Наша психика часто использует депрессию, чтобы привлечь наше внимание и указать нам на то, что где-то в глубине нас кроется ложь. Джеймс Холлис
Второй шанс — это что-то серьёзное. По крайней мере, так думал Леон. Всё должно быть по-новому: и касания, и слова, и поцелуи. У них отныне не было прошлого. Или, в крайнем случае, это прошлое, эти воспоминания и боль более принадлежали не им. Хранилось в памяти, но не было их. Всё это должно было плотно закрыто, забыто, всё это не должно всплывать наверх. Более не было запретов, оков и цепей. Леон пообещал Грею свободу. Грей мог покинуть в любой момент. Хотя, конечно, были вещи, что просто не могли поменяться. Например, отсутствие у Грея родственников. Например, психическая травма у Грея. Например, сигареты в бардачке у Леона. Но они должны были жить с этим. И жить по-нормальному. Потому что того захотел Грей. И сейчас — и на веки вечные — желания Грея превыше всего. Потому что сам Леон хочет по-нормальному — он, правда, будет пытаться стать нормальным. Стать желанным — ведь прошлое не его. Ведь всё, что он пережил — более не принадлежало ему. А значит, у него есть шанс стать хорошим. Стать примером. Стать любимым, желанным и нужным. Стать тем, кого Грей бы любил всем сердцем. Всем осознанием. Стать важным. Оглядываясь назад, он не видел ничего хорошего. Но поворачивая голову в сторону, он видел Грея. И, казалось, всё другое становилось таким неважным. Неважно, каким был Грей: весёлым, равнодушным, злым, недовольным, быть может, даже с обидой на что-то, но Леон всегда ощущал, глядя на него, щемящую нежность в груди. К нему. К Грею. Он не знал, испытывал ли то же самое Грей, но он, по крайней мере, очень на это наделся, и в каждом действии красной нитью шло желание угодить ему, показать, что он и вправду может. И ждать уже не надо — всё уже переждали, и буря прошла, погода налаживается. Грей любил молчать. Молчать, переплетая свои пальцы с пальцами Леона и, смотря в сторону окна, молчать. Леона иногда обижал факт того, что Грей избегал контакта глазами, предпочитая ему тактильный, но, конечно, не говорил про это ему. Он знал, у Грея есть на то причины. Быть может, он просто хотел посидеть в тишине с кем-то, но одновременно и один. Поэтому, отчаянно хватаясь за его руку, Грей всегда отворачивался к окну. И молчал. Даже если Леон спрашивал что-то, всё равно молчал, будто не слышал вовсе. Когда Грей впервые начал говорить, Леон едва ли на стуле не подскочил и с большим трудом сдержал широкую улыбку. — Мистер Бастия? — Грей повернулся к нему, совершенно спокойно посмотрев в глаза, будто это не он всю неделю взгляд отводил. — Да? — он сильнее сжал его руку, придвинувшись ближе, а улыбка с лица не сползает. — Я чувствую себя… странно, — он нахмурился, будто обдумывая подходящее слово, но после кивнул. — Странно? Что-то болит? — Нет-нет, — он покачал головой, отводя взгляд, смотря в сторону двери. — С этим всё в порядке. В смысле, тревожно, не по себе постоянно. Даже когда вы приходите, единственное, что меня успокаивает — ваши касания. Поэтому я постоянно держу вас за руку и отворачиваюсь, старясь запомнить чувство одиночества и при этом спокойствия. Но это не особо помогает. — Кошмары? Тебя сняться кошмары? — Леон заметно напрягся, и сам нахмурился, хоть и понимал, что это естественная реакция его сознания на всё произошедшее. — Иногда, — он согласно кивнул. — Но нет, дело не в этом. Это не страх. Тревога, скорее. Будто что-то может случиться. Знаете, будто меня не покидает плохое предчувствие, едва ли мне стоит оказаться одному. Я понимаю, что со мной ничего не случится, но… — Стоит нанять психолога? Хотя, конечно, я его по-любому найму, но всё же. Сейчас, или чуть позже? Я не хочу, чтобы ты довел себя до нервного срыва. Да и думаю, тебе не нравится шугаться каждого шороха. — Да, думаю, вы правы. Психолог мне не навредит, — он устало выдохнул, безразлично оглядел палату и сказал: — от этого устаешь. — Хочешь домой? — Леон улыбнулся, хоть и сам не знал, подходящее ли это слово «домой». Считает ли Грей его дом своим домом, он не знал. — Да, — он кивнул, проведя большим пальцем по костяшкам мужчины. — Меня скоро выпишут? — Думаю, я могу поговорить с врачом, чтобы через пару дней тебя отдали под мой присмотр. Курс физиотерапий и процедур у тебя же уже закончился, да? — Закончился, — согласно кивнул Грей, тяжело выдохнув. — Грей, — Леон тихо позвал к себе, и когда он повернулся к нему, сказал: — улыбнись, — и сам улыбнулся, неловко, но как-то непривычно нежно. Фуллбастер замер на секунду, пораженно на него посмотрел, а после сам улыбнулся, потянувшись к нему руками, обнимая за шею, и утыкаясь носом в плечо. — Со мной не тревожно? — тихо спрашивает Леон, гладя худую спину. — Нет, — он слабо покачал головой и, выдохнув, положил голову на плечо, прикрыв глаза.***
