Чем лучше вы слушаете внутренний голос, тем лучше услышите голоса, звучащие снаружи. Даг Хаммаршёльд.
Что там, за гранью? За гранью нет света в конце туннеля, лишь блики под веками теряют яркость и становятся серо-чёрными. За гранью Грей слышит чей-то голос — быть может, Бог действительно есть? Страшный суд? Грею почему-то совсем не страшно. Глаза открыть не получается, единственное, что он чувствует — тяжесть и, одновременно, легкость по всему телу. Будто в вакууме с переломанной гравитацией. Будто тянет вниз и вверх — ко дну и, наоборот, к небу. Или что там — наверху? Именно сейчас это Грея почему-то совсем не интересует. Он даже не уверен, что уже умер — в голове тяжесть, в висках стук сердца и противное давление в области груди. Так наступает смерть? Душа выходит? Что это, чёрт возьми за чувство? Не то чтобы больно. Нет, вовсе не больно — Грей и капли боли не ощущает, даже моральной. Чувство сходно с предобморочным — кровь волнами по телу и в голове давление будто до невозможно высоких цифр поднялось. Предсмертная агония? У Грея много вопросов, на самом–то деле. И он даже их немного осознаёт. В области висков жарко-жарко, и в груди помимо сильного давление — огонь. Будто что-то сжечь внутри пытается. За чертой — чужие руки. Воздух кажется ледяным, будто это и не воздух был — сплошная тонкая корка льда, пытающаяся проникнуться в лёгкие, перерезав и искрошив их. Чужие руки, которые должны были быть за чертой, тянут вверх. Либо Леон — Бог, либо черта, к которой он в очередной раз был так близко, вновь ускользнула от него. Грей ничего не чувствует — только воздух ледяной. Слышит звуки отстранёно — будто в ушах стояла плотная пластинка, отделившая сознание и реальность. Он не видит лица Леона — лишь смазанное пятно. Он не слышал его голоса. Лишь помехи, которые режут слух. Хочется тошнить. А Леон матерится громко-громко и за предплечья едва ли ни кидает его на плитку, перевернув на живот. Грей чувствует стекающая из рта воду, видит белый цвет — и не смазанный, очень даже чёткий. Едва ощущает несильные хлопки по спине. У Грея кружится голова. Он не понимает, что происходит сейчас. Умер? А вдруг умер, и сейчас ему опять пятнадцать, и отец с ним рядом, и никогда ему не будет шестнадцать. Рай. Повторяющийся день за днем рай. Никаких ужасных шестнадцати, никакой ломящей боли в груди. Ничего. Умер же, да? — Грей, Грей, ты слышишь меня? — чужие сильные руки, которые так чётко пахнут кипарисом — таким родным и успокаивающим — берут ласково за лицо, гладят. Его отец никогда не пах кипарисом. А в ванной у них голубая, а не белая плитка. Грей кашляет, неловко опирается в холодную плитку руками и смотрит на Леона. Блять. Опять. Опять Леон. Он. Чертов кипарис. Чёртов Леон. Чёртовы его руки. Внезапно Грея обдало тупой болью — всё всегда из-за Леона. Той осенью всё сломалось из-за Леона. Его похитили из-за Леона. Его довели из-за Леона. Он не может нормально жить из-за Леона. Он не смог умереть из-за Леона. Блядский Леон. Чертов Леон-как-же-я-тебя-ненавижу-Бастия. — Грей, солнце, зачем ты, — Леон дрожащими руками гладил его по мокрым волосам, еле сдерживаясь, чтобы не зареветь — только от осознания, что он мог его потерять, хотелось лечь на пол и выть в голос. У Грея в глазах — стекло. Мутное грязное стекло, за которым Леон не может разобрать эмоций. Но после этого «зачем» стекло явно треснуло. Грей чуть ли не подскочил, хаотичным движением убрав руки Леона со своего лица и волос, случайно ударившись локтем о бортик ванны. — Зачем?! — его голос дерганный, дрожащий, срывающийся на истерику. Леон невольно вздрогнул и отпрянул от него. Сколько Грея не проявлял таких эмоций? Сколько Леон