The Power of Love

      Это было смешно — ее губы пахли сакурой. На самом деле Леон не помнит, как пахнет сакура, Япония для него не более, чем размытое воспоминание. Как и любые другие азиатские страны. Колорит поражает, но к душе Леона так и не лег.       Но сейчас вопрос же не в запахе, вопрос в том, что ее губы пробуждают в нем эти описания. О Японии, которая, не смотря на весь ее блеск и шик, так и не запала ему в душу, и теперь маячила, как отражение в луже.       Он отмахнулся от этой мысли как от назойливой мухи.       Вдохнул и уложил руки на ее талию. Мягкая и тёплая. Спустился ниже. Левая рука соскользнула по бедру, другая — по ягодице, обтянутой тесной чёрной юбкой. Мягко, тепло. Плавный изгиб от талии к бедрам. У Мереди фантастическая фигура.       Леон вспоминает свой последний раз, когда касался Грея так. Он не помнит, как давно это было (очень, блять, очень давно), в памяти всплывают очертания комнаты, мешковатый свитшот, худые, болезненно худые бедра. Никаких плавных изгибов, лишь худоба и острота.       Почему он больше его не касался? Было ли ему противно? Неинтересно? Что?       Губы Мереди напоминают вишнёвый сидр.       Она мягко коснулась его небритых колючих щек, а потом что-то зашуршало и она испуганно отстранилась от него, посмотрев в сторону. В темноте ничего видно не было, только десятки бесформенных коробок.       И бесформенное тело, на которое накинут, как мешок из-под картошки, чёрный свитшот.       Она испуганно отшатнулась от Леона, когда заметил его тоже. Тень не двигается, нет криков или вопросов. Тишина, молчание, будто все в порядке. Она смотрит растерянно сначала в ту сторону, где есть эта бесформенная тень, отдали напоминающая человека, а потом на Леона. Она перед кем-то извиняется — Леон не знает, перед кем, возможно, перед Богом, сам он не верующий, так что откуда ему знать про их обычаи — а потом хватает сумку и растворяется. В помещение звучит эхом стук ее каблуков, а потом — хлопок закрывающейся двери.       Они стоят молча, в нескольких метрах друг от друга, с ледяным безразличием на лице, будто это их не касается, но если смотреть вот так, со стороны, то оба они похожи на двух загнанных зверей.       — Как ты узнал адрес?       — Пришёл в коттедж, водитель меня отвёз и дал ключи. Ты сам ему так сказал сделать.       Леон кивнул и пожал плечами. Больше он ничего не говорил.       Грей постоял так ещё, кажется, с минуту, будто ждал чего-то в нерешительности, а потом медленно пошёл вперёд, оглядывая коробки, будто что-то искал.              Леон сказал, безразлично глядя в пустое пространство перед собой:       — Спальная первая комната направо. Там стоят коробки с твоей одеждой и что-то ещё… Не помню.       Грей кивнул.       Леон уставился в его затылок. Грей так и замер на одном месте, стоя к нему спиной, будто пытался вспомнить, где лево, а где право.       — Что-то ещё? — спросил Леон. Внутри он ощутил странное отторжение, странно дернулись руки, будто он порывался что-то сделать, но резко передумал. Или не придумал, что именно он должен был сделать.       Грей отрицательно покачал головой и пошёл вперёд.       — Грей?       Грей остановился. Замер даже.       — Ты в порядке?       Он кивнул, в темноте это было едва различимо, но глаза Леона привыкли, и он вцепился в силуэт Грея как дикий зверь, так что да, он заметил.       — Как Гажил?       Грей снова кивнул.       — Грей?       Тишина.       — Скажи что-нибудь.       Леон вообще не был уверен, что хотел слышать его голос, что хотел выносить его присутствие, но его руки снова дернулись. Чего-то он все-таки хотел, но чего — неясно. Может он просто подсознательно искал тело Мереди? Ведь они начали, и Леон думал, что они должны закончить.       