Как человек, в полусне томящийся болью, он хотел оторвать, отбросить от себя больное место и, опомнившись, чувствовал, что больное место — он сам.
Лев Николаевич Толстой
.В нашей жизни слишком много неровных извилин, поворотов не туда и… чёрных полос. Именно неудач слишком много. И не стоит говорить о том, что после чёрной полосы сразу пойдёт белая. Нет, так бывает далеко не всегда. К великому сожалению, счастье и неудачи совершенно не равны между собой, как правило, сотни неудач оправдывают секунду счастья. Лишь после нескольких неудач, после того, как Вы уже почти полностью отчаялись, та секунда счастья кажется несоизмеримо прекрасной, долгожданной и до невозможности сладкой. Лишь после того, как Вы полностью погрязните в невезении, то счастье, те пару лучиков радости будут казаться неимоверно великими. Почувствовать во всей мере сладость везения можно лишь после того, как полностью проникнуться горем.
Грей трёт запястье, за которое Леон тащил его к машине. Оно немного болело после сильной хватки альфы. Он видел в зеркале переднего вида лицо мужчины. И, кажется, тот был зол. Чертовски зол. Он видел, как дрожат собственные руки, чувствовал, как холод и липкий страх сковал всё тело. Это было странно и… страшно. Именно страшно. Он не знал, куда его везут, а главное: "зачем?" Понимание того, что Леон может отвезти его в лес и пристрелить, было до боли в висках чётким. От этого становилось лишь хуже. Какой-то тугой и тошнотворный комок стал посреди горла, затрудняя дыхание, и, кажется, заставляет темнеть в глазах. Умирать он не хотел, а тем более от руки человека, что смог так просто покорить его. Покорить своими словам, манерами и взглядом. От представления того, что вот-вот, совсем скоро, в его голове может оказаться пуля страх накрывал новой волной. Это было не просто страшно, это было невообразимо мучительно — изводиться от ожидания и непонимания. Он чувствовал, как страх как-то особенно изощренно, с непробиваемой ловкостью, проходил по нервам, заставляя мучиться с каждым разом сильнее, заставляя содрогаться от любого движения Леона. За окном город мелькает тысячами огнями. Бесспорно — Нью-Йорк, в ночные часы, прекрасен и сказочен до неузнаваемости. Эти миллионы огней, что как-то до боли прекрасно разливались по улицам, пестря своим разнообразием цветов. Размытые цвета фонарей, неоновых вывесок и тех огней, что будто чей-то заботливой рукой были разбросаны по этим улицам, выглядели притягивающее и несомненно завораживающие. Они сумели на пару секунд отогнать от омеги страх и дрожь. Они сумели на пару секунд затянуть его в свою сказку. В свою особенную, яркую и прекрасную сказку. Ведь сказки — это всегда хорошо. Ведь в сказках всегда "хэппи энд", ведь именно там пахнет мятой и утренней росой. Там главной героине помогают одеваться различные животные: от оленят до маленьких птиц, там лес раскрывается до боли волшебно, там счастье, нескончаемым потоком, даёт почувствовать спокойствие и бескрайнею лёгкость. Там воздух особенный и цветы донельзя красивые. Слово "сказка" давно стало антонимом слова "реальная жизнь". Эти слова были до безобразия разными, по-своему прекрасными, со своими плюсами и загадками, но реальность никого не спешила одаривать лёгкостью. Сколько бы ты не жил, каждый день, каждый божий день ты будешь думать о проблемах, ссорах, тебя вечно что-то будет не устраивать. Что-то вечно будет мешать. А эти проблемы. Эти чёртовы проблемы будут преследовать тебя до самого гроба. Но, конечно, даже в реальности есть те принцы. Те самые принцы, что обворожительны до потери дыхания, что так прекрасны, что обязательно покорят твоё сердце. И ещё он, несомненно, произнесёт "можно взять тебя за