не видел его живым? С конца той осени? — Ты, блять, спрашиваешь, зачем?! — нет, голос не срывался на истерику. У Грея уже была истерика. — А ты попробуй пожить моей жизнью! Попробуй каждую минуту своей жизни ощущать этот страх, ужас от всего происходящего! Как думаешь, мне классно боятся каждого шороха?! Знаешь, сколько я нормально не спал?! Я за эту неделю максимум семь часов спал. Потому что я не могу. Мне страшно, больно, плохо. Я не вижу снов! Я вижу ужасы, вижу, как мне ломают кости, отрывают пальцы, просверливают дыры! Я умираю, блять, каждую ночь! И каждую ночь я просыпаюсь в судорогах от боли! Леон затаил дыхание. Едва ли он хотел поднять руку, чтобы коснуться его, как Грей быстро отбил её, сказав: — Не смей трогать меня! И Леона снова прошибло на ток. Нет, не на ток — будто под кожу прошло миллион острых наколенных иголок, оставляя кровавые следы и ожоги. Будто какая-то игла задела очень важный нерв, из-за чего Леон застыл и дышать перестал. Будто выпал на секунду из всего мира, будто умер на пару секунд. Боль — такая острая, болезненная, обжигающая — впилась в горло и по глотке прошла к сердцу, обвила и впилась иголками. Это была не боль. Это была агония. Леон растерянно посмотрел на Грея. На покрасневшие из-за слёз глаза, лопнувшие капилляры на белке, болезненно худое лицо с острыми скулами. Увидел бешенство в глазах, видел мокрые от слёз щёки и слышал его голос. Срывающийся на крик, а то и вовсе на сип, будто голос сорвал. Он впервые увидел Грея. Настоящего. Сломанного. И от осознания этого Леону на пару секунд стало легко — даже та боль отпустила на пару секунд. Грей, наконец, смог выпустить всё это. Грей живой. Пусть нервный, злой, но живой. Когда голос Грея вновь сорвался, Леон смог расслышать его, сосредоточиться на его голосе, на его словах, хоть и знал, что там ничего хорошего не будет. Но ему надо услышать Грея. — Зачем, объясни мне, зачем?! За что ты можешь меня так ненавидеть, чтобы доводить до такого?! — у Грея опустились руки, и даже не смотря на то, что он продолжал кричать, его голос показался таким отчаянным. — Я не ненавижу тебя, — тихо сказал Леон, будто его голос сел, и он мог только шептать сухими губами, будто Грей сейчас сможет его понять или хотя бы услышать. — А что это?! Как это назвать, кроме как не ненавистью? Видишь, что ты сделал?! Видишь?! — Но сейчас я… я, правда, хочу… — Раньше надо было хотеть! Теперь дай мне хотя бы умереть спокойно! От этих слов Леона будто по голове ударили — чем-то железным, отчего звук такой противный пошёл, и в голове лишь звон. Его взгляд внезапно показался пустым, отчего Грей невольно затих. — Не смей так говорить, — Леон резко схватил его за руки, прижав к себе тесно-тесно. И сейчас, когда на Грее не было одежды, когда он был весь мокрый и дрожащий от холода, Леон ощутил, насколько он хрупкий, беспомощный, элементарно слабый. — Отпусти меня! — Грей резко забрыкался, и даже осознание того, что Леон его намного сильнее, не мешало ему пинаться и всеми силами пытаться вырваться. — Никогда, — тихо прошептал Леон, обнимая сильнее и утыкаясь носом в худое плечо. Грей кричал, оскорблял, говорил, как ненавидит, бил то по спине, то куда-то в область пресса — задевая ещё не до конца зажившую после пули рану, из-за чего Леон поморщился. Грей плакал. Плакал так, как, кажется, плакал, впервые — навзрыд, срываясь то на крик, то на сип. И говорил, как ненавидит, как хочет умереть. Леон не выпускал его из своих рук и едва начинал покачивать, будто пытался успокоить. Вскоре кричать Грей перестал и даже брыкаться, лишь тихо заплакал в чужое плечо, обвиснув. — Даже если умолять будешь — не дам умереть, — тихо начал