The Power of Love

Грей уже и не помнит, сколько они так просидели — просто отчего-то хотелось прижаться к Леону так близко-близко и сидеть, пока не заснёт. Просто тело Леона грело, просто его сильные руки отчего-то давали чувствовать себя в защите. Будто всё хорошо — и всегда так было. — И запомни, неважно, из-за чего у меня панические атаки — это же не повод кидать меня одного, — тихо прошептал Грей в тёплую шею. — Я не хотел кидать. Просто думал, что так лучше, — рассеяно пожав плечами, ответил Леон. — Плохо думал, — фыркнул Грей, слабо ущипнув за руку. — Серьезно. Как ты мог додуматься до того, чтобы решить оставить меня одного? — Чтобы тебе спокойнее жилось, — его голос показался виноватым, и Грей невольно погладил по голове, перебирая короткие пряди. — Как будто одному мне было бы спокойнее, — тяжело выдохнув, сказал Грей, пропуская сквозь пальцы чужие мягкие волосы. — Как ты… опять вовремя пришёл? Камеры? Леон лишь покачал головой, а после рассеянно пожал плечами. Он и вправду не знал, что это. Это даже немного пугало — просто везение, или невидимая тонкая нить, связывающая их чувства, не дающая одному из них покинуть этот мир раньше, чем другой? Потому что если у одного перестанет биться сердце, другой просто ослабнет и вскоре умрёт. Леон не знал. Даже не догадывался. Возможно, всего лишь удачное стечение обстоятельств. Возможно, чувства, которые у них на двоих. Можно было много думать, но Леон знал, что так и не узнает верного варианта — просто слишком много догадок. Грей внезапно улыбнулся и, подавшись лицом вперед, едва ли не мурлыкнув, сказал: — Мой рыцарь. — Ты мазохист, Грей, самый настоящий мазохист. Ты ведь сам… сам понимаешь, что я даже нехотя причиняю тебя боль, — Леон тяжело выдохну и, собравшись с силами, посмотрел ему в глаза. Пускай в целом лицо Грей выражало абсолютное спокойствие, но его взгляд был настолько переполнен нежностью, что у Леона сердце будто сжалось, заныв. Настоящая неподдельная нежность, которая обычно бывает, когда смотришь на то, что до неприличия тебя важно. — Я не знаю, что меня держит рядом с тобой, — Грей пожал плечами, поглаживая кончиками пальцев тёплую кожу. — Будто у меня в подкорку мозга выбито, что моя жизнь принадлежит тебе. Леон ощутимо вздрогнул, отводя взгляд. Смешно. Сказал бы другой человек — романтично, чувственно, так, что невольно от осознания того, насколько человек тебе предан, сердце щемит. Но с Греем другое. Всё у них не как у нормальных людей, и это «принадлежит» несло в себя тяжесть прошло, тяжесть всего, что когда-либо говорил Леон, заставляя Грея вновь и вновь убеждать в том, что он без Леона — ничего. Ничего не значит, ничего не может. — Твоя жизнь не принадлежит мне, и никогда не принадлежала. Как и ты. Ты — свободен и волен делать то, что тебе захочется, — голос Леона дрогнул, но он взял себя в руки, приводя интонацию в норму, а взгляду придавая серьёзность. Грей судорожно выдохнул и едва царапнул короткими ногтями щеку альфу, из-за чего тот поморщился. — А кому тогда? Ты тут ещё несколько людей видишь, которые меня с того света с завидной постоянностью вытаскивают? — голос Грея серьёзный, стальной, такой, от которого Леону на пару секунд становится не по себе. — Ты всегда видишь не тот смысл, который я вкладываю на самом деле в слова, — и улыбнулся, легонько щелкнув по лбу. — Интересно, все альфы тупеют, когда в… И замолчал резко, спохватившись и покраснев. Леон заинтересовано поднял на него взгляд. — Когда что? — спросил Леон, чуть нахмурившись. «Когда влюбляются». Но Грей, вообще-то, не был уверен, что он его любит. Он ведь ни разу о таком не говорил — да даже в симпатии не признавался. Да, привык, да, ценит — но ничего о любви не говорил. — Когда винят себя во всех смертных грехах, — спохватился Грей, и