На улице догорала зима. Снег, конечно, не таял — его попросту не было — но становилось теплее, ветер был более мягким. Градусы оставались теми же, но от дуновения ветра, слава богам, не начинало трясти. Зима в Нью-Йорке была холодной. И верить градуснику — очень-очень плохое решение, потому что по ощущению температура, казалось, была как минимум в два раза меньше. Но сейчас теплело, и можно было постепенно сменять грузные пальто на что-то более лёгкое. Да и настроение само по себе лучше становилось — солнце появлялось всё чаще и чаще. Но Леону, впрочем, было всё равно на это солнце, самым главным для него было то, что врач разрешил выписать Грея из больницы. Весна ознаменовала ещё и их новую жизнь — и это было самым главным. До всего остального Леону попросту не было дела. — Врач не сказал, когда я примерно смогу ходить? Я забыл спросить, — Грей поправил шарф и открыл в машине окно, вдыхая свежий воздух, и еле заметно улыбнулся. Он наконец вырвался из этих откровенно надоевших больничных стен. Более никаких врачей, капельниц, режима. Хотя на счет последнего уверен он не был — у Леона было просто маниакальное желание сделать всё идеально, так, как сказал врач, чтобы Грей быстрее поправился. Такая детская забота казалось Грею хоть и милой, но… незнакомой. — На костылях хоть сегодня можешь начать. Ожог почти сошёл, а вот правой ноге ещё недели две нужно, чтобы окончательно восстановиться. — Костыли? Не коляска? — Костыли, — согласно кивнул Леон, выруливая из парковки. — Слава Богу, — Грей выдохнул, откинувшись на кресло. — Мне эта коляска так осточертела уже. Мне уже всё осточертело, вот честно. — И я? — Леон спросил это не на серьёзе, в шутку, усмехнувшись. — Вот если будете носиться как с писаной торбой, то да, и вы, — в тон ответил Грей, повернувшись к Леону. Он закусил губу и, заметив, что маршрут отличается, и сказал: — мистер Бастия, а… — Леон. Называй меня Леон. У нас же новый уровень отношений, не так ли? — он улыбнулся — так искренне и тепло, что Грею на секунду стало так по-неловкому хорошо, из-за чего он невольно отвёл взгляд. Леон на это неловкое поведение лишь усмехнулся безобидно, и сказал: — Так что ты хотел сказать? — Маршрут какой-то другой, или я и это не помню? Леон лишь улыбнулся, посмотрев в его сторону, чуть прищурившись. — А ты как думаешь? — Честно, теперь я в полном замешательстве, — Грей посмотрел в окно, оглядывая местность. — У меня для тебя есть небольшой сюрприз. Хотя, конечно, сюрпризом это сложно назвать, но мне показалось, что это нам не помешает. — Нам? — уточнил Грей. — Нашим отношениям, — Леон кивнул. Грей лишь вздрогнул и отвернулся к окну, поморщившись от резкого дуновения ветра. «Нам», «наши отношения» — всё это было так непривычно и странно. Леон относился к этому на полном серьезе, Леон видел в них уже что-то такое интимное и важное. А Грею странно. Так, будто он не на своём месте — такой чересчур милый и хороший Леон это будто просто неправильно. Нет, Грей ни в коем случае не хотел тех отношений, просто нужно немного времени, чтобы вновь привыкнуть к Леону. К его рукам. К новым отношениям. Одно понимание того, что Грей, возможно, будет счастлив с Леоном отдалось мурашками и сбитым ритмом сердца. Счастлив с Леоном. Отношения. Верность. Любовь. Понимаете. Грей откровенно не знал, насколько эти понятия близки к Леону и, тем более, насколько сильно они реализуются в их отношениях, но даже думая об этом, Грей становился до безобразия счастливым. В Леоне было то, к чему Грей тянулся. Чего хотел. И от сознания, что это «что-то», возможно, будет его, дрожь проходила по всему телу. Леон будет его. Только его. Только Грей будет его целовать, только Грей будет привлекать его внимание, только Грей будет центром мира для Леона. Они будут счастливы. На будущее, конечно, загадывать не стоит. Но стал бы Леон все месяцы так беспокоиться, так забоится о нём, чтобы вернуть все на свои места? Даже для такого мудака, как Леон, это было странно. По крайней мере, так казалось Грею. Или Грею хотелось думать, что Леон не станет так поступать. А какие у Грея были гарантии? Да, конечно, Леон говорил о том, что он сможет уйти, что он предоставит ему всё: отдельное жильё, деньги, всё-всё. Но кто давал Грею все шансы на это? С чего Грей взял, что Леон не лгал? А были у Грея другие варианты? У Грея не было никого, лишь сомнительная опора в виде Леона. Леон в любом варианте, даже в случае отказа, мог забрать его к себе. И сейчас, спустя пару недель, после полного восстановления, он может поднять руку, оскорбить, унизить, забить в угол. У Грея не было гарантий. У Грея не было выбора. У Грея нет ничего. И сейчас осознание того, что он полностью беспомощен, что Леон, возможно, такой же монстр, накрывало очередной волной тревоги. Сердце внезапно забилось чересчур быстро и стало как-то слишком жарко. И только когда голова начала кружиться, Грей понял, что не дышит. Что он не мог дышать. — Вот и приехали, закрой гла… Грей? Голос Леона показался отдалённым и, когда он поднял голову, параллельно пытаясь вдохнуть хотя бы немного воздуха, он показался таким… пугающим, чужим, незнакомым. Грей пытался вдохнуть, но в горле будто стоял какой-то ком, а дыхательная система и вовсе переломалась. Вид Леона — даже его голос — нагонял дикий страх, и Грей интуитивно вжался в дверь, пытаясь отдалиться. Страх агонией накрыл с головой, заставляя дрожать. Перед глазами всё плыло, а по