шептать Леон, пытаясь позабыть о том, как Грей в сердцах кричал о том, как сильно желает ему смерти. — Ты родной мне. Я не хочу терять родных. Это больно, ты знаешь. Поэтому забудь об этом. Ты будешь жить — и своей жизнью давать стимул к жизни мне. Ты так важен мне, представить себе не можешь. Ненавидь меня, проклинай, желай мне смерти, ели хочешь — избей, но не смей умирать. Ты моё солнце. Мой маленькое солнышко, я так долго жил в темноте, я не смогу опять вернуться туда. Грей, не лишай меня последней надежды. Знаю: не заслужил. Знаю: мудак. Но хоть из жалости, Грей. Ты заставляешь чувствовать меня человеком. Слышишь меня? Грей глухо всхлипнул и, уткнувшись лбом в его плечо, обнял руками за спину и прижался. Истерика отпустила. Хотя сколько Грея так ещё проплакал — одному Богу известно. Леон терпеливо сидел на холодном кафельном полу, укачивал его в своих руках и шептал какой-то неразборчивый бред, про то, как он его обожает, как ценит. Про то, как важен и нужен. Он не знал, слышал ли его Грей, но ему и неважно было — он его обнял, прижимался теснее, а более ему и не надо. Когда всхлипы полностью прекратились, сам Леон едва начал дрожать от холода — все штаны и рубашка были мокрые, и теперь кожа покрылась мурашками. — Твоя рубашка, — тихо прошептал Грей, когда ситуация ясно сложилась и он смог успокоиться. — Всё хорошо, — в тон ему ответил Леон и неловко встал, подхватив Грея под бёдра. Тот сильнее вцепился руками в его спину, а ногами обнял за бёдра. Леон чувствовал, как он дрожал, слышал его всхлипы, когда накидывал на него полотенце, поэтому осторожно поглаживал по худой спине. Грей судорожно выдохнул и закрыл глаза, пытаясь окончательно успокоиться. Сейчас мысль о суициде показалась ему какой-то пугающей. Внутри не было ничего — лишь лёгкость и чувство пустоты. Будто всё, что болело, он сейчас выплакал, будто всё, чего он боялся, он выкричал шквалом слов. — Прости меня, — тихо прошептал Грей, когда Леон вышел из ванны. — За что? — его голос показался удивленным. — За всё, что было в ванне. Я не ненавижу тебя. Я не желаю тебе смерти. — Всё хорошо, я всё понимаю, тебе не стоило извиняться. Отдохни лучше, и не думай об этом. Грей едва успел кивнуть, когда услышал звук от открывания ещё одной двери, он открыл глаза, осознав, что Леон его явно не в его постель несёт. Но сил, отчего-то, не хватило даже на этот вопрос, поэтому, ещё раз натужно выдохнув, он уткнулся носом в шею, так успокаивающе пахнувшую кипарисом. А внутри спокойно так. И даже не хочется знать, что там за чертой. Грей едва ли не обвис на Леоне — настолько легко он себя ощущал, настолько расслабленным он был. Будто большая часть груза действительно с него спала, и сейчас он мог вдохнуть полной грудью. Грей поднял голову и открыл глаза, когда послышался скрип двери. — Куда ты меня отнес? — сипло спросил Грей, и тут же откашлялся, в страхе, что мог сорвать голос — но всё было в порядке, так, сипит немного. — Это моя комната, — пояснил Леон, укладывая его на большую кровать. Грей невольно поёрзал — покрывало было таким мягким, пушистым, таким, что захотелось закутаться в него и тут же заснуть. Леон стащил с него махровое полотенце, и Грей ту же, без задней мысли залез под покрывало, ощутив спиной прохладу пухового одеяла. Леон улыбнулся и ласково потрепал по голове. — Почему твоя? — опомнившись, спросил Грей, привставая, принимая сидячее положение, но всё равно натянув покрывало едва ли не до плеч. — Чтобы более твоих глупых попыток не было. Всё. Вместе спать будем, — он попытался казаться уверенным, но голос всё равно дрогнул, да и сам он на пару секунд замешкался. Грей на пару секунд замер, во все глаза на