руку?". У каждой принцессы будет свой принц. Вот, у Грея этот принц сидит совсем рядом с ним. Правда, Грей далеко не принцесса, а Леон вовсе не его принц. И, конечно, он не скажет ему "можно взять тебя за руку?" Леон казался каким-то до невозможности идеальным, пусть со своими недостаткам, но идеальным. Да, звучит немного глупо, но Грею кажется, что так и есть. У него есть своя сказка, пусть и лишь в его мечтах, но она есть. Его сказка, его маленькая сказка. Леон в этой сказке был до безобразия многогранным. Он был принцем, но при этом монстром. Монстром, что так грамотно, с такой ловкостью изводит омегу, которого держит в своих руках. Он был принцем со своей идеальной внешностью, импозантностью и чертовски хорошей харизматичностью. Но при этом являлся самым настоящим монстром, дьяволом, чудищем, называйте как хотите, внутри. Он спокойно отрезал все попытки Грея, все его жалкие попытки. Он будто… оборотень. Так ловко убирал всё свое спокойствие и сдержанность, но при этом оставался таким же дьявольски прекрасным. Точно оборотень. Грею как-то особенно страшно, когда ночные огни сменяются на блеклость улиц. Последние лучики сказки покинули его так же резко, как и последние догадки куда они могут ехать. Вернее, вариант леса и пистолета всё ещё был, но он отчаянно пытался не думать об этом. Всё же он надеялся, что Бастия, быть может, не растерял свои последние остатки человечности. Грей бы спросил куда они едут, он бы хотя бы попытался объясниться, но, судя по лицу Леона, одно единственное слово, сорвавшееся с его губ, может повлечь какую-нибудь порцию ругани и гневных высказываний. Больше всего Грея раздражало то, что он и слова сказать не может. Его выводила собственная беспомощность и дикий страх, что сковывал его чересчур сильно, зажимая в своих тисках. В последнее время это чувство стало для него как будто родным. Оно будто слилось с его телом в один симбиоз. Он всегда был рядом, всегда преследовал, лишь ненадолго покидая его во время безмятежного сна, давая брюнету вдоволь насладиться тем спокойствием. Страх в доме Бастии стал для него верным товарищем. Легче перечислить то, чего он не боялся сделать, ежели то, что он бы мог делать, не боясь последствий. Слишком много его сковывало, слишком много ограничивало. Он боялся сказать что-то не так, сделать что-то не так, посмотреть не так, повернуть головой не в ту сторону. Леон замечал малейший его проступок, малейшую деталь, что могла бы ему не понравиться. Грей не знал: нравилось ли Леону издеваться именно над ним, или это его постоянная деятельность. Но, в скором времени, это издевательство доводило чуть ли не до истерик. Он пытался не появляться в поле зрения мужчины. Та же одежда, что он надел, могла сыграть злосчастную роль. Грею казалось, что ещё немного, и ему будут говорить с какой частотой и как правильно дышать. Теперь он боялся по-настоящему. Если Леон орал и мог наказать за малейшую провинность, то что же он собирался делать сейчас, когда, по его собственному мнению, Грей чуть ли не переспал с Нацу. Брюнету вообще казалось, что Леон не знает о том, что обниматься можно и по дружбе тоже, или, может быть, он вообще не знал о таком понятии, как дружба между омегой и альфой? Ведь большего идиотизма чем ревновать к другу придумать сложно. "Ревновать? — Грей не смог не заметить то слова, что ловко проскользнуло в его мыслях. — Конечно, я понимаю, что, возможно, секс — дело принципа. Грязь, пошлость… но объятья. Тут вообще ничего нет. И когда со мной любезничал Локи, он же не начинал вести себя, как ума лишённый. Неужели он… ревнует? Стоп! Что за глупости? Как он может ревновать меня? Правильно — никак. Тогда ничего не придумывай, Фуллбастер. Это