Грей ничего не сказал и пошёл в спальную. Леон остался стоять неподвижно. Нахмурился, сглотнул. Знал, что Грей сам не разберётся в коробках, потому что в них и сам Леон смутно соображал. На них были накорябаны какие-то то смутные буквы, но к чему и о чем — он не знал.       Грей вернулся в гостиную через несколько минут. Очевидно, что в спальной делать нечего. Там кровать даже без постельного белья, о чем речь. Со стороны Грей был похож на заблудившегося человека, который был растерян и все что-то пытался найти.       — А где ванная? — спросил Грей тихо и неуверенно.       Леон ответил не сразу. Замер на миг, хотел проигнорировать, пойти обдолбаться анальгетиками да спать лечь на диване. Но он не проигнорировал.       — Ты плачешь.       Утверждение, которое ни к чему, в их случае, не обязывает. У него ещё есть возможность дать заднюю, но он почему-то ей не воспользовался.       — Почему? Почему ты плачешь? Из-за Мереди?       Даже в этой темноте и с такого расстояния Леон мог видеть, как у того блестели глаза и как досадливо были поджаты губы.       — Нет, что ты, мне совсем не обидно, Леон.       И развернулся, чтобы уйти снова в спальную, где, видимо, лёг бы на голый матрас и попытался бы умереть. Дал Леону ещё один шанс сделать вид, что все нормально.       Но Леон внезапно нашёл себя быстро идущим к нему. Он взял его за плечи и развернул к себе. Грей дернулся, повёл плечом и с вызовом, несмотря на слезы, посмотрел ему в глаза.       — Да, нахуй, Леон, представь себе, мне чертовски обидно! Так бывает, у людей есть чувства!       Леон дернулся, будто бы испугался чего-то. На лице отразилась странная эмоция, что-то вроде смятения, неуверенности, будто бы этими словами Грей сбил его с толку. Пальцы на плече расслабились, будто бы Леон хотел его отпустить, но в последний момент передумал.       — Ко мне? У тебя есть чувства ко мне?..       На этот раз испугался Грей, но вовремя одернул себя и медленно покачал головой. Он сильный, он стал очень сильным за это время, и ему хватило сил признаться:       — Да, чувства к тебе.       — Но почему?..       Грей тяжело выдохнул и вытер мокрые щеки. Пожал плечами, издал какой-то неясный смешок и ответил:       — Потому что ты меня заставил, Леон. Все твои манипуляции, абьюз, насилие, эмоциональные качели. То ласка, то удар. То обожание, то отторжение. И вот, мы здесь. Вот мне больно от того, что ты целуешь другую. Будто бы ты что-то мне должен, пф, глупость какая, — пожал он плечами, смотря в панорманое окно. Такое большое, что улица — большая и сверкающая — была как на ладони. Или это они были на ладони, на обозрении у всего мира.       — Нет, — покачал голой Леон и, забывшись, повторил: — Нет.       — Что «нет»? — не понял Грей       — Не глупость, — уверенно сказал Леон, будто забыв о тех словах, что говорил Мереди.       Что его тошнит от Грея.       Вернее, да, его тошнит. Но от другого.       От холодного и надменного, который ничего ему не говорит. Который вечно его отталкивает, шипит и втайне ненавидит. Тот Грей, втайне убегающий на вечеринки с незнакомыми мужиками.       Но этот? Разве имел Леон хоть долю привычной силы и хладнокровности перед этим Греем? Он стоял перед ним, открытый как книга, ранимый, как стебли цветов, и зовущий, как тихий стон, тонущий в твоем рту.       Нет, определенно точно не имел.       Грей быстро заморгал, будто смутился. Потом одернул свою руку и сжался.       — Зачем ты это делаешь? — задушено спросил он, смотря в окно. — Ты говорил мне другое. Я помню, помню, что ты говорил. Когда ты не дал мне умереть, говорил, что я твой луч света, что ты живёшь ради меня. И я помню, что ты целовал меня, и говорил, как хочешь и…       Леон ощутил, что у него защекотало в паху.       Грей продолжал, смотря в окно, и этот свет, и эта тьма, они делали его лицо по особому прекрасным:       — И говорил, что как только, так сразу, потому что я тебе не безразличен. Ты просил второй шанс, говорил, что исправишься, а я тебе верил…       Детская обида в его голосе заставляла сердце Леона болеть несмотря на дозу анальгетиков.       