23 марта 20хх года.
В доме стояла абсолютно мертвая тишина. Достаточная для того, чтобы бояться не то что её, а даже своего дыхания. Леон стащил с себя оксфорды и серое пальто. Он потер переносицу, тяжело выдохнув. Не то чтобы он до сих пор не привык к тишине своего дома, но каждый раз это было... странно. Первые секунды всегда самые странные. В такой тишине слышишь ритм своего сердца. В ней вообще всё слышишь — даже свои мысли. Леон глянул на время и прислушался к тишине ещё раз. Он думал, что услышит голос Грея или Нацу, потому что в последнее время они довольно часто проводили время вместе. Но ничего. Леон не то чтобы ощущал своим долгом вернуть их отношения на прежние позиции, но от новых... становилось не по себе. Изменения подкрадывалась быстро и без отлагательств. Это было неминуемо. Кажется, две или чуть больше недели назад, Мереди, растянувшись в его рабочем кресле, потягиваясь, сказала: — Ты увидишь другого человека. Будь к этому готов. Леон тогда лишь посмотрел в панорамное окно на город. Мереди редко приезжала к нему сюда, в офис. Тогда она завалилась к нему такой естественной и простой, что у Леона что-то сжалось в груди и вырвался сдавленный выдох. На ней была черная юбка-карандаш, расстегнутая на верхние три пуговицы белая блузка так, что Леон мог наблюдать кусочек ее бледной кожи и острых ключиц, нежной женской шеи и аккуратную серебряную цепочку. Леон знал, что если расстегнуть ещё де пуговицы, то помимо ложбинки у груди, можно увидеть кулончик на этой цепочки. Какой-то голубоватый горный камень. Полупрозрачный и блестящий на свету. Он очень ей подходил. Её волосы были растрепаны и она слишком свободна прошла вперед, усевшись в его кресло. Леон не был против, потому что на тот момент он уже около получаса сидел на белом кожаном диванчике в обнимку с макбуокм, потому что на стуле уже жопа болела сидеть — вот тебе и романтика деловых мужчин. Никто не может спастись от затекшей жопы. Она откинулась на спинку и, взяв со стола очки Леона, деловито нацепила их, спихнув на переносицу, потому что диоптрии ей явно не подходили, и сказала, что Грей прежним не будет. Леон заинтересованно отложил ноутбук, встал, подойдя к панорамному окну, с которого виден центр Нью-Йорка как на ладони, и спросил: — Ну и к чему ты это? — К тому, что я знаю, что ты пытаешься вернуть все на свои места. Для человека это нормально. Стремиться к своей зоне комфорта, но тут бесполезно. Я помню, какой он был в начале наших сеансов, и какой сейчас. У него другие мысли, другие взгляды, другое всё. Он очень ожесточился. Закрылся. Он подвергался эмоциональному и физическому прессингу, его просто сломали. Вспомни его, когда он был в больнице. Леон нахмурился, потому что помнил он только полуживой труп. Он помнил опущенные плечи, тонкие запястья и пустой взгляд. Бастия повернулся к ней, когда она развернулась на стуле к окну, снимая с себя очки и аккуратно складывая их на стол. Она встала, оттянув юбку и подошла к нему, смотря на Нью-Йорк. — Не хочу тебя расстраивать Леон, но тогда он выбрал остаться с тобой не потому что любил. Не потому что хотел. А потому что боялся. Из него сделали идеального раба. А они мыслят по-другому. Это только в сказках им дают свободу и они начинают жить. Нет. Не начинают. Потому что не смогут. Он изнутри осознавал, что без тебя загнется. Или боялся, что загнется, — она прервалась на тяжелый выдох и резко повернулась к нему, сказав, смотря прямо в глаза: — ты же этого хотел, да? Леон повел плечом и отвернулся. Он не мог ответить на этот вопрос однозначно просто потому что с трудом отдавал себя отчет в своих желаниях и целях. Раньше он чего-то хотел. Он, конечно, помнил, чего хотел от Грея, когда всё это началось. Он хотел повиновения. Хотел представления. Хотел игры. А потом... потом все стало сложнее — но не было смысла гонять эту мысль по сотому кругу. Это уже было слишком очевидно. Он заигрался. Мереди резко аккуратно убрала с плеча Леона светлый волос, а после стряхнула будто бы пыль, сказав: — Ты тут же окружил его заботой и комфортом. Но ты по-прежнему делал это, когда он не имел доступа ни к чему, что не было бы твоим. Деньги, дом или же еда с лекарствами и врачами. Что угодно. Это всё был ты. — Что ты хочешь этим сказать? — он посмотрел на неё, чуть склонив голову. Мереди