кивнул сам себе, решив, что такой вариант очень даже неплохой. — Может быть, — он пожал плечами. — Тебе надо отдохнуть, — и чуть наклонился вперед, желая уложить его на кровать. — О, боже, я и так постоянно отдыхаю, — Грей устало простонал, когда Леон навис над ним, улыбнувшись. — Я понимаю, — он кивнул, проводя тыльной стороной ладони по щеке парня. — Но после панической атаки тебя надо поспать. — Я не хочу, — фыркнул Грей, не отводя взгляда от его глаз. — Ты не против, если Нацу зайдёт? — Нацу? — переспросил Леон, непонимающе нахмурившись. — Это мой хороший друг. Я соскучился уже по своим друзьям, — он потянулся к нему руками, недовольно теребя узел галстука, но не развязывая. Он уже понял, что сколько бы он не намекал Леону, тот тщательно следовал рекомендациям врача, и не решился бы даже на простые прелюдии. — Конечно, зови, — он кивнул, пожав плечами. — Я предупрежу охрану, чтобы пропустили. Как он выглядит? — Ну, у него розовые воло… — Можешь не продолжать. К нам тут не каждый день заходят подростки с розовыми волосами, так что, думаю, они поймут. — Он просто любит экспериментировать, — Грей пожал плечами, улыбнувшись. — Наверное, попроси, чтобы его проводили. — Сюда? — уточнил Леон, принимая сидячее положение. Грей огляделся и кивнул, а после, посмотрев на Леона, резко потянул на себя, кусая за губу. Леон на пару секунд даже растерялся из-за такой уверенность, но, во время спохватившись, ответил на грубый глубокий поцелуй парня. — Боже, как же я тебя хочу, — едва ли не простонал Леон в поцелуй. — Три месяца, блять, ни секса, ни просто омегу за задницу потрогать. Грей тихо рассмеялся с такого откровения, обнял за шею и прошептал: — За задницу трогай. Если найдёшь, конечно, что там трогать. — Найду, не волнуйся, — и нагло подхватил под бёдра, проскользнув ладонями к ягодицам, сжимая. — Стащить бы сейчас с тебя эти джинсы, — хрипло на ухо, прижимая к себе теснее. Грей тяжело выдыхает. Леон разгорячился так быстро, и голос хриплый, и запах сильнее — омежья сущность в Грее, если она ещё вообще в нём есть, довольном мурчит от понимания, что Грей вот такой вот, худой, да и ещё в одежде, способен возбудить, заставить желать себя. Грей схватился пальцами за широкие плечи и потёрся животом о член альфы сквозь ткань штанов. — Уже? — искренне удивлённо спрашивает Грей, ощущая недвусмысленную твердость в районе паха. — Да ну, Бастия, ты что, правда все три месяца омег не трогал? — и тихо рассмеялся в плечо, рукой касаясь чужого члена, будто проверяя и специально дразня. — Стал бы я на такую тему шутки шутить, — сильнее сжимая, целуя в шею, умалчивая про тот раз с Джувией. Хотя тот раз и сексом трудно назвать — тупая разрядка, как будто утром проснулся, а на одеяле сперма. — Второй раз за день намёки на секс, — Грей тяжело выдохнул. — Меня начинают пугать наши будни: то романтика вперемешку с пошлыми шуточками. То панические атаки и разговоры по душам. — Всё вполне нормально, — теранувшись членом меж ног омеги, сказал Леон, сам едва ли не простонав от собственного движения. Он закусил губ — скоро яйца ныть начнут, вот ей-Богу. — Почти здоровые отношения. На Грее узкие джинсы и свободный свитер. У Грея открытый доверчивый взгляд и растрепанные волосы. — Просто кому-то совсем невтерпеж, — Грей пожал плечами, продолжая водить пальцами по грубой ткани штанов мужчины. — Нам обоим?.. — Леон закусил губу, посмотрев Грею в глаза. — Ладно, пойду я, пока ни тебе, ни мне окончательно голову не снесло. — Иди, — Грей кивнул, на прощение поцеловав в шею и нагло сжав член сквозь ткань штанов, заставив Леона судорожно выдохнуть. — Не забудь предупредить охранников, — проведя ладонью вверх и вниз. — А то Нацу придется простоять на улице, а там дождь, — чуть спустившись рукой вниз, едва нажимая, заставив