Он-то думал, что Грей вырос и окреп. Закалился, но… Это все ещё ребёнок. Ребёнок, жаждущий внимания, и добывающий его всеми возможными способами, не думающий о том, что они могут быть фатальны.       — Я помню, как много ты мне говорил… И помню, как целовал, как волновался вроде… ты даже заплакал, когда у меня паническая атака была. Я знаю, знаю, что тебе не было веры, садист он всегда садист, мы не в сказке, но неужели… Неужели всякое твое слово, любая твоя эмоция — это всегда было враньем?       Леон слышал, какое отчаяние было в его голосе — оно лезло к нему иглами под кожу.       Перед глазами проносились один за одним флешбеки. Яркие и цветные. И губы Грея, его бедра худые, руки бледные, обнимающие.       — Нет, — все-таки ответил Леон. — Нет, это не было враньем.       Оно и вправду не было. Не тем, о котором говорил Грей.       — Тогда почему, объясни мне, почему ты стал таким?! Я знаю, блять, знаю, что я сейчас только альфу с предпосылками к педофилии возбудить смогу, знаю, что я безобарзно худой, нездорово бледный, знаю, что я не тот, но ты… Ты ведь мне и в таком состоянии говорил, что я нормальный! Ты даже меня целовал! Я помню! — он прервался, чтобы вытереть мокрые глаза.       — Почему ты просто стоишь и целуешь ее?! Почему ты столько врал мне, что ты все ещё что-то ко мне испытываешь?! Я омега, черт возьми, Леон, все ещё омега, пусть и выгляжу как жертва Освенцима, а ты… Ты был моим единственным альфой и мне важно было быть перед тобой… Красивым. Я даже стелился перед тобой неосознанно, потому что хотел быть желанным, а ты все пиздел, что все нормально, вместо того, чтобы сказать правду! Обнадеживал меня, а я, сука, верил.       Леон мог бы ему объяснить. Правда, мог.       Мог бы рассказать про свои перепады настроения, как быстро он загорается и как быстро потухает. Что Леону хватило той недели отторжение Грея, чтобы потерять всякий интерес. Что Грей его сторожился и меньше всего был похож на человека, который разрешил бы себя поцеловать. Он мог бы ему объяснить, что не он один ощущал себя нежеланным.       Мог бы объяснить про курсы таблеток, которые губят всякое желание и либидо, про забитый график работы, но. Но самое главное про его собственное поведение, про то, как холоден он был, и как раздражал, и как не давал подступиться к себе.       Мог бы ему все рассказать, даже указать названия таблеток и побочные.       Но он ощутил знакомую слабость перед ним, почти забытую. Пока Грей стоял, одетый и одновременно обнажённый, Леон снова это ощутил.       И нет, совсем не хотел этому сопротивляться. И уж тем более что-то рассказывать.       Леон медленно склонил голову так, чтобы видеть лицо Грея более чётко. Кожа болезненно бледная, казалась, прозрачная, и бледные, но полные губы, почти теряющиеся на фоне лица. Чёрный горящий обидой взгляд. И волосы, которые на фоне такой кожи, казались бесконечны в этом цвете.       Леон ничего не собирался ему рассказывать. Резко дёрнул на себя и, схватив за горло, поцеловал. Грей издал неясный звук, но тут же замер в его руках, как восковая кукла.       Леон давно не целовал его так, уже забыл, что губы у него, несмотря на почти полное отсутствие запаха, все равно немного отдают кофе. Леон вылизывал его, как изголодавшийся зверь, и совсем уже потерял контроль, когда Грей, внезапно для него, прижался к нему в ответ.       Он гортано прорычал и, укусив за нижнюю губу, мягко подтолкнул вперёд. Грей, растерявшись, послушно шагнул и врезался задницей в барную стойку. Леон впился пальцами в худые бока и снова поцеловал. Грей сначала будто бы одеревенел в его руках. Замер весь, будто испугался, а потом постарался ответить. Мягко коснулся ладонями напряжённой шеи. Леон рыкнул и, лизнув подбородок, впился губами в шею, целуя и покусывая. Грей вздрогнул от того, как приятно кололась щетина и нерешительно потянул за узел галстука, ослабляя его.       