бред сумасшедшего. Скорее всего, у него сегодня ужасный день, вот и решил на мне отыграться. Но он так говорил словно и в правду… Так! Всё! Глупо о таком даже думать, к сожалению". — И как долго вы знакомы? — голос Леона ударил по слуху, заставил вздрогнуть и удивлённо выдохнуть. Он уж точно не ожидал того, что Леон вдруг решит начать разговор. — С детского сада, — почти тут же отвечает Грей, поднимая взгляд, глядя в зеркало, где он может видеть лицо мужчины. — И с чего вы обнимались? — он говорил спокойно. Как-то уж слишком спокойно и бесстрастно, внимательно следя за дорогой, что освещалась лишь светом фар. — Он… он благодарил меня за то, что я написал для него реферат. Просто обнял. Как рефлекс. — Хорошо, что хоть не инстинкт. — Да, чёрт возьми, с чего вы вообще взяли, что меня кто-то может хотеть? Поверьте, я не самоубийца, чтобы добровольно с кем-то спать — Кто тебя может хотеть? — он усмехнулся, переспросив. — Любой альфа, увидев хорошую задницу, уже готов оказаться с этой самой хорошей задницей в постели. И да, давай без этих "кто меня может хотеть, я же жирный, бла-бла-бла", ты прекрасно знаешь себе цену, и не стоит её набивать. — Поверьте, я ни черта не набиваю. Но какой альфа, в здравом уме, подойдёт ко мне, когда от меня пахнет вами? Тем более Нацу прекрасно знает, что у меня есть, — он на секунду замолчал, и нерешительно продолжил: — есть вы. — Поверь, мне всё равно, с какого он тебя обнимал. Но ты меня ослушался, прошу заметить, второй раз. Когда я говорил никаких тактильных контактов с альфами, я имел в виду никаких тактильных контактов с альфами. Что тут было непонятного? Но тебе, смотрю, всё равно. Ну, что же. Терпение у меня не резиновое, и если что-то такое повторится, то я тебя точно пристрелю, а пока ты отделаешься лёгким испугом. — А если меня изнасилуют, тоже меня пристрелите?! — на эмоциях сказал Грей. Ответ Леона, что прозвучал тут же, заставил удивленно выдохнуть. — Пристрелю, — кивнул в знак согласия Бастия, — пристрелю того, кто тебя изнасиловал. Ты – мой. Моя собственность. И только я имею право тебя трогать. Никто больше, — он говорил это с серьёзным лицом и решительностью в голосе. Грей потупил взгляд и немного смутился. Нет, конечно фраза "ты — мой" приятным теплом разлилась по сердцу. Вот только Грей прекрасно знал, какой смысл Леон влаживал в это "мой". Не было там любви и романтики, просто "собственность". Вещь и ничего более. Грея завораживала его уверенность, решительность и взрослая серьёзность. Этот собственник в нём, бесспорно, покорял его. Леон в его глазах был безоговорочно сильным. И этот собственник, что жил в нём, просто заставлял омегу трепетать. Нет, он был не просто хорош, он был великолепен. Мне не хватает твоих губ. — И я говорю не только про изнасилования. Если кто-то тебя споит и затащит в постель, то я тоже не буду мелочиться, но тогда и тебе достанется. Усёк? Хотя, там, скорее, всё будет зависть от ситуации. Ты, со своей святой наивностью, можешь спокойно прийти к маньяку, если он предложит тебе конфетку. — Чего? — от такой нахальности, по отношению к нему, омега вздрогнул. — С каких пор я наивный? Леон внезапно останавливает машину, и, чуть поворачиваясь к нему, говорит: — Грей, я люблю тебя. Мне трудно говорить тебе это, после всего, что я натворил, но, кажется, ты действительно мне нравишься. Брюнет дёрнулся и удивлённо посмотрел на Леона. Он готов поспорить, что ещё немного и сердце точно покинет его грудь, ускакав куда-нибудь подальше. Если это сон, то не будите его. Лица коснулась улыбка. Леон смотрел на него как-то заинтересованно, смотря, как быстро сменяется его выражение лица, каким удивлением горят его глаза, как это удивление