телу будто волной распространился ужасный невообразимый жар. — Грей, ты слышишь меня, всё хорошо? — Леон едва протянул руку к нему, чтобы коснуться, но Грей судорожным, испуганным движением отбил её. Грей хотел кричать. Но не мог. Воздух попадал в лёгкие едва, и каждый вдох был судорожный, давался едва и будто резал изнутри. Грею было больно дышать. — Грей! — Леон резко взял его лицо в свои ладони, заставляя его посмотреть на себя. — Ты слышишь меня? — Я не могу дышать, — рвано сказал Грей, толком не разобрав слов Леона — его голос казался искажённым, да и собственный был будто из-под дна бочки. — Что? Я не слышу, что ты говоришь. Грей, Грей, посмотри на меня, я здесь, слышишь? Его собственный взгляд был будто расфокусирован, кожа слишком горячей, при этом неестественно бледной. Едва расслышав голос Леона, Грей попытался посмотреть на него, и тут же его обдало жутким испугом — таким, будто кто-то со стороны подкрался, напугав. И Грей, тихо вскрикнув, закрутил головой, вырывая её из чужих рук, случайно ударяясь затылком о стекло. Голова болела, и от каждого случайного движения или звука боль усиливалась до такой степени, что Грею хотелось завыть. Он чувствовал, как билось его сердце — слишком быстро. В каждой точке его тела, в каждом миллиметре собственного тела он ощущал этот ужасный быстрый ритм. И ритм этот казался пугающим и ужасающим. — Грей! От резкого звука голова разболелась ещё сильнее, цвета смылись окончательно, а ритм сердца показался ещё более громким — он отдавался в ушах, и Грею казалось, что единственное, что он слышит — это был этот чёртов ужасающий ритм сердца. — Блять, — Леон выругнулся и, дрожащими руками, открыл дверь. Он буквально вытащил Грея на улицу, а тот, будто не мог стоять, лишь сполз на холодный асфальт, с ужасом в глазах смотря на Леона. — Послушай меня, — Бастия присел перед ним на корточки, взяв его лицо в свои ладони. — Вдохни, Грей. Слышишь меня? Давай, вдохни. — Не могу, — Грей судорожно шарил рукой по асфальту, будто пытался нащупать землю, будто пытался убедиться в том, что он не упадет. — Можешь, Грей, можешь, давай, вдохни, — и сам вдохнул, глубоко, так, что едва не поперхнулся. — Я умру, да? — Грей, казалось, не слышал Леона вовсе, а его голос был таким дёрганным, дрожащим, что Леон едва смог разобрать слова. — Нет-нет, ни в коме случае, просто дыши, давай, это легко. Грей взглядом забитого напуганного животного оглядывал всё вокруг — мир продолжал казаться расплывчатым, будто это и не мир вовсе. Он будто… сходил с ума. — Грей! Слушай меня: я досчитаю до двух, и ты вдыхаешь, до четырёх — ты выдыхаешь, хорошо? Давай, Грей, раз, — его голос судорожный, срывающийся. — Два. Грей вдыхает и стальной хваткой цепляется за запястья Леона — так, что ему становится больно, но он лишь продолжает: — Три, четыре. Грей выдыхает. Мир переворачивается, краски сходится к контурам, и у него получается разглядеть Леона. — Раз, — уже более спокойным голосом твердит Леон, поглаживая кончиками пальцев бледную кожу. — Два, — не обращая внимания на побелевшую кожу от пальцев Грея на собственных запястьях. Грей вдохнул, и выдохнул уже сам, подняв перепуганный, но не такой сумасшедший, как ранее, взгляд на Леона. Леон облегчённо выдохнул и подался вперёд, уткнувшись лбом в плечо Грея, прошептав: — Вот так, молодец, сосредоточься на своём дыхании. Я рядом, всё хорошо. Слышишь? Грей закивал судорожно, и даже не смотря на то, что кивки эти были чересчур нервными, казался он уже более спокойным — быть может, виной тому было то, что он не пугался Леона, не пытался более оттолкнуть его. Леон не знал. Сейчас для него главным было то, что он слышал его дыхание — временами судорожное, сбивающиеся, но дыхание. Грей глухо всхлипнул, а после и вовсе, уткнувшись носом в плечо Леона, заплакал. Так горько, громко, навзрыд. Так, что у Леона сердце будто защемило, и стало так больно-больно от осознания, что Грею сейчас так плохо. — Тише, солнце, тише, — едва разборчиво прошептал Леон, обняв за спину, невольно покачивая. Ему было откровенно всё равно на то, что они сейчас на улице, что мимопроходящим сейчас всё видно, что люди из окон квартир могут подумать чего-то не того. Абсолютно всё равно. Дрожащий напуганный Грей — единственное, что сейчас приковывало его внимание. — Тс-с-с, — едва ли не одними губами прошептал Леон, и тихо добавил: — домой? Грей лишь кивнул, сильнее сжав пальцами предплечье Леона. И лишь когда Бастия подхватил его под бёдра, он внезапное чуть отдалился, посмотрев в глаза, неловко проведя пальцами по коже. Сухими дрожащими губами он с трудом смог прошептать: — Ты ведь… не врал? — Я никогда не врал тебе, Грей, — Леону собственный голос показался чересчур уверенным и, одновременно с тем, спокойным. Такой, отчего Грей внезапно расслабился. Аккуратно усадив его на сиденье, пристегнув ремнем безопасности, Леон облегчённо выдохнул. Он закрыл дверь и посмотрел на небо. Так, будто искал на нём ответ на собственные вопросы. За какие грехи Грею он? Леон рвано выдохнул. Чёртова паническая атака. Он должен был с первого дня, как только Грей заявил о тревоге, нанять психолога. Он