усмехнулась, когда заметила, как пару прядей из уложенной прически выбились на лоб. Легким движением руки она убрала их со лба, соскользнув ладонью к плечу. Леон знал, что она делает. Она пытается заботится о нём. И это так было ему необходимо, потому что у Леона не было никого, кто мог бы это делать для него. — Что каким бы клеем ты не пользовался, каких бы мастеров не звал, сломанное никогда не обретет изначальный вариант. Грей восстанавливается. Мне приходится объяснять ему некоторые вещи, и не все они льстят тебе, Леон. Но я не делаю это специально. Я пытаюсь склеить его личность. И то, что выходит в итоге это... другое. Это другой человек. После пережитого он не мог не быть другим. С ним будет сложнее. — Ты меня о чем-то предупреждаешь, что ли? Мереди тяжело выдохнула, и снова повернулась к городу, сложив руки на груди. Её лицо было повернуто в пол оборота, и Леон мог наблюдать за её эмоциями. Она сказал: — Может. Я говорю о том, что он не тот человек, которого ты лю... — Я не любил его, — резко перебил её Леон. Эти слова повисли в воздухе каким-то напряжением. Леон не знал, были ли те чувств любовью, и чем это вообще было. Одно время он их так и называл, потому что это было чем-то наиболее простым и доступным, но со временем он понимал, что нет, это таковым не являлось. Это было ложью, вызванной чувством вины и желанием сгладить все углы. Мереди посмотрела ему в глаза. Они молчали несколько секунд. — Тогда зачем ты всё это делаешь? Леон не отвел взгляд, даже не повел ни единой мышцей на лице. Ответа не было. Просто не было. Он не научен состраданию. Ему даже не было жалко Грея. Это не было знакомыми его чувствами. Леон полностью лишен эмоций. Ему никого не жаль, он не чувствует вины и не испытывает сострадания. — То, что с тобой происходит — психопатия, милый. Тот диагноз, что поставили тебе ещё два года назад, но я думала, что у тебя есть какие-то просветления, раз ты носишься с Греем. Неужели я не права? Мереди заметила, как дрогнули уголки губ Леона будто в нервной попытке улыбнуться. Она видела его глаза и не видела в них ничего. Они пусты. Только где-то глубоко Мереди способна прощупать нестерпимую боль, что теплится в нём и растет. Леон страдал. Где-то глубоко внутри ему было плохо. Всепоглощающее равнодушие не появляется само по себе. Оно всегда взращено чем-то ужасным изнутри. И Леон сказал: — Боюсь потому что мне по-прежнему интересно. Мереди сглотнула. Леон заметил, как вздрогнули её плечи. Она резко отвернулась и сказала: — Я не хочу помогать тебе в этом. — Ты уже это сделала, — Леон аккуратно поправил её волос, откидывая их назад, открывая шею. — Ты чудом осталась жива, да? — Леон прошелся ладонью по её затылку, поглаживая большим пальцем белый шрам от уха и ниже, по шее. Мереди даже не вздрогнула. — Ты мне никогда не рассказывала об этом, — уже шепотом. — Потому что ты и так это знаешь. Ты всё знаешь. Леон улыбнулся, убирая руку и пряча ее в карман, в полборота поворачиваясь к городу. Ему никогда не стоило ничего найти любую информацию о ком-либо. Это только кажется, что у вас есть право на личную жизнь. На самом деле вся ваша жизнь уже зацифрована и закодирована на компьютерах и других информационных носителях. — Ты знаешь меня лучше кого-либо другого, — Леон смотрел, как на высотках одна за одной сверкает реклама. Квартиры в рассрочку. Золотые украшения по скидке. Новый магазин с детской одеждой. Так проходит жизнь. Жизнь со скидкой. Компании покупают у рекламщиков место на сияющем биллборде, чтобы проходящие люди купили их продукцию. Это огромная система оборота денег. Так работает эта жизнь. тебя купят со скидкой. — Не льсти мне, Леон, — она тяжело выдохнула. — Я не хочу помогать Грею ради того, чтобы ты снова.. — Я не говорил, что я снова. Мне с ним интересно, я не утверждал, что сделаю с ним что-то такое снова. Он мне нужен. Мереди поджала губы. Она сказала: — Боже, ты даже не пытаешься звучать убедительно. Леон лишь улыбнулся, глянул что-то на телефоне и сказал: — Как насчет дружеской посиделки в итальянском ресторане? Я так соскучился по пасте, ты бы знала. Он повернулся и чуть отставил свой локоть, предлагая ей пройти с ней. Она посмотрела на него из-под опущенных ресниц, слабо покачал головой и обняла его руку у сгиба локтя. Леон не хотел продолжать