сменяется… счастьем? Нет. Стоп! — Веришь мне? — мужчина сморит на поражённого Грея, и, как только омега хочет ответить, он прерывает его: — видишь, ты поверил мне, — тёплый тон сменился привычным холодом. — Ты поверил в то, что ты можешь нравиться мне. И ты говоришь, что ты не наивен. Да ты наивный, как дитя, раз подумал, что ты мне можешь нравиться! — он вернулся к вождению, резко нажав на педаль газа. Грей сидел неподвижно, смотря на стоящее перед ним сиденье. Фраза резанула слух, самодовольное лицо Леона до сих пор стояло перед глазами, хоть он и только что отвернулся. Да, Грею было трудно поверить, что он может ему нравиться, но когда он вот так повернулся, так резко сказал про это… он, действительно, был рад. Но следующая фраза резко вырвала Грея из этой секундной сказки. Это было как-то резко и до чёртиков обидно. "Иди к чёрту", — в своих мыслях произносит Грей. Естественно, мысли остались лишь мыслями, слова не слетели с его дрожащих губ. Он зло сверкнул глазами в сторону зеркала, где было видно лицо альфы, и, до боли прикусив губу, откинулся на спинку кресла, складывая руки на груди. Ему пора бы привыкнуть к его грубости и прямолинейности, но, увы, никак не мог. По стеклу ударили первые капли дождя, усиливаясь с каждой секундой. Звук был чётким и хорошо слышным. Вместо чарующих огней пришла успокаивающая трель дождя. Она проходила по слуху особенно ласково, умиротворённо и чётко. Хотя в отличие от тех ночных огней, они ни черта не успокаивали. Наверное, потому что Грей был яро недоволен такой фразой и самим поступком Бастии. Следовало с самого начала понимать, что тут будет подвох. Подвох жестокий и обидный, у Леона никогда не было и не будет "забавных" подколок. По крайней мере, для Грея. Он всегда пытался залезть к нему под кожу, втереть яд как можно сильнее. Всегда пытался сказать как можно обиднее. Наделяя свой голос какой-то особенной, просто издевательской интонацией. Но когда он говорил это чёртово "я люблю тебя", то его голос был каким-то до одури мягким, и его взгляд. Он смотрел на него как-то мягко, немного умоляюще, будто молил о том, чтобы с его губ не слетел отказ. Смотрел так, как просто так человек смотреть на что-либо не может. Тогда ему было трудно не поверить. Казалось, что именно сейчас, именно в этой фразе, нет ни капли вранья. Чёрт, почему именно так? Леон был бы прекрасным бойфрендом, если бы не его статус, натянутые маски и отвратительные черты характера. Он был бы из тех, что своей силой мог бы подложить под себя любого. Он бы мог спокойно говорить о том, что достанет звёзды с неба, и главное: ты ему поверишь. Он был бы тем, кому особенно бы шли кожаные куртки, запах сигарет и мотоцикл. Да — уехать с Леоном на байке. Именно с ним. Леон был бы отличным парнем: перед ним можно без стыда открыться, показать всех своих тараканов, и лично познакомить со скелетами в шкафу. Он был бы тем, кто обнимает так крепко и дурманище, что невольно можно задохнуться: от силы и от него самого. Он был бы "альфой" с большой буквы. Но его работа, возможно, прошлое, портили все возможности. И эта грязь кругом портит ближайшую милю. Хотя, Леон был из тех, что мог бы убить его только своим присутствием, только лишь касаниями и взглядом. И лишь благодаря тому, что Грей не забывал напоминать себе о том, что надо дышать, помогало ему выжить. "Его бы хоть немного изменить — самую малость. Придать ему немного сентиментальности, но немного, чтобы не испортить его прирождённую грубость и властность. Научить его искренности и вере, дать ласки, но не настолько, чтобы он разучился повелевать" — Грей про себя выругнулся, не мысли, а какой-то рецепт по приготовлению альфы его мечты. В голове не