него смотря. А после, рвано выдохнув, спросил: — В смысле? — В прямом. На правой стороне ты, на левой я, — Леон попытался не думать о том, как глупо звучат его слова, как сам неловко выглядит, поэтому, чтобы отвлечься от этого, он резко встал, расстёгивая рубашку, которая прилипала к телу. — Я на левой привык, — тихо сказал Грей, смущённо отводя взгляд от того, как альфа стащил с себя рубашку, будто это не он несколько месяцев назад отдавался ему. — Ну, значит я на правой, — Леон спорить не хотел, тем более о такой глупости и, взяв с тумбы полотенце, наспех вытер плечи от влаги. Грей, осмелившись, поднял на него взгляд, задевая им странное покраснение на его бледной коже. — Что это? — Грей кивнул в сторону бока. — То же, что и это, — Леон поднял вверх левую руку, показывая перебинтованную ладонь. — Тебе и бок прострелили? — Грей сглотнул, сжимая пальцами покрывало, следя за тем, как Леон подошел к шкафу, доставая, на удивление, джинсы и футболку (Грей был свято уверен, что в его гардеробе сплошные костюмы). — Типа того, — Леон кивнул, расстегивая ремень. Грей кивнул, одним глазом смотря на Леона. А он ведь тоже похудел — от нервов, наверное. Пресс более не был таким рельефным, как ранее, косая мышца стала менее чёткой. Но Грей подметил, что плечи такие же широкие, руки сильные, жилистые и фигура такая же подтянутая. Леон по-прежнему был.. сексуальным. Леон был таким, что его хотелось. И Грей вспомнил их неудачные попытки. Вспомнил, как ему тогда хотелось. Да и сейчас хочется — его рук, ласки, поцелуев. Возможно, не больше, чем петтинг, но ему хотелось ощутить себя желанным. Почувствовать, как Леон возбуждается, глядя на него. Знать, что он всё такой же. Но это, конечно, было иллюзией — Грей болезненно худой. Ненормально худой. Он тяжело выдохнул, тут же заметив на себе взволнованный взгляд Леона. — Всё нормально. — Точно? — Леон надел чистую майку и, застегнув ширинку, вновь подошел к кровати, присев, погладив по мокрым волосам. — Тебе лучше отдохнуть, поспи. — Я… — Боишься? — ласково спросил Леон, и улыбнулся, когда Грей кивнул. — У меня есть таблетки, мне помогают, избавляют от кошмаров. Могу дать. — Давай, — Грей кивнул и, поерзав, залез под одеяло, откинув покрывало. — Ты спишь и под одеялом, и под покрывалом? — Грей смотрел за тем, как Леон достаёт из тумбочки бутылку воды без газов и небольшую баночку. — Да. Мне постоянно холодно, надеюсь, ты меня согреешь, — он снова улыбнулся, открывая бутылку воды и протягивая таблетку. Грей лишь неловко улыбнулся, беря таблетку и запивая водой. — Спи, — Леон улыбнулся, погладив по волосам. — Потом расскажешь, как спалось. — А… а ты не мог бы, — Грей на секунд замолчал, засмущавшись. Леон чуть склонил голову вбок, не отрывая взгляда. — Принести моё бельё, — как на одном дыхании сказал Грей. — Мне просто… вот так вот спать неудобно. — Нет проблем, — Леон понимающе улыбнулся и встал, напоследок погладив по щеке. Когда дверь за ним закрылась, Грей оглядел комнату, подмечая, что она достаточно объёмная для одного человека. А ещё хорошо обставленная, только в отличии от комнаты Грея здесь преобладали белые цвета. Леон, наверное, любил белый — чересчур много его было в этом доме. Грей посмотрел на висящую на противоположной стене картину, отпил воды и, закрыв бутылку, открыл верхний ящик, чтобы положить на место. Едва он хотел вновь лечь обратно, как, закусив губу, без задней мысли, лишь немного сомневаясь, открыл нижний. Документы. Три каких-то папки и сбоку лежащая маленькая коробка — возможно, для печати. Он помнил, что у Леона были какие-то скелеты в шкафу. Он помнил, что он никак не мог о них узнать. Грей закусил губу, думая, стоит