этот диалог, а Мереди и вправду проголодалась. Не каждый раз предоставляться возможность посидеть в ресторане с таким человеком. Когда они выходили из офиса, сверкающим огнями, Леон сказал ей на ухо: — Спасибо, что снова выручаешь меня. Мереди смотрит правее их, когда к ним подъезжает машина и шофер Леона открывает им дверь. Она замечает корреспондентов. С этого ракурса это будет выглядеть так, будто Леон целует за ухом. Он занимался обманом. Он обманывал всех, будто бы него была здоровая личная жизнь с миленькой розоволосой девушкой с дипломом психолога и чудесными рекомендациями. Он обманывал их всех. Он просто всё заранее продумал. Мереди догадывалась, что Леон знал о корреспондентах, поэтому предложил ей сходить в ресторан. Он наверняка знает, что они последует за ними в ресторан. Он знает, что через неделю где-то на каких-то ресурсах, форумах, журналах, газетах, будут их фотографии и кучу догадок. Это не впервые, когда Леон устраивает всё так, чтобы их видели вместе. Это не впервые, когда Леон обманывает всех о том, будто между ними что-то было. Когда Мереди хочет сесть в машину, Леон аккуратно пропускает сквозь пальцы её волосы и говорит: — Почему ты покрасила их в розовой? Ты была милейшей блондинкой. Мереди посмотрела ему в глаза. Сейчас, в свете нескончаемых огней, они такие светло-зеленые. Они сами как софиты. И она говорит, ставя ногу в салон машины: — Моей первый парень ненавидел розовый. Леон хмыкает, выжидая время, когда она сядет в машину, чтобы сесть следом. Её бывший парень чуть ее не убил, и этот шрам — шрам от осколка разбитого стакана, которым он пытался её зарезать в приступе ревности. После этого она решила стать психологом, чтобы заранее предотвращать подобное, исследуя людей изнутри, зная наперед их действия и психологию. Поэтому она действительно знает Леона лучше всякого. Она исследовала его всего. Шофер захлопывает за ними дверь. Сейчас, в своём доме, Леон по непонятным причинам вспоминает этот диалог. Он медленно идет к себе в кабинет. Брови сдвинулись к переносице, образуя морщины на переносице, он нахмурился, поджав губы. На самом деле, тот диалог был полностью незавершенным, с какими-то намеками, которые не могли полностью раскрыть намерений Леона. Любил ли Леон Грея хоть какую-то секунду своей жизни? Едва ли. Но он испытывал что-то намного более глубокое. Это не было чувством глубокой привязанности или долга. Дело и не было только лишь в интересе. С самого начала Леон был уверен, что Грей просто тупой подросток, и с ним будет скучно. Но, конечно, он ошибся. Характер Грея было что-то меж надменной истерикой и твердости в своих убеждениях. Грей был наглым и лез на рожон до последнего, имея лишь малую долю шанса на победу. Отчаянные люди всегда обворожительны. Грей был интересен, потому что Леон, на самом деле, был уверен, что тот, едва появившись в стенах дорогого дома, забудется и пойдет на любые уступки ради денег. Но, ха, черта с два. Секс? Без энтузиазма и с обреченным лицом. Минет? Только с предварительно закатанными глазами и демонстративным сморщенным лицом. Пройти мимо? С презрительным взглядом. Когда ты не видел на лице омег ничего, кроме заигрывающей улыбки (не беря в расчет его партнеров, он никогда не рассматривал их вторичный пол — только профессионализм), такое — в новинку. Грея интересно было выкручивать, раскрывать, выворачивать наизнанку, а в итоге — собирать заново. Поэтому он впервые задумался о том, чего он хочет от него в дальнейшем. Грей и вправду изменялся на глазах. Как только панические атаки стали более-менее отступать, как только приемы Мереди стали возыметь эффект наряду со всеми таблетками и лекарствами, Леон смог прочувствовать в нём былой азарт. Одно время — больше двух месяцев — Грей не хотел драться. Ему не нужна была война и победа. Это то, о чем говорил Нацу, когда впервые пришел. Грею просто нравилось сидеть и скулить. Со временем Леону это стало наскучивать. Жалости он не испытывал, сострадания тоже, поэтому это просто надоедало. Как пластинка заевшая. Скучно, блекло, неинтересно. Грею нужно было время, и Леон ему его давал. Он вел себя так, чтобы не вызвать лишнего дискомфорта — любая трещина могла повести за собой разлом, а Леон такого допустить для себя не мог. Несколько месяцев Леон не видел человека. Не было даже