грей вздрогнул, почувствовав сначала пальцы на внутренней стороне бедра, а после и на хлопковом белье. — Ты не боишься? — ласково спросил Леон, уткнувшись носом в шею. — После всего…. — Я не знаю, почему, но в ваших руках я чувствую себя… в защите. Я помню каждый ваш шаг, каждую фразу, каждый удар, но при этом, сейчас, меня не покидает чувство, что вы и крупицы боли мне не доставите. Что вы… защитите меня от всего. Я не знаю почему, но я доверяю вам, — он вскинул голову, открыв шею. Бельё давно было снято с него. Он ощущал слабую пульсацию между ног от откровенных ласк Бастии. — Меня не покидает чувство, что я знаю будто двух разных людей. Одного ненавижу. Другому доверяю. И сейчас... я хочу верить вам. Леон на секунду застыл. Он чуть отдалился, посмотрев Грею в глаза. Знать, что после всего этого, что даже несмотря на какой-то страх в нем, он до сих пор верит ему — было чем-то невообразимым. Грей рвано выдохнул, когда рука и пальцы Леона становилось настырнее. И он, выдохнув, сказал: — Но это не отменяет того, что вы дьявол, мистер Бастия. — Тогда дай мне шанс, доказать тебе, что ты мой ангел, — он усмехнулся, потеревшись носом о щеку. — Я ведь так жалок, мне так нужен ангел. Каждому дьяволу положен свой ангел. — Вас понесло на романтику? — Грей закусил губу, когда всё-таки смог расстегнуть ремень. — Меня понесло на… любовь к тебе. — Прошу прощения, я понимаю, вы молодые, гормоны, но Грею пока нежелательно заниматься сексом, — голос внезапно вошедшего врача, вывел Леона из прилива возбуждения. Леон резко выпрямился и встал, неловко откашлявшись, сказал: — Я… я просто увлёкся. Грей одёрнул его за край рубашки, напоминая, что тот стоит перед врачом с расстегнутыми штанами. Леон неловко поспешил застегнуть ремень. Грей лишь тяжело выдохнул, накинув на себя одеяло, и незаметно натянул бельё обратно. И Леон сказал: — А почему нежелательно? Ему же вроде не больно от таких действий, да и он поправляется. — Некоторые альфы уверены, что и роды — не больно, и что, это делает их менее болезненными? — мужчина посмотрел из-подо лба, поправив очки. — Дайте его организму отдохнуть. Леон, кажется, смутившись ещё сильнее, попрощался и вышел. Врач тяжело выдохнул, покачал головой и сказал: — Ну, я понимаю альфа, они вообще редко думают, когда прям невтерпеж, ну а вы-то куда? Уж вам ли не знать, какое у вас сейчас состояние. Грей неловко пожал плечами, сказав: — Ну, а чем мои желания от его отличаются? — Вы устаёте за считанные минуты, думаете, для секса у вас силы где-то в отдельном месте хранятся? — он тяжело выдохнул и покачал головой. — Молодость!***
Когда Леон вечером пришёл, принес телефон и ноутбук, то выглядел он немного смущённо. Он сказал что-то вроде: — Прости за сегодняшнее, я, кажется, реально не подумал. — Ничего страшного, я тоже не особо думал, — он усмехнулся, кладя ноутбук на тумбу. — Когда будешь не против того, чтобы я пришёл, позвони, — он кивнул в сторону новенького айфона. — Буду ждать, — Леон улыбнулся, и, кажется, на секунду замялся. — Если снова хотите целовать, то целуйте, но без всяких бонусов. Бастия вновь смутился, но не поцеловать его не мог. На этот раз обошлось просто аккуратным покусыванием его губ, нежными касаниями, и лишь в конце Леон позволил себе немного углубить поцелуй, заставив Грея вздрогнуть. — Поправляйся, — сказал Бастия, напоследок чмокнув в лоб. Грей кивнул и, проследив, как Леон вышел, взял с тумбы ноутбук. Нацу. Да, он помнил его. Они хорошие друзья. Давние друзья. И Нацу всегда за него волновался, поэтому Грею было немного неловко открывать свою страницу в фейсбуке. Нацу… он был немного доставучим, но у Грея сердце сжималось, когда он вспоминал, как Нацу старался узнать хоть каплю того, что волнует Грея. Фуллбастер покачал головой, закусив