укладывается пару деталей: как Леон мог оказаться именно в этом парке, и именно в это время. Фуллбастер не сильно верил во все эти случайности, судьбы и что там ещё. Но сейчас ничего, кроме как "проезжал мимо" не было. Как он, чёрт возьми, мог оказаться именно там? Это что, Бог такие шутки шутит, или судьба решила немного поиздеваться над ним, ближайшие лет десять? Хотя, это больше похоже на шутки самого дьявола. Очень смешно. Стоит признать чувство юмора у того, из-за кого это случилось, мягко говоря, так себе. В кармане завибрировал телефон, оповещая хозяина о новом сообщение. Грей достает его и, быстро разблокировав его, открывает буквально пару секунд назад пришедшее сообщение. Нацу 22.57. Эй, друг, всё ок? Тебе не сильно досталось? Мне жаль. Думаю, мне стоит извиниться. Грей 23.00. Всё хорошо, не парься :) Мы тут немного помирились в машине, ахах. Ну, ты понимаешь. Вот, сейчас домой едем. Всё хорошо. Что ты там уже подумал? Что он меня избивать будет? Он же не изверг, немного натянутые у нас отношения, но терпимые. Не стоит извиняться. Всё отлично. Как ни странно, но ответ пришло быстро, буквально через пару минут. Нацу 23.01. Фух, я уже испугался. Волновался даже. Стоп, "домой"? о_О Ты живешь у него? Грей 23.03. Нет, что ты. Просто к нему на ночь. Я у отца отпросился, так что, если что, я ночую у тебя:D Это на всякий случай, вдруг отец тебе решит позвонить и уточнить. Нацу 23.05. С чего бы тебе у него ночевать? Грей 23.06. Чёрт, Нацу. Не тупи. Ему 21, как думаешь, насколько долго мы должны с ним "мириться"? По его словам: "за такую провинность наказывать я тебя буду всю ночь" Так что… Нацу 23.07 Ничего себе о.о Окей, не буду мешать вам мириться. Сладких снов) Грей 23.03. Да, сладких. Удачи мне, хех. Грей положил телефон в сумку. На самом деле, секс всю ночь — самое гуманное, что мог бы сделать Леон. И, если честно, то Грей был бы не против такого, конечно, если бы Леон не ввёл в их ночь всякие вариации с унижением. Этого Грей не любил, особенно когда Леон перегибал палку, и на утро на теле расцветали синяки и он ни мог не то что сесть, но даже ноги вместе свести. И хорошо, если хотя бы ночью хоть какое-то удовольствие было, но, если у Леона было плохое настроение, то в их игре Грей удовольствия получал минимум, если вообще получал. Так что днём тело у него болело всё. В один такой вечер, когда у Леона что-то не сложилось, тот решил отыграться на омеге. На утро Грей проснулся с жуткими синяками. Зад болел ужасно, а именно потому, что Леон решил вместо ладони, взять свой ремень. И вместо мягких шлепков, были грубые удары кожаным ремнём. Под утро он был не красным, и даже не синим, а какого-то странного, красно-фиолетового оттенка. Даже лёгкое касание приносило ужасную боль, что уж говорить о том, чтобы сесть. Тогда ему и шевелиться было трудно. Тело ныло так, будто ночью его хорошенько пожевали и старательного переломали каждую косточку. Но, стоит признать, Леон, пришедший утром, сказал что-то вроде: "Прости за вчерашнее. Кажется, я переборщил". Правда, фразу он скорее пробубнил, мня и жуя слова, но всё же сказал. Так что даже в том же сексе Грей далеко не всегда получал удовольствие. Всё чаще он приобретал оттенки "садо-мазо" и ужасного унижения, что оставляло на его коже всё новые и новые синяки, а то и гематомы. — Приехали, — своим привычным тоном говорит Леон. Прошло десять минут. Десять минут они ехали. Жалких. Десять. Минут. Но Грей за это время успел порядком потрепать свои нервы, терзая себя догадкам. Теперь он мог повернуть голову и увидеть в какое место завёз его Леон, ещё через пару минут он узнает "зачем". Он поворачивает голову, смотря в окно: довольно большое здание с яркой, неоновой