намеков на восстановление. Леон видел только пустые глаза, отсутствие эмоций и сухой голос. И едва-едва стали появляться проблески чего-то... живого. Мереди была восхитительна в проделанной работе. Леон скинул пиджак с себя, повесив его на руку у сгиба локтя. Он поправил галстук и резко остановился, когда проходим мимо их общей комнаты. Он поджал губы и аккуратно открыл её. Грей даже не заметил. Сидел в наушниках, что-то активно набирая на клавиатуре. Сгорбился весь. Леон закатил глаза. Он аккуратно зашел внутрь, чтобы тот не услышал и, подойдя к нему, легонько шлепнув по спине, пробасил: — Выпрями спину. Грей подскочил, едва не уронив ноутбук с коленей. Реабилитация с ногами шла долго и медленно. Ходил он пока едва, зато мог сидеть «по-турецки» и вообще принимать всякие телодвижения. Например, сгибать колени. В теории, он даже мог сесть на ноги, но врач говорил, что это нежелательно. Грей вскинул голову, смотря сверху вниз. Челка прилично отрастала, и Леон легким движением руки убрал её с глаз, сказал: — Тебе бы подстричься, пацан. — Я хочу выбрить висок, — внезапно сказал Грей, не моргая. — Ещё чего, — фыркнул Леон, замечая, как Грей хмурится. — На лысо ещё побрейся. — Специально тебе назло побреюсь. Леон глянул краем глаза на экран монитора, увидев открытый с кем-то диалог. Он чуть прищурился, а Грей, заметив его взгляд, резко закрыл вкладку. — Это что, тайны какие-то от меня? — Представь себе, у меня есть своя жизнь. — Не верю. — Я тоже. Грей резко повернулся куда-то к окну. Леон тоже синхронно с ним посмотрел туда. На улице было пасмурно и холодно, но дождь не лил. — У нас... у тебя новые соседи, — внезапно сказал Грей, продолжал смотреть в окно. — Прошлого убили. Его жена и сын переехали в другой район. — Ты что, серьезно? — Грей резко повернулся к нему, вздернув непонимающе бровь. Леон пожал плечами. Сев рядом с Греем, он сказал: — А это что, похоже на анекдот? Моего отца тоже убили, только мы потом с мамой не переезжали. Грей видимо напрягся. Леон никогда ничего о себе не рассказывал, Грей знал что-то очень косвенно, и то, со сторонних ресурсов, которые доверия не внушали совсем. Поэтому было странно, что Леон сказал это вот так просто. Как обычный факт. — Я знаю, — сказал Грей, шморгнув носом, снова поворачиваться к окну. Леон вздернул бровь, продолжая смотреть на его профиль. — Читал об этом. — Много неправды пишут, — пожал плечами Бастия, посмотрев внезапно на свои руки. Он чуть повернул руку влево, смотря, как блестит серебро на кольце. — Твоя правда интереснее любых сплетней, Леон. Грей аккуратно закрыл крышку макбука и, отложив его, резко подался спиной к Леону, укладывая голову на чужое плечо. Он посмотрел на глянцевый потолок. На яркость лампы. На небольшие бриллианты встроенные по ободкам. Они очень красиво блестят и переливаются. — Я читал теорию о том, что ты похудел из-за того, что из-за своей работы не ешь. Ещё куча слухов было касательно твоей вечно замотанной руки, — Грей на ощупь нашел чужую руку, проведя пальцами по раскрытой ладони. По шраму, и если провести вот так пальцем — можно ощутить легкую нервность. — Нервное истощение — самая смешная теория. Не знаю. Ты вообще нервничаешь, Леон? — Было пару раз. Но не настолько, чтобы похудеть, — он резко сжал свою руку, зажимая два пальца Грея в своей руке. Неудобно, наверное, но Леону на это всё равно. — Почему ты похудел? — Мало ел и перестал ходить в спортзал из-за занятости и.... занятости. Леон усмехнулся. Он хотел сказать «и тебя», но это смешно и неправильно. Грею не нужно такое знать. Даже если это будет просто шуткой — это всё равно не для Грея. Это будет неправильно для них обоих. — Нацу сегодня не приходил? — не то чтобы это и вправду интересовало Леона, но вопрос спросился как-то сам собой. — Не было настроения сегодня. Не знаю. Погода такая... ничего не хочется. Леон снова посмотрел в окно. На свинцовые тяжелые туши, на то, как деревья колышутся от ветра. Там и вправду холодно, ещё и изредка дождь моросит. Леону даже работалось сегодня так себе — спать хотелось. Ему вообще часто спать хотелось, но сегодня будто даже голова свинцовой была. Это было калейдоскопом их жизни, в которой едва ли можно было разобраться. Грей казался грубым, жестким, будто бы не хотел подпускать к себе ближе, но, однако, он