не должен был тянуть кота за хвост. Сев в машину, он косо глянул на Грея: тот по-прежнему был бледным, но он, по крайней мере, хотя бы дышал. Заведя машину, он неловко коснулся его руки, поглаживая кончиками пальцев. Грей сначала дёрнулся, а после крепко-крепко сжал его руку, нахмурившись — будто пытался абстрагироваться от всего мира и сосредоточиться только на этом тактильном контакте. У Леона бешено колотилось сердце. Насколько Грею было страшно, что у него всё дошло до панической атаки? Насколько Грей сильный, что атака у него впервые? Грей сильнее Леона в моральном плане раз в сто. Это вызвало восхищение и, одновременно с тем, зависть — в Грее что-то было натренированно, и это что-то, пусть и шаталось, но крепко держалось, не давая Грею упасть, сломаться. — Что тебя так напугало? — минутой погодя, спросил Леон, не выпуская его руки из своей, не ослабевая хватку. Грей молчал. Лишь всхлипнул тихо, опустив взгляд. — Ты не доверяешь мне? — тихо, так, будто подкрадывался, спросил Леон и, боясь положительно ответа, невольно сжал руку Грея сильнее, но вовремя ослабил хватку, переместив своё напряжение на руль. — Доверяю, — дрогнувшим голосом, не задумываясь, ответил Грей. — Расскажи мне. Если тебя что-то пугает из того, что я сказал — например, как-то ассоциируется со страхом — то я должен знать, что это, чтобы более такого не случилось. Панические атаки — не то, что так легко вылечить, поэтому мне лучше обходиться без во… — Меня пугаешь ты, — перебил его Фуллбастер совсем тихим голосом, можно сказать, что он это прошептал, смотря стеклянными глазами в сторону бардачка. У Леона сердце замерло. А после зашлось в бешеном ритме. Таком, что ему самому показалось, что у него сейчас тоже начнётся паническая атака. От осознания, что он пугал его настолько, под сердцем что-то нещадно закололо и в горле пересохло. — Я? — сипло переспросил Леон, боясь даже посмотреть в его сторону. — Нет, я не… я не говорю о том, что полностью. Я… я… — он сбился, глотнул воздуха и продолжил: — боюсь тебя прошлого. Я вижу иной раз в тебе того Леона. Того, кто… ненавидел меня. — Не было в моей жизни момента, когда я ненавидел тебя, — отстранено, одними губами прошептал Леон, он даже не был уверен в том, что Грей его услышал. Он не знал, как сейчас всё в голове Грея — что он помнит, как воспринимает некоторые ситуации сейчас. Сейчас в его голове был сплошной хаос, в котором Грей пытался по ложке вытянуть хоть что-нибудь ясное, вылепляя из этого собственное представление. — Как… как я тебе всё это напоминаю? Фактом своего существования? — его голос казался отчаянным, дрожащим. — Нет, ты не… я… — он резко замолчал, растерянно смотря на дорогу. — Я… я… я сам, — дергано ответил Грей, так, будто эти слова давались ему с трудом, будто он мог в любую секунду заплакать. — Грей? — услышав его голос — такой болезненный, дрожащий — его охватила тревога, и он повернулся к нему, оглядывая, подмечая, что цвет кожи выровнялся, значит, он всё ещё дышит. — Я просто подумал о том… о том, что у меня, у тебя… у нас всё может быть хорошо. А потом подумал о том, что ты врал, что всё будет как раньше. — Ничего не будет как раньше. Я не посмею причинить тебе боль ровно так же, как не дам никому другому причинить тебе её. Мне страшно представить, сколько ты терпел. Сколько видел. Сколько чувствовал. Сейчас я просто хочу показать тебе, насколько монстры могут быть… людьми. Я не собираюсь держать тебя силой. Ты, правда, можешь уйти в любой момент. И, наверное, пока нам не стоит… часто видеться. — Что? — Грей поднял голову, посмотрев в глаза. — Я у тебя в любом случае ассоциируюсь со страхом, я не хочу, чтобы у тебя случилась ещё одна паническая атака. Тебя нужно меньше меня и больше психолога. — Я не… я не знаю. Я не уверен. Ты значишь для меня уверенность и защиту ровно настолько, насколько и страх, — и в доказательство своих слов он сильнее сжал руку Леона. — Тогда… быть может, ты хотя бы спать должен в отдельной комнате. Или, как ты хочешь? — В своей, — он кратко кивнул. — Надеюсь, вскоре мы приберёмся у тебя в голове, и ты сможешь, наконец, оценить меня как нечто определенное. Я, правда, буду стараться не вызывать у тебя страха. Ты ведь понимаешь, что я ни в коем случае не хочу напугать тебя? Грей лишь кивнул кратко, улыбнулся кончиками губ и прикрыл глаза. За секунду в голове Грея пронеслась мысль о том, что он уже не совсем тот, которого мог любить Леон. Что осталось от того Грея? Что в нём есть сейчас? Но он лишь слабо покачал головой, зажмурившись — не стоило думать о плохом. Это просто опасно. И он, наверное, не хотел лишний раз пугать Леона. И, конечно, сам не хотел ощущать это ужасное чувство собственного безумия и беззащитности. Как кошмар, в котором ты падаешь и падешь. В бесконечность. За окнами смешивались цвета магазинов и Леон, не выпускающий его руки, казался до предела близким.***