Леон крупно вздрогнуть. — Потом бубнить будет, — и опять вверх. — Я сейчас кончу себе в штаны, — тяжёлым выдохом на покрасневшее ухо Грея. — Иди уже, — ласково улыбнувшись, чмокнув в щеку и убирая руку. Не то чтобы Грею хотелось меньше. Просто уже от понимания, что Леон до сих пор его хочет значительно потешило его самолюбие. — Поверь, в день, когда я смогу снять с тебя бёльё, ты пожалеешь о всех своих выходках! — обиженно заявил Леон, зло сверля взглядом Грея, будто ожидал от него того, что он вмиг вылечиться. — Можешь хоть сейчас их с меня снять, — Грей закусил губу и призывно вильнул бёдрами. — Если я в довесок ко всему этому сниму с тебя бельё, то я просто кончу без рук, а при тебе это как минимум стыдно. Так что, мой дорогой, я про тот момент, когда я наконец-то смогу хорошенько тебя трахнуть. — Всё, иди-иди, — он слабо ткнул его ногой. Потому что, как бы то не было, подобные разговоры всё ровно возбуждали и, кажется, ещё немного и они действительно смогут довести друг друга до оргазма словами. Леон лишь тяжело выдохнул, хлопнул по бёдру и, возле двери, тоскливо заявил: — Расходимся по разным углам, чтобы подрочить, — посмотрел грустными глазами на Грея и вышел, аккуратно прикрыв дверь. Грей тихо хихикнул и, когда Леон закрыл за собой дверь, подтянул к себе ноутбук. Грей. 13.10. Если хочешь, можешь прийти ко мне. Может, я что и еще расскажу. Нацу. 13.11. О, неужели я дожил до этого момента. Где ты сейчас? Грей быстро написал адрес и перешёл в диалог с Гажилом. В отличие от Нацу, тот всё давно понял — фактически до того, как Грей успел ему всё рассказать — но настойчиво пытался узнать, какого чёрта он до сих пор с ним. А Грей сам не мог понять, почему до сих пор с ним. Ведь Леон всё равно ещё немного тот — тот, который предстал перед ним в начале сентября. С поддельной улыбкой и абсолютно безразличным взглядом. Возле Грея столько хороших людей — и все пытаются спасти, помочь, выслушать. Из самых лучших и понимающих он тянется непонятно к чему. Чёрт возьми. Гажил. 12.56. Ты это, знаешь, что, малой? Когда окончишь школу, можешь к нам приехать — тут классно. Выберешь себе какой университет. Заживешь как человек. Ты ж с Леоном нормальной жизни не увидишь. Грей. 13.12. Кто знает. Мне ещё учиться здесь два года. Говорят, психов можно вылечить. Гажил. 13.13. А тебе это надо? Это же не любовь. Любовь не взрастает на насилие. Грей. 13.14 Это не любовь. Возможно, я уже такой ж псих. Не знаю. Увидим. Гажил. 13.14. А что будет, если снова вляпаешься? Что будет, если ты уже не сможешь выбраться? Грей. 13.15. Я не знаю. Я просто пока хочу отдохнуть. Грей, тяжело выдохнув, закрыл ноутбук. Он не знал, кому можно было верить — все, казалось, правы ровно настолько, насколько ошибались. И Грей разбирался в Леоне не так. И видел он в нём не все, что надо было видеть. Но разве будет человек, который заплакал от страха, снова издеваться над ним? А если Леон болен чем-то, когда настроение менять от одного к другому? Если Леон сам себя не понимает? А если… Грею надо отдохнуть. Не думать обо всём этом. Просто наслаждаться тем, что у него сейчас есть — спокойствие, тишина и ласка. Как только встанет на ноги — пойдёт в школу. А там уже видно будет. Наступит лето, Грей снова будет один на один с Леоном — но уже полностью восстановившийся — и тогда уже будет понятно, что ему стоит делать. Сейчас, когда он ходит едва, странно было загадывать на то, куда он должен уйти. Пока Леон оберегает его, стоило, наверное, быть рядом с ним. Леон мог обеспечить, защитить, дать всё лучшее. И пока Леон оставался лучшим вариантом. Пожалуй, даже если бы Грей его ненавидел, он бы всё равно остался я с ним — чисто отталкиваясь от выгоды. Леон единственный из всего его круга общения мог дать все условия для правильного