делал это постоянно. Леон не знал, чем это было вызвано. Возможно, тем, что Грей был все-таки в него влюблен — Леон постарался над этим ещё в той осени, когда дождь шел не переставая, а Грею пришлось показать раз и навсегда, где его дом. Заставить влюбиться в полностью отрицательный образ, чтобы страдания были слаще и мучительнее — это было тем, чем он занимался. А теперь он сидел здесь, спустя такое время, и не чувствовал удовлетворения. Только пальцы Грея в собственной ладони, только его голова на плече. Не сказать, что это было чем-то возвышенным, но Леону было... приятно. Он не знал, откуда взялось это чувство, было ли нормальным его ощущать, но, кажется, заявки на него появилось задолго до полного осознания. Слишком поздно было что-то менять. Наверное. — Слушай, а ты... ты любил своих родителей? — Грей внезапно заерзал, и, схватив за галстук, потянув на себя так, что Леону пришлось грохнуться на мягкое покрывало. — Очень, — Леон кратко, дерганно улыбнулся, когда Грей улегся на его плечо, закинув по-хозяйски ногу на его талию. — Разве это возможно? — Нет. Мой психотерапевт говорил, что это невозможно. — Тогда ты обманываешь? — голос Грея слышался уставшим, и Леон знать не знал, к чему он завел эту шарманку, и был ли от неё вообще смысл. — Ну, только если себя. — Я думал, ты обманываешь только других. Можно врать всем, но не себе. — Возможно, я делаю это неосознанно, — с рваным выдохом он приобнял Грея за плечо, сжав чуть ниже, у бицепса. — Или мне соврали обо всем этом. Я не знаю. Мне всё равно. Но я знаю, что я что-то чувствую. Грей пожал плечами. Он не мог быть уверенным в высказываниях Леона, но он не хотел связывать характер Леона с приговором. Наверное, всё это возможно было изменить. Если бы, конечно, это кому-то нужно было. Манипулировать и умение красиво врать было его рабочим качеством. Без этого он не сможет управлять тем, что владел. Не Грею его в этом винить.***
Леон ощутил слабый толчок куда-то в голень и открыл глаза. Шерия, после удачного мини-нападения, закинула ногу на ногу, сказав: — Ты просил тебя разбудить, если задремаешь. Не то чтобы я это одобряла, — она достал лежащую за ухом ручку, что-то чиркнув на бумаге, прилепленной к планшету, — с твоей-то бессонницей, но... — Но ты впервые решила мне не перечить. Круто. Леон потянулся, зевнув и уставился в иллюминатор. Им лететь всего-то ничего, но он умудрился задремать как только успел усесться в самолет. В салоне были только они с Шерией, экономист с аналитиком были в другом. Леон не любил лишних людей — это напрягало и не давало расслабиться. Не то чтобы он вообще претендовал на расслабление, но это было ему необходимым. Он знать не знал, почему во время дермы (сна?) ему снилось, или просто вспомнился, уже прошедшее моменты. Почему ему приснился Грей. Ему вообще редко что-то снилось из-за очень низкого качества сна, поэтому было так странно, что единственный сон — это Грей. С тяжелым выдохом он разблокировал телефон и решил написать ему. Он открыл телеграмм и очень долго пялился в экран, потом что понятия не имел, что он должен был написать. Он пролистал диалог. Там не было буквально ничего. Скупые редкие диалоги по делу и ни слова о чем-то большем. Потому что большего не было. Он тяжело выдохнул и заблокировал телефон обратно, так и не придумав, что ему написать. Шеррия посмотрела на него вскинув бровь, мол, всё в порядке? Леон лишь покачал головой. Он невольно оглядел её. Ей недавно только исполнилось двадцать два года, и он постоянно чуял за собой вину (если это можно было так назвать — Леон не человек, он не чувствует) за то, что таскает её вечно за собой и так нагружает. До этого его помощницей была Шеррия, и с ней они и вправду хорошо сработались, но с Шеррией... с ней было лучше. Она была более заботливой, хоть и была фантастически похожа на свою кузину. И они одинаково были влюблены в него. Шеррия, правда, давно нашла свою отраду в каком-то бизнесмене, владеющим каким-то бизнесом, связанным со всеми мореплавательными суднами, имеющим свою шикарную коллекцию яхт. А Шеррия... Леон не знал, что она испытывала сейчас к нему. Одно время это всё было так заметно, что Леону становилось неловко, но со временем она либо остыла к нему, либо научилась как-то контролировать свои чувства. Главным для Леона было не