Свитшот с него стащили почти грубо, а после, подхватив под бедра, усадили на барную стойку, вклинившись бёдрами меж разведенных ног. Грей издал неясный звук, издали похожий на стон, и залез ладонями под рубашку, пока его шею продолжали вылизывать и кусать.       Сильные мужские руки сжали бедра и дёрнули на себя, будто бы Леон хотел вдавить его в себя.       Впервые за долгое время, уткнушивсь в его шею, Грей ощутил знакомые нотаи кипариса, едва проступающие из-за возбуждения.       Он медленно отстранился и посмотрел Леону в глаза, будто хотел убедиться в реальности происходящего.       Взгляд у Леона был мутным и нихрена не соображающим. Впрочем, вглядеться Леон ему особо не дал. Резко дёрнул на себя, и Грей едва моргнуть успел, как его схватили за бока и стащили со стойки. Развернули и впечатали бёдрами в край столешницы. Грей пораженно выдохнул и, оперевшись на локти, невольно прогнулся в пояснице, когда его затылка коснулись горячие губы, спускаясь ниже, выцеловывая позвонки.       Леон издал неясный звук, похожий на хрип, и расстегнув пуговицы на чужих штанах, резко спустил их вниз. В комнате раздался звук рвущейся ткани и Грей невольно вскрикнул от неожиданности. Уставился в сторону, куда Леон откинул одежду, и грустно проводил единственное подходящее под белые штаны белье. А потом думать совсем перестал, когда Леон схватился за задницу, сминая в своих ладонях.       Леон лизнул место между шеей и плечом, с каким-то странным чувством удовлетворения подмечая, что теперь ягодицы идеально помещались в его ладони. Он хмыкнул и довольно шлепнул, а после снова сжал, чувствуя, как Грей под ним вздрогнул.       Леон почти боязливо прошёлся большим пальцем меж ягодиц, больше всего боясь, что из-за похереного здоровья и гормонов теперь и смазки нет, вместо со сбитым циклом течки (а какие наполеоновские планы на нее были!), но палец легко проскользнул, и Леон облегчённо выдохнул. Меж ягодиц было восхитительно влажно.       Он вжался бёдрами в мягкие бледные ягодицы, потерся немного членом сквозь ткань штанов, а потом, медленно выцеловывая позвонки, стал спускаться ниже. Поцеловал в ямочки у копчика, четыре родинки на ягодицах и быстро присел на корточки, сильнее сжимая в ладонях ягодицы. Грей вздрогнул и издал неясный звук, ощутив дыхание Леона там… где не ожидал его ощутить.       Он едва открыла рот, сказав:       — Ты не до…       А потом задохнулся в стоне, прогнулся в спине ещё сильнее и заскреб ногтями по столешнице. Вот если бы Леон всегда свой язык использовал по такому прекрасному назначению, а на пиздел зазря, то они б вообще никаких бед не знали.       Пальцы впивлись в бледные, напряжённые бедра, пока Леон вылизывал его как жадный зверь, совершено не смущаясь всех тех пошлых звуков, что раздавались.       Он проводил широко сначала меж ягодиц, вылизывал от смазки, которой становилось ещё больше, а потом проталкивал язык, делая абсолютно невероятные вещи.       Бедра Грея дрожали и он невольно завёл руку за спину, впиваясь в волосы Леона и бесстыдно притягивает ещё ближе. Раз уже тебе отлизывает мужик с биллборда, почему бы тогда не кайфануть с этого в полной мере?       Леон мягко укусил его за ягодицу и, вместе с тем как Грей снова дернул его за волосы, снова зарылся лицом меж ягодиц. Он мягко протолкнул к языку сразу два пальца, ощутив, как вздрогнул и сжался Грей.       Сколько они не занимались сексом? Шесть месяцев? Шесть гребаных месяцев?!       Кстати, смазка у того все такая же немного сладковатая, несмотря на изменение в питание.       Леон медленно отдалился и, вытерев подбородок от смазки, резко выпрямился, навалившись над Греем всем весом и проталкивая три пальца. Меж ног хлюпало, и пальцы входили так восхитительно легко.       