вывеской, на которой написано что-то по-французики. С первого взгляда здание производило впечатления клуба, только какого-то элитного, ибо слишком дорого оно выглядело. Стоит немного оглядеться, как взору открывается несколько машин стоящих на стоянке. И каждая выглядит ужасно дорого. Тонированные иномарки говорили о том, что это место явно не для низшего, и даже не для среднего класса. Леон открывает перед Греем дверь. Омега нервно выходит, откинув сумку на сиденье, взяв с собой лишь телефон. Он вновь оглядывается, но более ничего примечательного не заметил: обычный двор, газон, кусты, моросящий дождь и лужи. Он чувствует, как его голову что-то укрыло, пряча от мокрых капель холодного, осеннего дождя. Длинный шарф чуть спустился, оказавшись в его руках, но по-прежнему покрывая его голову. Брюнет смущённо глянул на Бастию: прежнего шарфа на нём уже не было. Осознание того, что он отдал ему свой шарф приятным теплом разлилось по венам. Особенно тот факт, что сам Бастия заботливо поправил его, на его немного промокших волосах. Грей утыкается носом в шарф, пахнущий им и прячет взгляд. Смущённо краснеет и хмурится. Леон на пару секунд позволяет себе умилиться его милому лицу. Секунда нежности приятно прошлась по телу. — Простудишься ещё, — прокомментировал Леон свои действия, убирая руку с шарфа и пытаясь укротить своё желание ещё пару секунд полюбоваться им. "Поцеловать бы его сейчас" — думает Леон. Но мысли останутся мыслями, не дав даже намёка об этом странном желание в реальности. Грей поднимает взгляд, видя, как кто-то выходит из здания. Он присматривается и видит мужчину… довольно пухлого, с явным животом, не слишком высокого, по обе стороны от него две девушки. Красивые, высокие — сексуальные. Одеты они были, не смотря на такую погоду…а они вообще одеты? Пазлы сопоставились быстро, буквально в одну секунду. Понимание того, что это бордель ударило по нервам. Он знал, для чего эти места, и больше всего он боялся того, что Леон может оставить его тут на ночь. Из мыслей его вырывает чужая рука, что резко схватив его, потащила в сторону входа. Он бы насладился этим моментом, когда он чувствовал эти прикосновения, но страх от возможного занимал большую часть сознания Грея, не давая думать о чём-либо другом. Он шлёпал ногами по лужам, покорно идя за альфой и поправляя на себе шарф, чуть сжимая его рукой, пытаясь успокоиться. Капли дождя, что успели на него попасть, скатывались по волосам и беспорядочно капали то на щёки, то на нос, то на губы. Он хочет попросить этого не делать, он может даже молить о прощении, извиняться и чуть ли не кланяться в ноги, он готов упираться в косяк, из последних сил пытаясь не заходить в это здание. Но гордость говорит стоять до последнего, впрочем, как и воля. Вот только здравый разум явно против. Но, в любом случае, Грей идёт спокойно, ни слова не проронив, не совершив никакого лишнего движения. Шарф приятно греет шею и само лицо. От него вкусно пахнет… как и от самого Леона. Леон… Холл встретил его ярким светом и теплом. Несмотря на тепло, шарф снимать он не хотел, просто спустил до шеи, давая себе ещё пару минут чувствовать этот запах и ещё немного времени, чтобы этим запахом пропиталась его шея и куртка. Рука высвобождается из стальной хватки высокого альфы. Он осматривает здание, и страх вновь, на пару секунд, отступил. Гостиная была большая, нет, просто огромная. Высокие потолки и большая, кажется, хрустальная люстра на натяжном потолке. Широкие, высокие окна с белыми шторами, столы, стулья, диваны, столики. Позолоченные статуи и некоторые вещи. Холл, из-за всего этого блеска, казался будто золотом, точно, как в сказке. Тут приятно пахло, витающий в