это. Главным было то, что она прекрасна со всем управлялась, совмещая профессионализм с неприкрытой заботой. Внезапно, Леон сказал: — Ты покрасила свои волосы вслед за сестрой? — он оперся на кулак и слабо усмехнулся. Только сейчас он заметил, что в его окружении слишком много розоволосых девушек. Шеррия подняла на него взгляд со своих документов и невольно посмотрела на свои волосы, оттянув их с завязанного конского хвоста, смотря на них. Будто бы она забыла о том, что щеголяет с розовыми волопасами — как о таком вообще можно было забыть? — Я очень хотела их покрасить ещё в пятнадцать, но родители были против, потому что «бла-бла-бла, тебя на работу не возьмут, но, — она резко откинула их, сама откидываясь на кожаное просторное мягкое кресло, продолжив: — у меня получилось устроиться у тебя, а ты-то точно из-за волос увольнять не будешь. — Пардон? — Леон снова усмехнулся. Не то чтобы его смешило то, что Шеррия уверена, что Леон недостаточно строг, и все такое, просто... его забавляло, что для некоторых людей он становится все менее жесткой фигурой — вопреки всем слухам (которые, впрочем, были правдивы). — Леон, у тебя у самого волосы высветленные, о чем ты? — она снова запихнула ручку за ухо — как дурная привычка. Леон не удивится, если узнает о том, что пару раз она забывала о её нахождении и лезла с ней в душ. — У меня-то волосы в естественный выкрашены, а вы весь дресс-код портите. Где ты видела у людей ещё таких ярко-выкрашенных помощников? Шеррия закатила глаза, недовольно цыкнув. Она сказал: — Но ты-то себе это можешь позволить. — Не то чтобы. Я просто жду, когда твой максимализм пройдет, и ты... перекрасишься в нормальный цвет. — Твоя Мереди же не перекрасилась, — съязвила Шеррия, и Леон тут же пожалел о сказанном, потому что зная младшую Бленди, та и назло ему будет ходить с этим цветом до старости — Моя? — уточнил Леон, вздернув бровь. На самом деле, из его более-менее близкого круга, о Грее, кажется, не знала только одна Шеррия. Просто потому что Леону хватило мозгов не ныть хотя бы ей. Не то чтобы ему действительно было плохо из-за Грея... Плохо ему было из-за своего эгоизма, но факт остается фактом. В таком состоянии имя Грея впервые было озвучено для Джувии, о чем Леон не то чтобы жалеет, но искренне считает, что можно было обойтись и без этого. — Пока что это единственная девушка, с которой я замечала тебя вне работы, — она пожала плечами. — Вот и решила. Леон лишь кивнул, решив не растягивать этот диалог дальше. Говорить что-то прямо о свей личной жизни он не хотел. Пусть догадки останутся догадками, он не собирается ни о чем заявлять. В конце концов, Шеррия не из тех, кто имел бы такую наглость, чтобы лезть к Леону с вопросами о его личной жизни. Возможно, ей и хотелось бы так поступить, потому что наверняка ей интересно, но разномастность их статусов, несмотря на близкую работу, не давало ей права влезать в настолько тесное пространство. Проблема была, конечно, не только в разительности социальных статусах. Проблема была в чем-то намного большем, но Леон не хотел себе в этом признаться. Шеррия делала достаточно для него, свыше своих обязанностей — Леон относительно был благодарен, поэтому повысил зарплату, но он чувствовал, что ей от него хотелось чего-то более человеческого, чем увеличенной суммы долларов, переводимой ей на карточку. Леон этого дать ей не мог. Стыдно ему за это не было — ему просто было неинтересно. Но иногда он ощущал обиду Шеррия, но в ответ он не ощущал ничего. Леон был пуст. И все это прекрасно понимали, поэтому и спросить с него было нечего. Он уткнулся взглядом в иллюминатор. Солнце красиво просвечивалось сквозь облака. Красиво. Сфоткать бы на память, но Леон не занимается этим уже около трех лет. У него есть несколько фоток улочек во Франции, Амстердама, и ещё пару местечек, которые показались ему атмосферными. Он снова разблокировал свой телефон, заходя в галерею. Взгляд невольно метнулся к видеозаписям. Одно единственное видео. Он никогда не записывал видео — это бессмысленно. Нашерстив рукой в своем дипломате аирподсы, он неловко засунул один в ухо, подключая к блютузу. Он включил видео и тут же опомнился. За кадром — счастливый голос Грея. Это было около трех месяцев назад, или даже больше — Леон не вспомнит, а смотреть дату было лень. Леон