губу. Наверное, было эгоистично ничего ему не рассказывать. Ведь он волновался по-настоящему. И теперь Грею страшно представить, что испытывал Нацу, когда он пропал на месяц. Или больше? Выдохнув, он ввёл пароль, щёлкнув на «вход». Увидев количество сообщений, он удивленно посмотрел на экран. Чтобы о тебе стали волноваться — умри. Он открыл диалоги, глядя, кто написал. Люси, Эрза, Кана… да даже Джерар, с которым они виделись два раза! Но больше всех сообщений было от Гажила и от Нацу. Грей обрадовался, что они оба не онлайн, потому что Грею нужно было время, чтобы собрать мысли в одну кучу. Он чуть нахмурился, вспоминая Гажила. Он помнил его обрывками, но раз он написал столько сообщений, то, очевидно, они близки? Он открыл диалог с Нацу. Сначала он написал что-то про какой-то фильм. Потом сообщений десять по типу: «эй? Ты там живой?» А потом пошло поехало. «Грей, это уже не смешно, тебя уже четыре дня не видно. Ты даже телефон не берёшь. Ответь. Я волнуюсь». «С тобой всё хорошо? Чёрт. Ты под домашним арестом, что ли?» «Твой отец трубку тоже не берёт. Грей, ты доведёшь меня до инфаркта в мои шестнадцать». «В школе тоже дозвониться не могут. Твоего отца дома нет. Тебя тоже». «Если ты умер, то я тебя из рая достану и жить заставлю! Понял?! Нет, ты не мог умереть! Ты вообще в своём уме так долго молчать?» «Говорят, твой отец переехал. О тебе пишут как о пропавшем. Тебя ищут. Или не ищут. Я не знаю». «Тебя сняли с проекта, за который ты боролся неделю». «Нам говорят, что ты, скорее всего, мёртв. Даже о каком-то маньяке сплетни плетут». «Ты не можешь быть мёртв. В это верится меньше всего. Я не знаю, почему. Я не знаю» «Я скучаю». «Как же блядски сильно я скучаю». Грей читал сообщения, закусив губу. Нацу писал всё это время: писал о том, что происходит в школе, о том, что ему непривычно без него, о том, что скучает. Он долго думал о том, что написать. Минут пять смотрев в экран, он всё же коснулся клавиатуры. Грей 18.07. Я жив. Кое-как. Непонятно как. Я крупно влип месяц назад, и у меня не было вообще никак средств связи с внешним миром. Если ты захочешь, то я могу тебе рассказать. Всё. Всё, что помню сейчас — а помню я мало. Спасибо, что не верил до последнего :) Он сглотнул, отправив ему сообщение. После открыл диалог с Гажилом. Он уже оказался более догадливым. Наверное, потому, что знал его ситуацию с Леоном. Ответив ему, он ещё минут двадцать читал сообщений от других, отвечая им. Некоторые даже успели ответить. Люси писала, что сегодня разговаривала с директором и он сказал, что с ним всё хорошо. Эрза даже сначала и не верила. Люси 18.36 Знаешь, Нацу так волновался. Он почти каждый день ходил в полицию узнавать, как идут дела с расследованием. Грей глупо улыбнулся. Он знал, что Нацу по любому захочет встретиться, но, пожалуй, этого не хотел Грей. Не сейчас. Ему нужно побыть одному хотя бы пару дней. Понять себя. Понять, что чувствует к Леону. Он вздрогнул и застыл, когда увидел, как в диалоговом окне с Нацу появился значок пришедшего сообщения. Потом ещё один. И ещё. Он открыл диалог, читая сообщения. Нацу. 18 43. Мне Люси позвонила. Чёрт. Ты напугал. Я рад, что всё хорошо. Можно позвонить? Грей 18.43. Подожди, я сам наберу. У меня новая симка. Только номер напиши. Он с минуту смотрел на набранный номер, а после, выдохнув, нажал на кнопку вызова. Они так давно не виделись. Нацу так скучал. И Грей, пожалуй, ощущал, что тоже скучал по нему.Closing in to the cold Мы приближаемся к холоду, Where you're hiding before, В которой ты прятался раньше, Let me know even more. Позволь мне узнать ещё больше. 'Cause suddenly, life is short, Ведь вдруг оказалось, что жизнь коротка, Here we are, open minds И вот мы открываем свой разум In the arms of the night. В объятиях ночи.