На секунду в память Леону врезались флешбеки с тех дисков, что ему присылали. На тех, где его насиловали.       По загривку прошла странная дрожь и он утробно зарычав, вгоняя пальцы до костяшек и тут же впиваясь клыками в плечо. Грей всрикнул, дернулся под ним, заскулил и сжался на пальцах.       А потом Леон резко схватил его за горло, заставляя опрокинуть голову назад, почти уложив на его плечо. Грей судорожно выдохнул, ощущая давление на глотке, а потом задушено застонал в поцелуй. Пальцы в нем двигались удивительно правильно и верно, будто бы Леон до сих пор помнил, как ему нравилось. Возможно, и вправду помнил.       Он отстранился от него и вместе с тем вынул пальцы, и Грей недовольно захныкал от того, что такие прекрасные ощущения внезапно пропали.       Леон тяжело выдохнул и, прижавшись губами к его виску, все ещё держа его за шею, стал расстегвать свой ремень.       Грей сглотнул. Сердце билось как бешеное, дыхание сбилось, а потом Леон потерся членом меж ягодиц, и Грей задушено прошептал:       — Пожалуйста…       Леон заставил повернуть голову к нему, глядя в глаза. Оценил мокрые глаза и красные щеки, заалевшие губы и, довольно хмыкнув, снова поцеловал одновременно толкаясь. Грей застонал в его рот и закатил глаза.       Боже, как же…       Как же это было охуенно. Он уже и забыл о том, что такое хорошо стоящий альфий член и как великолепно он его наполнял.       Леон медленно задвигался, постепенно наращивая темп. Входил он глубоко и сильно, так, что Грей едва не вскрикивал на каждом толчке и плотнее хватался за край столешницы, чтобы не соскальзывать.       При каждом толчке раздавался шлепок и влажное хлюпанье, но едва ли Грей все это разбирал за собственными стонами и утробным рычанием Леон.       Грей вцепился намертво в край столешницы при очередном толчке и Леон, наконец, убрав руку с его шеи, поцеловал под линией челюсти, а потом накрыл ею ту руку, которой Грей схватился за столешницу.       На очередном толчке Грей надсадно застонал и едва расцепил пальцы, чтобы впиться в кусок дерева снова, будто желал ее сломать. Леон, лизнув висок, переплёл их пальцы, и Грей судорожно выдохнул.       Грей ощущал, как сильно у него дрожали ноги, как совсем мутно и неясно было в голове, и что он был совсем совсем близко, а Леон, судя по его уверенным сильным ритмичным движения — нет. И Грей просипел сквозь стон, желая сделать паузу:       — Леон, стой…       Леон замер в этот же миг.       — М?       — Давай поменяем позу, у меня уже все тазовые косточки сбились об этот стол.       Леон издал приглушенный смешок и, резко развернув к себе, подхватил под бедра, поцеловав. Грей обнял его за шею, зарываясь дрожащими пальцами в волосы.       А потом Леон грохнулся на белое кожаное кресло, устроив Грея сверху. Тот смущённо поерзал, не привыкший руководить процессом, и неуверенно приподнял бедра. Леон шлепнул по ним, а потом, помогая себе рукой, плавно вошёл. Грей содрогнулся всем телом и, судорожно выдохнув, начал плавно двигаться на нем.       Леон прижался губами к ключичной ямочке, придерживая за бедра, но не задавая ритм.       Сначала Грей двигался плавно и медленно, а затем быстрее и глубже. Движения были рваные, и Грей, насаживаясь до самого основания, поднимался буквально на несколько сантиметров, просто получая невозможное наслаждение от такой интенсивной стимуляции.       Леон вылизывал его шею, сжимал бока, вылизывал и покусывал бледно-розовые соски, мягко шлепал по влажным ягодицам и, когда ощутил пульсацию вокруг члена и как Грей вздрогнул всем телом, простонав его имя, позволил себе кончить, зажав кожу на плече меж зубов и плотно-плотно прижимая Грея к себе.       На какой-то момент они так и застыли. Грей прижимал Леона к своей шеи, пытаясь отдышаться, наслаждаясь тем, как он гладил его по пояснице и целовал шею, а после, широко раскрыв глаза, в ужасе отстранился от Леона.       