тогда был уверен, что ему никуда не надо, но Шеррия позвонила в шесть утра и любезно поинтересовалась, не забыл ли он о том, что у них совещание. Леон тогда был сонным и наспех схватил штаны и рубашку. Кто же знал, что рубашка это была Грея, и пытался нацепить он её крайне комично, искренни не понимая, почему же она ему не налазит. Грей воспользовался моментом и заснял это на первый попавшийся под рукой телефон. Леон улыбнулся и закрыл видео. На удивление, у них действительно были теплые моменты. И это... откровенно говоря, это просто напрягало. Он тяжело выдохнул, высовывая наушник и отключая блютуз. Он заблокировал телефон. Всё это затянулось. У Леона ещё ни разу не было такого сюжета. Не было того, что ему пришлось пережить из-за Грея. Он не мог сказать, что он сопереживал ему или ощущал чувство глубокой эмптаии — нет, это глупости, Леон по умолчанию не был способен на такое. Но он помнит то чувство глубокой дикой печали, когда думал, что потеряет его. он не хотел его терять. Едва ли он бы смог разобраться в свой психикн, потому что, казалось, это было просто невозможно. Он понятия не имел, почему именно Грей, что конкретно он от него хотел (хочет?..) Это было смешно. У него было пару людей до Грея. Это локальная работорговля, только Леону всегда имел некую благосклонность, поэтому давал дальше людям право выбора. Леон всё это делал только ради того, чтобы сломать человека. Ему так нравился этот процесс. Боже. Это его успокаивало, давало чувство какого-то наслаждения и удовлетворения. Ему нравилось быть причиной чужой боли. Ему нравилось болеть людям. Заставлять людей переступать через себя и свою гордость, надламываться над тяжестью, а как итог — ломаться. Леону нравилось, что он мог своими собственными руками не оставить от личности ничего. Сделать идеального раба. Это было его излюбленным делом, но Грей.. С Греем вышло все по-другому, и одному Богу известно, что было тому причиной. Его зацепил его характер изначально. С первой фразы. Ещё с первого их диалога в доме — ещё тогда Леон понял, что перед ними сильная, уверенная в себе личность, а таких куда приятнее надламывать, потому что боль у них слаще, потому когда ломаются, они долго ещё ползают по полу в попытке очеловечиться. Найти в себе отголоски силы, чтобы встать. И нет прекраснее боли, чем их ощущения разочарования в том, что нет — больше встать они не смогут. Леон был влюблен в личность и характер Грея, потому что это обещало быть интересным. Это всё было увлекательно, пока ебнные мудаки не доделали всю работу за Леона, и Леону уже получил сломанную куклу. Леон с отвращением тогда подумал, что работа у них грубая и неаккуратная. В такой работе не найдешь того, как красиво происходит первый надлом, а за ним — целый разлом. Не увидишь медленного гниения. В общем — не увидишь нихуя. В любом случае, главным было не это. главным было то, что Леон ощутил глубокое чувство потери. Леону было больно. Его психотерапевт бы и тут сказал, что это невозможно, а Мереди... Мереди бы просто сказал, что он вляпался. Поэтому Леон пытался умалчивать о недавно пережитом стрессе и подавленности, боли в грудной клетке и других малоприятных вещах. Леон просто смолчал о них, хватало Локи и Джувии. Он тяжело выдохнул и попытался отогнать навязчивые мысли. Леон эгоцентричный, лживый, злой садист. И он не мог что-то ощущать. Психопатам не положено. Так бы сказал его доктор. Но Мереди бы сказала: «ты всё равно человек, и тебе свойственно болеть, и неважно, чему». По приезду в Бостон Леону по-прежнему ощущал сонливость и жуткое желание заснуть прямо сейчас. Но их первые переговоры будут в семь вечера, но Леон надеется, что они не продлятся долго, и большая часть будет перенесена на завтра. Не то чтобы он был уверен, что завтра спать ему будет хотеться меньше, но сейчас он был сконцентрирован только на данном моменте. С Локи они должны были встретиться, собственно, на самом месте переговорах, но он все равно оглядел аэропорт, на наличие самолета Локи, но тот либо ещё не приехал, либо выбрал другой аэропорт. — По кофе? У нас есть ещё час в запасе, — Шеррия поравнялась с ним, и по зданию стал разноситься ритмичный цокот от её каблуков. Леон снова невольно оглядел её. Она красивая. На ней деловой брючный костюм, который так ей идет, боже. — По