восстановления. Леон был выгоден — и этот вывод, полный рационализма, нескончаемо обрадовал Грея. Просто по-другому бы не вышло. Он откинулся на кровать и уткнулся носом в сторону, где обычно спал Леон, глубоко вдыхая в себя запах кипариса. Сильный, крепкий, который просто так выветрить нельзя было. Сердце защемило, когда Грей подумал о том, как же классно с ним спать — подлазить к нему под бок и, утыкаться в шею, засыпать в сильных объятьях, ощущая ритм его сердца. Это было лучшая колыбельная — ритм его сердца и запах кипариса, успокаивающий. Грей засыпал всегда быстро, прижавшись к нему, а уж когда Леон обнимал, и вовсе чувство защищенности укутывало с головой, и Грей не боялся ничего — даже шороха, от которого он обычно всегда подскакивал, но рядом с ним лишь прижимался сильнее. С Леоном ведь и правда спать лучше, чем одному. Ведь после каждого кошмара, Грей не мог более заснуть — видел в каждой тени Джорела, в каждом шорохе лязг ножей. Но теперь, когда он был с Леоном, тот всегда его успокаивал — гладил по голове, шептал, что всё хорошо, и так, пока Грей не заснёт в его руках. И не имело значения, сколько времени — час ночи, три или шесть утра. Даже если на утро важная встреча, Леон всё равно сонно шептал ему в макушку о том, что он рядом, укачивая и гладя. Грей иногда пытался уложить его спать — говоря, что Леону сон важнее, что он так может до утра посидеть, а Леону спать надо. Но Бастия всегда улыбался и говорил, что ему не привыкать спать по пару часов, а для здоровья Грея сон важнее. Грей так и не понял, почему ему по два часа сна в день хватает, но спрашивать как-то не решался. Хотя он точно знал, что Леон всегда ночью спит — потому что когда бы Грей не проснулся, Леон всегда сопел рядом. Иной раз Грею даже получалось успокоиться самому — просто слушая его дыхание, смотря на его спокойное лицо. Правда, Леон часто сам просыпался — быть может, сон у него чуткий, и резкое шевеление Грея может его разбудить. Грей не знал. Но ему однозначно нравилось смотреть на него спящего — столько в нём было умиротворения и, вместе с тем, какого-то одиночества и тоски. Таким одиноким, несчастным и, одновременно, желанным он казался. Грей посмотрел на своё запястье, а после резко вдохнул свой запах — и в запахе кофе слышны нотки кипариса. Потому что Леон всегда рядом, целует, обнимает — и его запах невольно переплетается с запахом Грея. Он едва закусил губу, откинул голову назад и тяжело-тяжело выдохнул. Тишина не давила, но не успокаивала. В общем-то, он ощущал себя просто неуютно. Вроде, всё хорошо, но будто что-то было не так. Либо должно было быть по-другому. Он прикрыл глаза. Он, откровенно говоря, не знал, как не сошел с ума. После всего произошедшего он должен был. Не просто должен, а так должно было случится. После боли, после тех условий, после самого настоящего ада, после дней, кода болевой порог превышался и он терял сознание. После дней, когда не хватало сил, чтобы встать. После тех дней, когда чувство несправедливости плотно вгрызалось в холку, Грей был не то что сойти с ума, он должен был... ненавидеть Леона. Грей слабо усмехнулся. О, да, не сошел с ума, конечно. Трудно было назвать себя вменяемым, когда он не испытывал к Леону зла. За те дни, за всё то время, в которое Грея медленно убивали. Разве можно назвать Грея нормальным? Едва ли. Грей, на самом деле, не мог разобраться сам в себе. Головой он понимал, что всё это — неправильно. Головой он находил тысячу, даже миллион причин, почему он должен его ненавидеть. Их было настолько много, что ему с трудом бы удалось перечислить все, что-то он бы наверняка упустил. Ничего, будем честными, не могло перекрыть все блядские поступки Бастии. Всю его хладнокровность, ненависть к людям и желание делать больно. Вот оно — желание