Тот повёл бровью, медленно моргнул и спросил:       — Что?       — Это… Это что... Узел?!       Леон довольно усмехнулся и подался вперёд. Чмокнул в губы и уткнулся носом в шею, мурлынкув:       — Мг, он самый. Нравится? Мы никогда с тобой с узлом не про…       — Леон, дубина, я не пью противозачаточные уже хер пойми сколько!       Леон медленно моргнул, будто сначала и не понял, а в чем, собственно, проблема, а потом сам остранился, уставившись на Грея во все глаза.       — Не смотри так на меня! — крякнул Леон. — В последний раз, когда мы трахались, я кончал внутрь и не парился!       Грей зарядил ему подзатыльник.       Леон айкнул, потёр ушибленное место и сказал:       — Да сбегаю я сейчас за таблетками, успокойся, что ты нервничаешь?       — На моё здоровье еще и экстренный аборт делать, ничего не скажешь, — фыркнул недовольно Грей, снова обняв за шею.       — Ну можно и не делать. Вместо университета будешь ребёнку сказки читать.       Грей снова хотел залепить тому подзатыльник, но Леон дернулся, узел сместился, потираясь о слишком чувствительные стенки, и Грей издал какой-то уж слишком беззащитный стон. Леон застыл, ощутив, как по шее пробежались мурашки и, уложив ладонь на чуть выгнутую поясница, поцеловал.       Нежно.       Так нежно, как умел.       Он мягко отстранился от него, посмотрев в глаза. Грей посмотрел в ответ. Дыхание у обоих было тяжелое, хотя оба, определенно, уже отдышались.       — Еще будут речи про то, что я тебя не хочу? — уточнил Леон, скептически вздернув бровь       — Будут другие. Ты мне ничего не объяснил, ничего не сказал. Нагнул и трахнул. Думаешь, так решаются вопросы?       — Грей, сложи, пожалуйста, два и два. Как я должен был тебя трахать, если ты сторонился меня и был холоден? Это было бы изнасилование.       — То-то ты у нас не любишь изнасилования, — огрызнулся Грей.       — Нет, это меня не возбуждает.       — Почему ты поцеловал ее? — резко спросил Грей.       Леон закатил глаза и, с усталым стоном, запрокинул голову назад.       — А почему ты пошел бухать с незнакомым мне мужиком? Почему обдолбался, почему оказался в участке? Вот и я по той же причине. Хотел почувствовать хоть что-то, раз ты мне этого не давал.       — Ты и не хотел брать, Леон!       — Ах, не хотел?! То есть ты сам вспоминал, как я к тебе лез, как чуть стены не трахал, потому что тебе нельзя было, а сейчас я, оказывается, не хотел!       — Почему… почему потом не настаивал?! Когда мне можно было!       — Да потому что ты был холоднее, чем погода в Антарктиде! Ты не разговаривал со мной, злился, даже целоваться у нас не выходило. Мне стоило тебя коснуться и ты деревенел в моих руках. Ты и сейчас деревенел, но до этого хотя бы сказал, что хочешь этого, так что у меня был хоть какой-то смысл тебе разогреть. Все, слезай давай, узел спал. Пойду за таблетками схожу.       Грей фыркнул и послушно слез, уточнив:       — Так где ванна?       — Там, — указал Леон куда-то в сторону. — Дальше сам разберешься.       Грей кивнул.       Когда Леон вернулся с пачкой таблеток, свет был включен. Грей сидел только в своем свитшоте, потому что, видимо, одежду свою найти так и не смог. Он лениво щелкал каналы на ТВ, и не заметил, как тот вошел.       Леон еще раз оглядел его, будто хотел увидеть какие-то объяснения, но нет, ничего.       Только когда Леон прошел мимо, Грей опомнился и вздрогнул.       Леон принес воды и всунул Грею таблетки. Он благодарно кивнул и принял их, теребя в своей руке.       Леон, тяжело выдохнув, грохнулся на кресло напротив, подперев кулаком щеку и смотру с усталостью на Грея. Тот шмыгнул носом и нерешительно поднял взгляд на него, будто стеснялся. Будто вот таким — откровенным — он не был готов предстать перед Леоном. Он мог скалить зубы, ругаться, делать вид, что перечил, но едва показал себя настоящего, то, что давно нарывало у него внутри, смущался и не знал, куда себя деть.       — Леон?       Леон не ожидал, что он начнет и даже вздрогнул. Уставился на него удивленно и медленно кивнул.       — У нас есть шанс все вернуть?       — Что вернуть, Грей? Какой момент из наших прекрасных, — явно издеваясь, говорил Леон, — отношений ты хочешь вернуть?       — Ладно, я не так выразился, — согласно кивнул он. — Шанс попытаться. Тот шанс, о котором ты говорил. Что-то нормальное. Я… я знаю, что я слишком юн, и тебе со мной не так интересно, как с высококвалифицированным психологом, — Леон поморщился, но Грей не обратил на это внимание, — но все-таки. У нас с тобой много пройденного за спиной. Ты волновался за меня, спасал сотню раз, значит, что-то чувствуешь. Если… если я ничего не испортил…       — Нечего было портить. У нас не было отношений. Была… созависимость, принуждение, чувство долга, чувство вины…       — Привязанность, — перебил его Грей. — У нас есть привязанность. Ты психопат, я знаю, но я много о них читал… Ты умеешь привязываться к людям, так же, как привязался к своим родителям. И ко мне. Ты меня хочешь… хотел… Хотел не только как тело. Как что-то большее, иначе бы нашел себе другое тело. Но ты хотел меня. Или снова отбрехаешься тем, что меня интересно было ломать?       — Это не оправдание, это факт. Причина того, почему ты здесь.       Лицо Грея искривилось в неясной эмоции. Странная кривая усмешка, лисий прищур. И он сказал:       — Поэтому когда меня переломали совсем, когда я даже пытался умереть, когда ты не мог на меня уже влиять своими этими трюками, когда я уже был привязан к тебе как последняя дворняжка, как голодная псина, когда все, что было можно было со мной сделать было сделано, ты не бросил меня? Поэтому ты оставил? В конце концов… Когда я отталкивал тебя, когда не хотел якобы, когда отгородился… Когда уже, казалось, был сыгран последний гамбит. Однако, я сижу здесь. Так почему?       Леон моргнул и заторможено кивнул, будто согласился со всеми словами Грея.       — Я… я не знаю. Блять, не знаю, я не думал об этом. Точнее думал, но так много, что запутался еще больше, и решил, что просто забью. Все. Это все, что я могу сказать тебе и не обмануть.       — Я знаю, — уверено сказал он. — Потому что ты все равно хочешь меня. Так же по-больному, как и я тебя. Да, я знаю, не тупой, знаю, что у меня к тебе больная привязанность, что ты маньяк, но… я не хочу уходить. Я верю, что ты не такой плохой, как хочешь казаться. Я знаю, почему ты такой. Почему так себя ведешь. Потому что никто тебя не берег. Если бы ты хотел сделать мне больно, ты бы уже это сделал. Но прошло уже полгода. А ты и пальцем меня не тронул.       Леон опустил взгляд на пол. Казалось, он делал все возможное, чтобы не продолжать этот диалог.       Что-то в Грее и взаправду было, что-то, что притягивало, завлекало, казалось ему интересным. Что ему все никак не удавалось разглядеть абсолютно полностью, чтоб насытиться, наиграться и, наконец, бросить это все.       Возможно, это и была сущность Грея, его личность. Она всегда менялась, изменялась, что-то уходило, что-то приходило, и Леону все равно нравилось, и он изучал, наблюдал, следил, хотел.       В Грее было что-то — в таком Грее — что глядя на него Леон ощущал отвратительную слабость, с которой не знал, как справиться. Не хотел справляться.       И его взгляд глубокий и проницательный, расслабленные полные губы, движения его, и даже мягкость глубоко запрятанная. Все это было для Леона чем-то. Чем-то, о чем не говорят, потому что озвучить это нельзя, невозможно понять и осознать.       — Ладно, и что ты хочешь предложить? — все-таки сдался Леон под этим невозможным взглядом, который терпеть он не мог. Просто не хотел.       — Попытаться. В самом деле попытаться. Я попытаюсь, ты попытаешься, и…       — И что? Что дальше? Ничего не будет, Грей, садизм не лечится лаской и любовью, и…       — А кто сказал, что я хочу вылечить твой садизм? Калечь и мучай других.       