ли рыться в его вещах — ведь это как минимум некрасиво. А после, выдохнув и решив, что Леон в любом случае ему ничего не сделает, даже если сильно захочет, достал все три папки. Едва не выронив от их тяжести, он положил их на край кровати, открывая одну. Он пролистал первую папку, но не нашел ничего, кроме прошлогодних договоров, каких-то квитанций и других рабочих бумаг. Во второй какие-то счета, много цифр и бланки, о значении которых Грей не знал. Разочарованно выдохнув, поняв, что Леон здесь хранит всё по работе, он открыл третью — значительно тоньше, чем другие, папку. Грей поражённо выдохнул. Он прошёлся пальцами по старой детской фотографии Леона — такой худой, с чётко-очерченными скулами и абсолютно безнадёжными глазами. Этот взгляд был таким отчаявшимся, болезненным, таким, что Грей выдохнул, вновь ощутив где-то под сердцем тяжесть. Он проглядел старый затёртый документ, с оборванными краями. Леон Рейтей — значилось на бумагах, как оказалось, пятнадцатилетней давности. Детский дом номер восемь. Недостача веса. Катаракта. Прежние родители не найдены. Грей выдохнул. Он точно был уверен в том, что Леон — его Леон — Бастия. Он видел в документах, там же нельзя наврать. Там же точная информация. Но на фотографии точно был Леон. Несчастный худой Леон. Бывший сирота в детском доме. Грей пролистал документы, найдя информацию о его приёмных родителях — до чёртиков обеспеченных. Нашёл информацию о его кровных сестрах. Получается, все эти деньги, весь этот бизнес — не от его кровных родителей? Получается, он приёмный? Но с какого чёрта такие состоятельные люди, пусть и, возможно, не имевшие возможности иметь родных детей, взяли ребёнка из обычного городского детского дома? Почему не суррогатное материнство? Почему не какой-то несчастный детский дом, где дети, возможно, больны шизофренией, или ещё чем похуже? Грей закусил губу — а Леон ли это? С катарактой ведь зрение плохое, а Грей ни разу не видел его в очках. Даже когда тот читал. Он никогда не щурился, правильно различал цвета, не было ни одного признака плохого зрения. Услышав приглушенный звук шагов, Грей резко закрыл папку и неловко, дрожащими руками попытался затолкнуть остальные в ящик. Сердце билось где-то в горле — он знал, что Леон на него даже голос не повысит, но он не хотел, чтобы Леон знал о том, что но лазил в его документах без разрешения. Едва успев всё запихнуть в ящик и закрыть его, Грей откинулся на подушку и, когда дверь открылась, так и замер. — Всё хорошо? Ты выглядишь напуганным. Тебя что-то испугало? — Леон обеспокоенно посмотрел на него, поспешив подойти. — Я… я… просто показался шорох, и вот, испугался. — Точно всё хорошо? — Леон присел, а после кивка, сказал: — Мне было как-то неловко нести твоё бельё через весь дом, так что я взял упакованное, — Леон положил на одеяло в шелестящей упаковке купленное им же когда-то бельё. — Но это ведь которое вы мне покупали, и они же как бы… это… ну, эротическое типа. — Какая разница, в чём спать? Я же не могу взять и запихнуть твоё обычное бельё к себе в карман! — Леон неловко помялся, хоть и пытался выглядеть недовольным. — И вообще, мог бы и без них спать, какая разница? — Тебе, видимо, вообще нигде разницы нет, — Грей открыл упаковку, доставая оттуда бельё и, оценив масштабы, тяжело выдохнул. — Главное, что удобные. Это же не стринги какие-то, — продолжал то ли бурчать, то ли оправдываться Леон. — Ну да, спасибо и на этом. Леон буркнул себе опять что-то под нос и отвернулся к окну, опершись локтями на колени. Грей усмехнулся от чего-то — будто такое поведение его умиляло. Он неловко натянул под одеялом на себя бельё, а после дёрнул Леон за край