сделать больно. Оно у Леона под кожу вшито, течет вместе с кровью, является частью его, и оно уже никуда не уйдет. Даже если Леон и будет пытаться быть таким хорошим, даже если заставит Грея чувствовать себя тем-самым единственным, с которым всё по-другому, Леон всё равно будет делать это. Делать больно — находить самые извращенные формы. Потому что Леону нравится это. Нравится, когда страдают люди. Нравятся, когда страдают люди, которым он дорог. Потому что ему прекрасно известно, насколько болен порез от близкого. Это — не просто порез. Это — вечно горящее и болящее клеймо. Это — знак недоверия и, вместе с тем, печать, которая связывает. Грей с ужасом осознает одну вещь... ...от Леона не убежать. Даже с открытыми дверями, без цепи и с целыми ногами. Грею не сбежать, не уйти, не скрыться. Грей будет до последнего, с мазохистским желанием оставаться здесь и оставаться для Леона его любимой игрушкой. Грей не уйдет добровольно. Грей останется добровольно. Грей прекрасно головой понимает, что Леон — ненормальный. Что Леон, конечно, жертва обстоятельств, но последствия этих обстоятельств написаны у него на лице, отображаются в пустых глазах, в ненастоящей улыбки. Клеймом. Грей всё понимает, но что-то сверх понимания Грея, держит его здесь. И не просто здесь, а рядом с Леоном. Здесь — это вообще любое место, где есть Леон. Здесь — это просторная спальная с кондиционером и окном во всю стену. Здесь — это окровавленный кафель и выпотрошенные внутренности. Здесь — это камера пыток. Здесь — это ад. Здесь — это два квадратных метра около Леона. И Грей здесь. И Грей не уйдет отсюда. Потому что его держат не то, что чувства, его держит его покалеченная психака, его не устойчивое восприятие, его покалеченное сознание. И, самое главное, его держит Леон. Не руками и не силой. Держит взглядом, своим блядским несчастным взглядом, который он, наверняка, тренировал. Держит своими чувствами и несчастными глазами, своими чувствами сильными и требующими отдачи. И Грей дает ему это. Во вред себе и своей психике, он здесь. Грей невольно посмотрел на свои ноги, нахмурившись. Блять. Как же было обидно за столько лет занятием спорта. Всё. Всё ушло в никуда. Сколько он сейчас весил? Сорок? Или и того меньше. Наверное, сейчас одно его бедро в данный период было в толщину таким же, как икры до всего этого. Он выдохнул, закатив глаза. Блять. Всё в пустую. Теперь он мог прощупать каждую косточку, пересчитать ребра, но не мог ощутить привычную твердость мышц. Это ещё не говоря про то, что у него кожа немного изменилась в цвете, да и зубы как-то странно себя стали вести. В общем, Грей ощупал себя крайне дерьмово. Хоть бы Нацу не испугался, увидев его вот в таком... амплуа. Бледный, худющий, с огромными синяками под глазами. Просто библейский образ. Просто прекрасно. Блять. Всё это — крайне дерьмовая постановка. Всё это — заранее было отстоем. Ещё с того момента, когда Леон ему улыбнулся. На деле, Леон не во вкусе Грея, и только одному Богу известно, чем он его зацепил, что тот так старательно смотрел на него всё первое время. Следовало начать хотя бы с того, что Леон — не человек. И уж тем более это не формат Грея. Грей давно заметил — ему не нравятся серьёзные накаченные альфы старше его. Грею нравятся тощие и высокие, с немного заезженным чувством юмора (от того он ещё смешнее) и его одногодки. Чтобы в курсе последних мемов, чтобы вместе пиво пить где-нибудь в лесу. Чтобы руки изящные, чтобы губы пухловатые, а глаза нагло-блядские. Знаете, какие у Леона глаза? Никакие. Когда он не корчится, они пустые. Без единой эмоций. Они — глаза слепого. Они — шаблон, потому что сам Леон — шаблон человека. Ни о каком наглом взгляде и речи идти не могло. Всё это было тупой шуткой не в формате Грея. Грей не знает, чем его