кофе, — согласился с ней Леон, осознав, что он ему точно необходим. — Зайдем в Дьюти Фри. Я так устал, что совершенно забыл о баре в своем самолете, так что... — Ты собираешься пить перед встречей? Опять? — Шеррия, ты ведь знаешь, что я знаю свою дозу, и сколько мне нужно для веселого трудного настроя, — он усмехнулся, а Шеррия лишь закатила глаза, взяв его под локоть, когда они вышли к бесконечным магазинам с брендовыми вещами и дорогой выпивкой. — Не хочешь себе новые туфли? Мне кажется, эти не подходят тебе. — На что ты намекаешь? — возмущенно нахмурилась она, сильнее сжав его локоть, но Леон лишь рассмеялся. — На то, что хотел бы сделать тебе приятное. Тебе ведь снова придется поработать на сверхурочных. — Хочу от Армани, и сверху сумку. — О, мне кажется, ты на столько не наработаешь. — С тобой пообщаешься — наработаешь на повышенную пенсию за работу на опасных условиях труда. Леон вновь усмехнулся. Ей нравилось в Шеррии любовь к иронии, сарказму и извечным подколкам, это значительно ослабляло нить официозности межу ними. Туфли были выбраны быстро, но на поиски сумки Леон решил не оставаться потому что, так или иначе, время было не резиновым, а старый добрый Джек сам себя не оформит. Он купил себе миниатюру, чтобы было удобно положить в дипломат. Они остановились в небольшом полупустом кафетерии, взяв по кофе, и Леон невольно закатил глаза, когда Мереди заказала себе эспрессо без сахара — снова худеет, снова считает калории. — Ты в курсе, что просто черный кофе вреден для эмали зубов? — Леон открыл свой макбук, чтобы проверить расписание и глянуть адрес отеля, что они взяли. Вообще-то, это было обязанностью Шеррии, но Леон нередко забывал об этом, поэтому сам смотрел адрес и вызывал такси. Просто потому что ему нравился этот процесс. — В курсе, но для моего стоматолога это не проблема, — она посмотрела на часы. — Я закажу такси, Хартфилии не любят ждать. — Харт... как ты сказала? — Леону показалось, что он просто ослышался, или же ему показалось, или что-то перепутал, поэтому переспросил. — Хартфилии. Их компания называется по-другому, но я думала, ты хотя бы посмотрел тех, с кем нам надо работать. Шеррия непонимающе смотрела на то, как у Леона буквально глаза округлялись, будто его как-то шокировала прозвучавшая фамилия. — Всё нормально?.. Леон лишь кивнул и снова уткнулся взглядом в экран макбука. Он точно помнил, что Люси была подписан в инстаграме как Хартфилия. Тезка? Странно, это не было излишне популярной фамилией, чтобы человек, не родившийся в их семье, мог иметь такую фамилию. Он пробил фамилию и ахнул — боже, вице-директор точная копия Люси! — У них есть дочь? — спросил Леон, не отрывая взгляда от монитора, открывая несколько статей. Он поверить не мог, что Люси могла быть наследницей чего-то настолько крупного! Боже, она же учится в самой обычной школе, это бред! — О, возле этого целые истории ходят. Почему ты спрашиваешь? — Что за истории? — проигнорировав вопрос, спросил Леон. Шеррия подождала, пока перед ними поставили кофе, и сказала: — Вроде, есть, но её никто не видел и не знает, где она. Какие-то мифы идут, мол, не было у них дочери, это просто слух, который вышел из-под контроля, но... Но всем известно, что Джуд потерял свою первую дочь и жену из-за организованно теракта. Хотели убить его, но не рассчитали, и под обломками были погребены его дочь и жена. В итоге он обручился со своей, вроде, помощницей, позже сделав её вице-директором, и, говорят, у них есть дочь. Только непонятно, то ли это слух, то ли они её прячут. — Мнда, хочешь что-то спрятать — спрячь на самом видно месте, — как в трансе сказал Леон, проглядывая некоторые статьи и фотографии. Да, Люси была точной копией Лейлы. Будто из-под копировочной бумаги сошла. Это была их дочь. Спрятанная там, где никто бы не стал искать. Странно было то, что они не поменяли ей фамилию, но, видимо, это являлось бы лишь формальностью. Вряд ли кто-то может подумать на девчонку, похожую на Лейлу, что она их дочь. Он усмехнулся. Не зря ему показалось, что в Люси было что-то большее, чем обычный пафос. В неё было благородство. В ней была та будущая ответственность. В ней было превосходства. Потому что она знает, кто она такая. Удивительная девчонка. Шеррия лишь пожала плечами и, отставив ногой новые пакеты, глотнула эспрессо.