Леону два раза приходилось вставать со дна. Вставать с колен. Стряхивать с избитых плеч груз, на поломанных ногах идти к светлому будущему. Самым страшным кошмаром в его жизни было вновь ощутить это ужасное чувство тяжести и безнадёжности. Депрессии и мыслей всё бросить. И этот страх воплотился в облике самого близкого. Грей был на дне. Основательно. На данный момент и Грея не было — были пустые глаза и постоянно дрожащие руки. Леон смотрел на Грея и каждый раз это было больно. Больно смотреть на такого Грея. И ещё больнее было осознавать факт того, что Леон ни чем не может помочь. Он может напугать, ослабить, но не помочь. В Леоне Грей видел двух разных людей, и когда какой предстанет перед ним — величайшая загадка. Леон каждый раз набирался смелости, чтобы зайти в его комнату. Потому что у него начинали дрожать руки (да и всё тело), когда он видел в глазах Грея этот испуг, панику, страх. Он не мог смотреть, как Грей — его родной Грей — так испуганно смотрит на него. И читать по губам это беззвучное «Уйди». В иной момент Грей сам тянулся к нему, обнимал за шею и тяжело-тяжело выдыхал. И молчал. Леону не надо было слов— всё самое важное он узнавал у психолога, о самочувствие — от приходящего личного врача. От Грея он получал лишь звук ритма его сердца и горячее дыхание. Леон коснулся собственных обожженных костяшек. Каждый раз, когда он вспоминал взгляд Грея он невольно тушил сигареты о собственную руку. Физическая боль притупляла то безумное чувство ненависти к себе от воспоминаний о том взгляде. Он тяжело выдохнул, покачав головой, и прислонился спиной к двери в комнату Грея. Он привычно ждал психолога. Узнать, что да как и, быть может, если сил хватит, зайти к нему. И попытаться не сойти с ума от очередного его взгляда. Взглядом Грея можно глотку перерезать — и Леон, скоро, пережжет её себе сам. Он слышал тихий голос психолога — такой спокойный, такой, что самому Леону хотелось положить ей голову на плечо и заплакать. Будто она как-то на себя всю боль перетянет. Но Леон так поступить, конечно, не мог — его боль его собственной вина и ноша. Он прикрыл глаза, прислушиваясь к её голосу, будто пытался найти в нём на пару секунд собственное спокойствие. И она говорила: — Как насчёт ассоциаций? Если тебе сложно о чём-то говорить напрямую — первое всплывшее в твой голове слово всё скажет мне само. Хорошо? Леон не видит их. Но чувствует, что Грей кивнул. Будто знал его слишком досконально. — Семья? — за голосом послышался лёгкое шуршание. Секундой погодя — видимо, Грею не сразу удалось подобрать слово — послышался его тихий и, слава богам, совершенно спокойный голос: — Пустошь. Леон выдохнул. Хотелось закурить и превратить свои руки в кровавое месиво — в ошмётки кожи и мяса. Чтобы чувствовать только эту боль и ни капли моральной. — Деньги? — Власть. Леон пожал плечами — вроде, всё логично. Ничего странного. И он, конечно, старается не думать о том, что сам в подкорку мозга вбил Грею это «у него есть деньги — есть власть над Греем». Потому что каждая мысль в голове Грея сейчас — итог действий Леона. Эпицентр мыслей Грея — Леон. И хоть бы он так с ума не сошёл — потому что иной раз Леон, думая обо всех своих поступках, хотелось забыть это раз и навсегда. Не вспоминать более. Леон вот, например, мог отвлечься. У Грея же в каждой мелочи был Леон. Его образ, слова, взгляд, касания, запах. Всё. — Любовь? — Слабость. Леон смотрит на потолок. Любовью и впрямь ничем, кроме как слабостью не назовешь. Сколько Леон уже намучился, и все его эмоции — будь то радость или грусть, всегда были слабостью. Его слабым местом. Как, впрочем, и Грей — его главная слабость. — Страсть? — Влечение. Леон нахмурился — была между ними страсть? Хотя бы во время секса. Грей, сам подставляющийся под поцелуи, изводящийся и совсем неловко кусая и целуя — страсть? Леону хочется думать, что да. Ведь отношения у них тоже не совсем обычные, значит, и страсть такая же. — Страх? — Леон. Бастия вздрогнул и замер, уставившись в одну точку. От волос до кончиков пальцев будто ток прошёл — заставив напрячься — и вытолкнул весь воздух из грудной клетки. Оставив там лишь зияющую дыру. Не «любовь — Леон». Не «страсть — Леон». «Страх — Леон». На первом месте — на главной причине его кошмаров и невозможность нормально существовать — был Леон. Как бы Бастия не отдёргивал себя от этой мысли, как бы не надеялся, разум Грея — не подвластен ему. И в этом разуме зачинщиком всех ужасов и хаоса был Леон. И, конечно, он совершенно не знал, возможно ли это исправить. Что он вообще должен с этим делать? — Защита? — Леон. — Блять, — Леон тяжело выдохнул и тут же закусил губу — выдать своё присутствие не лучшая идея. Он даже не знал, что лучше: быть для Грея исключительно страхом, или же быть двумя крайностями? Какая возможность того, что Леон может стать для него защитой, опорой и, быть может, «любовью»? Они же вроде решили, что у них теперь отношения. Леон покачал головой — решили до панической атаки, которая исказила восприятия Грея и оставила в его сознании тот пугающий образ Леона. То клеймо недоверия и страх того, что Леон лгал. Леон, конечно, не был чист — но он точно не лгал насчёт того, что не допустит того, что было ранее. Он, правда, изо всех сил хочет показать ему, что может быть другим. Что может понимать и осознавать. Что он не просто монстр на инстинкте жажды крови. Что он