Грей сказал это так равнодушно, будто эти слова были пусты, будто они не значили то, что значили.       Будто они не могли заставить Леона удивиться.       а он удивился.       — Прости, что?       — Я говорю, мучай других, это твое право. А меня ты не тронешь таким образом. Я это знаю. Уверен. Потому что… ты меня таким образом и не трогал. Кайфовал с принуждения, с того, что брал меня силой, но больно физически не делал.       Леон отвел взгляд. Снова кивнул — нерешительно.       Тоже правда.       Грея ударить, причинить настоящую боль, о которой они говорили, он уже не сможет. Если в начале что-то было, то, что он поддерживал принуждением и унизительным сексом, то сейчас… сейчас он боялся его касаться, пока Грей смотрел на него таким холодным взглядом.       — И… тебе все равно? Все равно на других?       — Леон… — мягко сказал он. — После того, что со мной сделали там, мне уже никого не жаль. Я пережил нечто ужаснее, что могли себе вообразить люди. Ты думал, я выйду оттуда с состраданием и жалостью? Нет. Единственное, что во мне было: злость и чувство несправедливости. Так что ничего страшного, что кто-то будет знать, каково было мне. Тем более от твоих рук.       Леон моргнул.       — Не смотри так, — Грей повел плечом. — Я не такой, как ты. Сам я никому делать больно не собираюсь. Совсем. Просто мне нет разницы, кто будет страдать, а кто нет. Жестокость бесчеловечна и в некотором роде бессмысленна, я это знаю. Но так же я прошел через нее. Теперь мне неважно. Пусть страдают, это не изменить. А тебя… а с тобой я хочу остаться. И я знаю, знаю, что ты не сможешь сделать мне больно. Никогда.       Леон сидел с открытым ртом. Он был уверен, что Грей — тот Грей, которого он знал — никогда бы не одобрил насилие. А он… так просто это говорил?.. Будто его не волновало совсем. Возможно, и вправду не волновало.       — Ну так что? — Грей вскинул бровь и отложил таблетки и воду, потерев нос. — Попробуем? Можем… поехать вместе отдыхать все-таки… если вдруг. Знаешь, сегодня, разговаривая с Гажилом, я словил себя на мысли, что ужасно по тебе соскучился. Не знаю, почему это происходит… Может, мне надо к независимому психологу, которому ты бы не велел делать все, чтобы я не отдалился от тебя, м?       Леон посмотрел на него туманным взглядом, подперев кулаком щеку.       Абсолютно точно, это другой Грей. В нем есть все еще неуловимая нежность и мягкость, теплота и все эти омежьи штучки, которыми можно подцепить любого альфу. Но ведь в нем есть что-то большее. Что-то, что смогло подцепить даже Леона — искушенного жизнью и скучающего.       А теперь… после этих слов… Леон подумал, что искал он все-таки его. Внутри того Грея. Живого или мертвого, угасшего или боевого, холодного или горячего, он искал именно эти слова.       Это равнодушие к другим, это желание поставить свою боль выше боли другого. Теперь в нем есть нечто очень важное.       Леон не знал, к чему это обязывает их и обязывает ли вообще, что будет дальше, что будет хотя бы завтра, он вообще ничего не знал.       Но он сказал, тихо и хрипло:       — Иди ко мне.       Грей удивленно моргнул.       — Что?       Тяжело выдохнув, Леон повторил:       — Иди же.       Грей опустил взгляд, пожал плечами, а потом встал и сделал нерешительные шаги к нему. Наконец, Леон добился и этого.       Наконец, Грей шел к нему, за ним, а не наоборот.       Леон прикрыл глаза и облегченно выдохнул, ощущая какое-то странное облегчение, будто с его плеч упал невыносимый груз.       Сейчас все было в порядке. Определено, сейчас все было в порядке. Хотя бы сейчас…

I’m a loser, a disgrace Я неудачник, позор. I’ve found love in the strangest place Я нашел любовь в самом странном месте, Tied up and branded, locked in a cage Связанную и заклейменную, запертую в клетке.