футболки, заставив его повернуться к нему. — Полежи со мной, пока я не усну. — Грей, ты?.. Я же ведь пугаю тебя, помнишь? — он смотрел на него с таким изумлением и, одновременно, надеждой, что Грею на пару секунд он показался ребёнком. — Ты спас меня, как после этого я могу бояться тебя или не верить? Я сейчас для тебя жуткая обуза — не могу нормально ходить, мне нужен психолог, моё настроение впадает из крайности в крайность, а ты терпишь. Ты и вправду другой. Леон пораженно выдохнул и без задних мыслей чуть наклонился к нему, прижавшись. Грей вздрогнул лишь, а после, выдохнув, прижался в ответ, закрыв глаза. Леон глубоко вдохнул в себя начинающий проявляться запах кофе и улыбнулся. Вот про что говорила Мереди: стань опорой. Леон закусил губу, задумавшись: стоило ли Мереди говорить про попытку суицида? Это ведь серьёзно. И даже то, что сейчас Грей расслаблен, спокоен, не даёт гарантий того, что в другой раз он не найдет способа, как перерезать себе вены или сломать шею. Он слабо кивнул, подумав о том, что обязательно должен ей об этом сказать. От ещё одной такой выходки у Леона сердце остановится. И далеко не факт, что в другой раз, он успеет. Сегодня будто интуиция — или же что-то другое — толкнуло сходить к Грею, зайти. Будто он знал, чувствовал — слишком плохое предчувствие мучило его едва ли ни с самого утра. И в тот момент, когда он его вытащил дрожащими руками из воды, как понял, что он жив, он хотел заплакать. От понимания, что он успел, что повезло. Внезапно захотелось поверить в Бога — это даже не назвать «случайностью». Леон мог не успеть, не понять, мог даже не ощутить того, что с Греем что-то не то. Леон почувствовал. Леон всегда его ощущает. Когда Грею чересчур плохо — сам Леон чувствует себя тоскливо. Когда всё переходит свои границы — плохое предчувствие не покидает его до тех пор, пока он не придёт к нему, не поговорит, не скажет, что всё будет хорошо. И когда Грей дышит спокойно, его руки не дрожат и сам он даже улыбнуться может — Леону легко. Это ли связывает истинных? Чувства на двоих? Стопроцентная эмпатия*? Можно ли сказать, что у истинных одна душа, одни чувства на двоих? Можно ли сказать, что они — двое несчастных душевных калек — истинные? С переломанными судьбами и едва виднеющимися просветами светлого будущего, сошлись, чтобы починить друг друга? (Леон не хочет думать, что он сам сломал Грея). Грей обнимает его за шею, прижимает к груди, поглаживает по голове — так, будто пытается успокоить. Грей тяжело выдыхает, понимая, что у Леона не было детства. Детство в приюте — что угодно, но не счастье, не смех, не радость. Леон, наверное, до сих пор глубоко в душе несчастен. Леон, глубоко внутри, ребенок, которого недолюбили, не дали ласки, надёжности и опоры. Так действительно ли Леон ищет того, над кем можно властвовать? А действительно ли Грей ищет того, кто подчинит полностью? Быть может, они искали что-то среднее? Искали и опору, и поддержку и, одновременно с тем, того, кто отдастся полностью и безвозмездно? Они… искали друг друга?There are times when you need someone Когда тебе будет нужно плечо, I will be by your side, Я буду рядом, I'll take my chances before they pass, pass me by. Я воспользуюсь возможностями, прежде чем они ускользнут от меня. Oh, darling, there is a light that shines О, дорогая, здесь свет, который сияет Special for you and me Специально для тебя и меня, You need to look at the other side, you'll agree. Посмотри на другую сторону и ты согласишься.
___________________________ Эмпатия* — осознанное сопереживание текущему эмоциональному состоянию другого человека без потери ощущения внешнего происхождения этого переживания.