такой же — слабый и беспомощный, когда то, что он любит, ломается и отталкивает от себя. Такой же, как и все. Такой же человек. — Грей, — её голос заставил Леона вздёрнуть голову и напрячься, вслушиваясь в него. — Что тебя пугает в нём? Сила? Деньги? — Меня пугает не он, — как-то отстранено ответил Грей, в ту же секунду добавив: — меня пугает то, что я помню. Пускай обрывками, но помню же — его голос, спокойный, холодный, почему-то успокоил Леона. Или успокоили сказанные слова. Он не знал. Но он, наконец, смог позволить себе выдохнуть. — Но ты ведь понимаешь, что он пытается как лучше, да? — она захлопнула папку, а Леон глянул на часы — она уже как на двадцать минут больше, чем следует, сидит с ним. — А кому от этого легче? Ему? Мне? Кому? — Тебе, Грей. Чем чаще ты думаешь о нём, как о хорошем человеке, тем сильнее ты забываешь о плохом. Ты должен вытеснить эти ассоциации. Ты должен смотреть на Леона, понимаешь? Не за его спину, видя там то, чего ты боишься, а на Леона. Пару секунд они молчали, а после послышался тяжёлый выдох и её голос: — Подумай над этим. — Хорошо. До встречи, — он, наверное, опять кивнул. Леон не знал. Лишь отошёл от двери, когда услышал шорох и стук каблуков о пол. Девушка, открыв дверь, и выйдя в холл, едва не подпрыгнула, заметив Леона. Он лишь как-то неловко улыбнулся и сам прикрыл за ней дверь. — Ты подслушивал, что ли? — Мереди во все глаза уставилась на него, поправив сумку. — Ну, получается, что так, — он растерянно пожал плечами. — Чаю? — Кофе, если можно, — она слабо кивнула и пошла вперёд. — Гостиная в другой стороне, — Леон слабо усмехнулся, заметив как Мереди замешкалась. — Ты присаживайся, а я пойду, найду прислугу. — Спасибо, — Мереди тяжело выдохнул и зарылась пальцами в волосы, будто она была чересчур уставшей. Заметив непонимающий взгляд Леона, сказала: — Потом. Бастия понимающе кивнул.***
Они долго молчали. Мереди постоянно поправляла пиджак, теребила пуговицы, кусала губы и смотрела в окно. Леон, хоть и сгорал от интереса, но терпеливо молчал. И лишь когда принесли кофе, она выдохнула и, посмотрев на Леона, сказала: — Мне сложно с ним разговаривать, — и дрожащими пальцами взяла ложку, насыпая в кофе сахар. — В смысле? — Леон нахмурился, не отрывая взгляд от своей чашки кофе. — Не прикидывайся, что не понимаешь, о чём я, — голос Мереди показался раздраженным. — Я, правда, не понимаю. Мне не по себе, когда он начинает бояться меня, а так… всё хорошо, — он пожал плечами, оглядев комнату и, наконец, смог посмотреть на Мереди. — Он такой… разбитый. Его взгляд, голос — мне больно его слушать. Он такой холодный, иной раз дрожащий. Он кажется мне трупом. Холодным трупом без эмоций, но при этом с ужасной раной внутри. С которой поздно что-то делать — труп-то мёртвый уже. — Ты хочешь сказать, что он таким и останется? Он просто навсегда останется моральной калекой? — у Леона голос дрогнул, а глаза внезапно защипало, из-за чего он резко отвернулся и поморгал, пытаясь держать себя в руках. — Нет-нет, я не про это. Пока даже психиатра не надо. Просто… от меня польза невелика. Он в тебя верит, тебя ждёт. — О да, ждёт, пока я придушу его и избавлю от страданий. — Ты всё время на всё смотрел пессимистично, — она покачала головой и, глотнув кофе, продолжила: — Как я поняла, в его голове сейчас полный беспорядок, и ты там — главная фигура, которую он может различить, которая более-менее слеплена. Он… как бы сказать, верит в тебя, надеется. Я могу прибраться в его голове, но ты — тот, кто может его спасти. — Но что я могу сделать? — отчаянно спросил Леон, подняв на неё взгляд. — Спасти, — как нечто очевидное сказала она. — Помогай. Всегда. Будь рядом. Доставай из любого сомнения. Стань абсолютной опорой и тогда ты станешь для него святым. — Мы почти с ним не разговариваем, — как будто невпопад сказал Леон, закусив губу и, наконец, потянувшись к чашке. — Плохо. Пускай вести диалог будешь только ты, пускай он будет молчать — но он будет знать, что ты рядом, что ты хочешь быть рядом, хочешь его слушать и помочь. Всё зависит от тебя, а не от меня. Леон слабо кивнул, уставившись в чашку с кофе. Будто на секунду выпал из реальности. Конечно, глупо было надеяться на то, что психолог всё исправит, но Леон, всё же, надеялся на это. Потому что сам он даже не представлял, что он должен делать. Как жаль, что он не мог залезть в голову к Грею и с хлоркой вычистить весь страх и всю боль. Как жаль. — Спасибо, что не интересуешься всем этим. — Хотя мне интересно, — подметила Мереди. — Ты известен как жестокий, холодный… сильный. Поставил свою империю и воссел у престола. Вот так образ для злодея из очередного фильма про супер-героев. Тебе бы там дали какую-нибудь тупую кличку, типа: «Ледяной император», или что-то около того. Но у жестких людей не слезятся глаза, когда другим людям плохо. Даже если эти «другие» слишком близки. У тебя классная маска. Сильный психологический барьер. Ты и впрямь производишь впечатление человека сильного, волевого. Было бы смешно, если бы все узнали тебя таким, какой ты для Грея. — Смешно? Это было б грустно. И, всё же, давай разделять работу и