зацепил Леон. Вообще без понятия. Все эти высокие скулы и мужественные подбородки. Да-да, красиво и стильно, гляди — у всех актеров голливудских такое лицо. Но это по-прежнему не во вкусе Грея. Но Леон зацепил, и этого хватило, чтобы сейчас Грей не знал куда ему деться от своей надуманной влюбленности, от вшитой обстоятельствами привязанности. Уйди Леон навсегда — и Грей полезет на стену. Грей знает: любить Леона — это изощрённая пытка. Это выворачивает, изнуряет, это больно. И Грей знает: без него ещё хуже. Какой здравомыслящий человек скажет, что наркотики — это хорошо? Но какой наркоман скажет, что жизнь без них — это вообще жизнь? То же и с Греем. Эти последствия, это ломка и отхода — оно жрет его. Леон — факт его существования — сжирает его изнутри. Пожирает внутренности, нервы, психику. Разрушает всё внутри него. С ним — это обезболивающее. На этот момент в мире прекращаются все войны, а боль всемирного масштаба пропадает. И всё становится на свои месте. От одного представления, что это ломка, сжирающая его, будет длится вечно, Грею не по себе. Проще говоря: от мысли, что ему когда-то придётся без Леона — ему страшно. Знаете, от чего Грея становится ещё страшнее? От всего этого осознания. От всего этого пазла, общей картины, с совокупности эмоций и последствий. Убежать от Леона — реально. Сейчас все двери открыты, а машина стоит у входа. Ключи в кармане. Одно условие — реплики, и даже копии, Леона ты не найдешь. Более, возможно, ты вообще ничего не найдешь, и вечно промаешься вот так — без разрушающего чувства страха, но с пониманием, что егонехватание пожирает намного сильнее, чем его присутствие. Это всё — колесо Сансары. Это всё — действия, которые приводят к тупику, и вряд ли Грей сможет найти ту дверь, которая приведёт его к спасению. И за которой не будет Леона. Перед тем, как в комнате внезапно запахнет кардамоном (отвратительно). Перед тем, как его голос внезапно резанет по ушам звуком стекла (как так вышло?). Перед тем, как Грей наконец сможет осознать — за дверями есть жизнь и она никуда не делась. Перед этим взрывом, когда сердце Грея пропустит удар, а зрачки, на секунду, сузятся до полного их отсутствия. До этого момента в голове Грея проскользнет одна-единственная мысль. "И пусть будет проклят день, когда мы станем друг другу чужими". А сейчас — в этот момент — мир впервые пошёл не по шаблону, который был задан Леоном. Впервые в мире Грея, в этой стране чудес, где всё было наоборот, он видит человека, чьи глаза были живее всего Грея вместе взятого. Его улыбка и блеск глаз. Он сам. Этот запах кардамона. Он пугает. Грея пугает чужая свобода. Но сейчас, видя его, Грей понимает: мир жив. он не сошел с ума. — Слушай, прикинь, Люси как увидит тебя — обзавидуется! Грей выдыхает. Нацу всё так же безумен. Этот Бог — он создал свободу. И он по-прежнему безумен в своем превосходстве и и разрушенных границах. Этот Бог — он безумец. Но Грей выдыхает и тут же усмехается. Ключ в главной двери — он скрипнул. И это страна чудес, она, конечно, не бесконечна. А Бог, этот безумец, он говорит: — Она вторую неделю хочет в модели, худеет, а ты идеальный набор костей! Хочешь в моделинг? Знаете, какие глаза у Грея? Никакие. Но сейчас, смотря на Нацу, с самой наглой ухмылкой, Грей говорит: — Я хотел бы дать тебе в ебало за отсутствие умения стучаться в двери. И в этот миг всё становится на свои места. Этот мир: он всё ещё в своём уме. И это дает Грею надежду.

Covered by the blind belief Затаившись в слепой вере, That fantasies of sinful screens Представляющей себе греховные изображения, Bear the facts, assume the dye Смирись с фактами, возьми все, как есть, End the vows no need to lie, enjoy Хватит клясться, не нужно лгать, наслаждайся, Take a ride, take a shot now Давай же, попробуй.