личную жизнь. — Если ты и там, и там две абсолютно разные личности, то это начинающая шизофрения. Так что хотя бы при мне не прикидывайся. И да, мне интересно, что же такого было, но это уже откровенно не моё дело. Я знаю основу, а большего мне и не надо. Леон тяжело выдохнул и слабо кивнул, прикрыв глаза, из-под опущенных ресниц смотря на поднос. Леон не умел строить. Леон умел разрушать — как когда-то разрушил в Грее личность и психику. Как когда-то отец сломал ему жизнь. Леон, сидя у конструктора, который сам сломал, совершенно не знал, какая деталь к чему крепится. Но он должен был сделать из этого то, что было ранее. Не что-то новое — Грей должен остаться Греем. В меру холодным и колким, но искренним и тёплым. Леон не знал, получится у него или нет. Но так хотелось в это верить. Хотя бы попытаться. Он же, во всяком случае, хочет как лучше.***
Леон посмотрел на время и, выдохнув, приоткрыл дверь в комнату Грея. — Я войду? — он улыбнулся, рассматривая его — вроде выглядит нормально, конечно, не самым здоровым образом. Но, по крайней мере, всё не так плохо, как воспринимала Мереди. Грей кивнул, отложив ноутбук. Леон кивнул и, прикрыв дверь, спросил: — Как себя чувствуешь? — Нормально, — кратко ответил Грей, поправляя кофту. Леон вздрогнул, когда телефон зазвонил, но Грей лишь выключил на нём звук, даже не посмотрев на экран, и отложил вслед за ноутбуком. — Почему ты не ответил? — тихо спросил Леон, присаживаясь на край кровати. — Нет желания разговаривать, — он пожал плечами. — Они могут волноваться, тебе на это всё равно? Грей промолчал. Лишь посмотрел как-то странно, настороженно, но после вновь опустил взгляд на свой браслет. Леон тяжело выдохнул и, оглядевшись, невольно подсел поближе, погладив по волосам. — Надеюсь, ты всё рассказываешь психологу. Это важно. Просто я… волнуюсь. Мне бы хотелось, чтобы ты смог восстановиться как можно быстрее, и перестал всё это ощущать. Я могу представить, как всё это страшно. У меня было похожее. И даже пару панических атак, — заметив, что Грей заинтересованно поднял на него взгляд, он ласково улыбнулся, заправляя одну тёмную прядь за ухо. — Поэтому не хочу, чтобы ты проходил это всё один. Мне приходилось нести это в себе, потому что некому было довериться. Но ты…. Даже если тебе неловко говорить с психологом, то рассказывай мне. От этого и вправду легче становится, да и я спать спокойнее буду, зная, как ты себя чувствуешь, а не в догадках собирать пазл со слов врача и психолога. Леон долго говорил, поглаживал по волосам и, когда Грей коснулся его руки, кончиками пальцев проходясь по тыльной стороне ладони, вновь широко улыбнулся. Он и сам не заметил, как лёг на кровать, обняв его за плечи — в последнее время единственное, что у них было, так это неловкие касания руками. Не было поцелуев и объятий. И, наверное, это было ошибкой со стороны Леона. Потому что Грей, как котёнок, прижался тесно-тесно и положил голову на плечо. Леон гладил спину, поглаживая плечи, перебирал короткие пряди, вновь замечая в некоторых местах серебристые проблески. Из-за вороха густых волос, они не были видны, но, вот так вот перебирая, Леон смог их заметить. — Каким ты меня видишь? — тихо спросил Леон, поцеловав в лоб, будто перед сном. — Сейчас? — Сейчас, — согласно кивнул Леон, второй рукой касаясь его, переплетая пальцы. — Тёплый, хороший… знакомый. Сейчас мне спокойно с тобой, — честно признался Грей и, выдохнув, закрыл глаза. — Я рад, — он улыбнулся, повернув голову в сторону окна, за котором уже почти стемнело. В голове всплыл их первый день в этой комнате. Утро, после того дня. Когда Грей, ещё сильный, грубый, но ласковый, не мог разобраться во всём этом. Вспомнил его тело на сиреневых простынях — с отливающимся на солнце, виднеющимися мышцами на животе, здоровым цветом кожи, без единого шрама (и, чего греха таить, крутой подтянутой задницей) Такое чистое, буквально идеальное — здоровое, в конце-то концов. Вспомнил его взгляд — тяжелый, не по-детски серьёзный, но открытый. Вспомнил, как всё начиналось. Начало, в принципе, тоже как-то не очень, но зато Грей здоров был. И морально, и физически. А сейчас Леон мог прощупать на его теле каждую косточку — ни о каких мускулах и речи идти не могло. Кожа совсем бледная, а взгляд стеклянный. Соседи, к слову, тоже переехали. И погода совсем другая было. Всё другое было. И чувство ностальгии что-то болезненно царапнуло, заставив поморщиться. А чтобы могло быть, если бы тогда они не встретились? Возможно. Грей бы сейчас жил счастливо, совсем неумело целовался со своим одногодкой и всем сердцем продолжал любить своего отца. А Леон бы по-прежнему мучился ужасной апатией, депрессией и чувством одиночества. Какими бы они сейчас были? Отчего-то Леону показалось, что Грей бы по-любому чувствовал себя куда лучше. И, едва эта мысль пронеслась в его голове, он сильнее прижал к себе Грея. Тот лишь поёрзал немного, поудобней устраиваясь на нём. — Ты веришь, что всё наладится? — впервые подал голос Грей, глубоко вдохнув. — Если мы оба постараемся — да. Я мечтаю о том дне, когда ты сможешь проснуться без этой тяжести внутри. — Я тоже, — ответил он, натужно выдохнув. — Побудь со мной, Леон. Бастия улыбнулся, услышав своё имя. Грей впервые его по имени назвал. Не запнулся. Гладко так, приятно. Так, что самому Леону стало уютно-уютно. — Конечно.***
Грей был бы рад говорить всё хотя бы Леону. Но не мог будто. Будто не было желания, сил, не хватало воздуха на лишнее слово. Хотелось молчать. Или, обняв Леона, долго-долго плакать. Пока легче не станет, пока дыхание не выравнется. Пока всё не станет хорошо. Но до этого хорошо было так много. Если не бесконечность. Грей хотел бы верить Леону, что всё будет хорошо. Хотел, но… не мог. Не было сил даже на этом. Он не видел этого «хорошо». Даже малейших проблесков этого хорошо. Конечно, Леон приходил, говорил, помогал, обнимал. Леон был рядом. Но не так часто, как хотел Грей. А порой даже и не в те моменты. Но попросить его уйти он не мог. Грей знает, насколько отвратно он себя ощущает, когда Грей видит вместо него другого. Знает. И со всех сил старается сделать так, чтобы хотя бы Леон мог ощутить себя хорошо. Хотя, «хорошо» более не было. Просто не существовало такого понятия. Одного дня хватило, чтобы перечеркнуть всё. Грей откинул голову на бортик джакузи, посмотрев на потолок. Ему постоянно снились кошмары. Кошмары настолько яркие и живые, что порой Грей просыпался и нащупывал очередную рану, кровь, вывернутую руку. Но находил либо гладкую кожу, либо бинт. Он знал, что сейчас он в безопасности. Что сейчас есть Леон, который на всё ради него. Он знал. Но кошмары, эти ужасно-живые кошмары, не давали спать. Грей боялся спать. Боялся очередных ужасов, очередной, совсем настоящий боли. Боялся страха. Боялся всего этого. Целые сутки, все двадцать четыре часа, ему было страшно. Постоянно. Тревожно. Не по себе. Хотелось выть и на стенку лезть от безвыходности. Хотелось рыдать, истерить, бить кулаками по стенам, чтобы хоть как-то успокоиться. Чтобы сменить постоянный, никуда не уходящий страх, чем-то другим. Чтобы не снились больше те ужасы, кровь, крики, собственное изуродованное тело. Чтобы всё было по-другому. Он же заслужил. Он же всегда был… нормальным. Бывало чересчур резкий или грубый, но за что весь этот ад? За что Грею просыпается в холодном поту, бояться дышать, иной раз и вовсе забывая? Почему весь этот ужас происходит с ним — он же абсолютно ни в чём не виноват. В нём не было места для других чувств, кроме страха. Он не мог ненавидеть Джорела, не мог любить Леона. Не мог ничего. Только испытывать вновь и вновь страх. Ужас. Казалось, что он мог сойти с ума в любую минуту. Просто не выдержать и сломаться. А этого не хотелось. Хотелось забыться. Чтобы всё прекратилось. Чтобы более не было ничего. Не было даже этой жизни — Леона, этого дома, друзей, этого горда. Не было ничего. Ни единой детали, что могла хоть как-то напоминать про эту жизнь. Грей оглядел ванную, посмотрел на воду, разглядел костлявые колени. Посмотрел почему-то на руки, оглядевшись невольно, будто искал что-то. Грей не сможет уехать отсюда. Не сможет забыть всё это — разве что амнезию себе заработать. Грей не сможет в этой жизни забыть про эту жизнь. Не сможет. Чисто физически. Но Грей может прекратить. Поставить на паузу. Забыться. Исчезнуть. «Если решаешь умереть — умирай без раздумий». И Грей, с единственной мыслью о том, что это во благо собственного спасения, погружается под воду, цепляясь пальцами за бортики ванны. Чтобы не всплыть. Первые секунды — желание вынырнуть. Дальше — воздух кончается. В ушах шум, и тело интуитивно вверх рвётся, и руки хочется убрать с бортиков. Умирать сложнее, чем казалось. Грей бы не смог, если бы не мысль о том, что вынырнув — легче не станет. Сколько ему терпеть? Пять лет? Десять? Всю жизнь? А сейчас всего пару минут. Пару минут перебороть инстинкты. Пару минут цветных пятен под веками и сдавленного шума. Всего пару минут и будет совсем-совсем легко. И совсем не больно. Грей впивается пальцами до побеления костяшек, жмурится и всеми силами упирается спиной в дно джакузи. Это легко. Умирать легко, если с тобой осознание, что так будет лучше. Ад Грей уже пережил, теперь, там, за чертой что-то другое. Что-то хорошее. Где больно не будет. Самоубийство искупится всем тем, что он пережил. Его простят. И Леон когда-нибудь простит. А сейчас, во благо собственного спокойствия и эгоизма, всего минуту. Мир всё так же не кажется прекрасным даже за тридцать секунд до смерти. Чувство облегчение застывает в глотке и дыхательных путях (вода, на самом деле, так похожа на спасение). А что там, за чертой?Where to go from here? What road to travel on? Куда мне теперь идти? По какой дороге пойти? I spent my whole life choosing, and I always chose wrong. В своей жизни я только и делаю, что выбираю, и всегда выбираю неверно. Will I try to have the will to be alive? Попытаюсь ли я собрать силы чтобы быть живым? Will I try because I've never seen the light? Попытаюсь ли я, несмотря на то, что я никогда не видел света? Blow it to the ground and it's now you see, Взорви это все, и теперь ты видишь - You spent your whole life taking the best of me Ты провела всю свою жизнь, забирая лучшее во мне.