воздухе запах мускатного ореха и мяты прекрасно успокаивал нервы, даря невероятное спокойствие и лёгкость. Грей бы никогда не подумал, что бордели выглядят так изящно и красиво. Хотя, раз Леон знает об этом месте, то он явно для высшего класса. — Оу, кажется, вас я здесь видел всего один раз, — к ним, а точнее к Леону, подошёл высокий мужчина в костюме, с отличной причёской и идеально-ровной осанкой. Грей смотрел на него пристально, и никак не мог поверить, что это — сутенёр. Из-за привычных стереотипах и скудности познаний в данной части, сутенеры для него представлялись в шубах и цепях… Разрыв шаблонна Грею совершенно не нравился. Его как-то зацепила фраза "всего один раз". Сначала Грей удивился тому, что Леон пользовался персонально такими услугами один раз, но потом понял, что Леону, скорее всего, приятнее быть "добытчиком", нежели покупателем. Да и проблем с омегами у него не должно быть. Проститутки удел более старых, и далеко не симпатичных, когда девушки уже сами не клюют. Леону же в этом плане всегда было легче: молод, красив, высок. Весь комплект, да и ещё и одет в красивую обёртку. Как раз в его возрасте не особо хочется брать в руки нечто легкодоступное. В холле, помимо них, было пару человек, кажется, два друга, они что-то обсуждали и, скорее всего, ждали свой "товар". — И это омега? — мужчина удивлённо посмотрел на брюнета, осматривая его как-то до боли внимательно, каждую мелочь и деталь. — Да, — Леон согласился, глядя на Грея тоже. — Вы не против, если я проведу ему "маленькую" экскурсию? — Ах, так вот вы зачем, — он понимающе кивнул, и, наконец, отвёл взгляд от парня. — Воспитываете? — он говорил это с усмешкой и какой-то презрительностью во взгляде. — В принципе, экскурсию можно. Но вы знаете: всё, что вы увидите, здесь же и остается. И, конечно, плата. — Натурой берёте? — он многозначно кивнул в сторону ничего не делавшего омеги. Тот, услышав о чём речь, удивлённо поднял глаза на альфу. — Вообще-то не злорадствуем, — он на пару секунд замолчал, и снова перевёл взгляд на Фуллбастера, и после, совсем серьёзно, сказал: — но такую натуру возьмём с удовольствием. Грей смотрел удивлённо и вообще не хотел вникать в ситуацию. Хотелось домой и спать. Но его схватили за руку, и почти как провинившегося котёнка, потащил к лестнице. Перед этим Леон, достав портмоне, протянул пару купюр хозяину. Брюнету казалось, что всё должно быть такое же изящное, как и холл. Но, тогда смысл этой экскурсии? Грей искренне не понимал, пока они поднимались, пытался вникнуть в суть, и саму "соль" ситуации. У Леона никогда ничего не бывает просто так, уж ему ли не знать. Но почему-то омега никак не мог понять: в чём наказание. Вряд ли Бастия завёл его сюда, чтобы показать различных омег и девушек, что занимаются этим грязным, и не слишком сухим делом. Как только они поднялись на второй этаж, и брюнет поднял взгляд, весь смысл прекрасно открылся перед ним с самой откровенной стороны. Он догадывался, с какой именно целью он показывает ему это. Их встретил холодный, ничем не застеленный пол и ободранные, грязные стены*. Двери были тяжелые, железные, немного чёрные, в некоторых местах, а то и ржавые. Неприятный запах грязи и пыли чувствовался более, чем просто отчётливо. Он неприятно щекотал ноздри и само обоняние. Грей уткнулся в шарф, вдыхая его запах, и мечтая, чтобы этот шарф не провонял этим отвратительным запахом грязи. — А теперь я тебе покажу, как тут живут, — он дал ему знак, чтобы тот шёл вперёд. С первым шагом, пол жалостливо скрипнул, издав после какой-то странный, тянущийся звук. Только успев подойти к первой двери, на которой весели значок (видимо, обозначающий, что за место) и старая, протёртая надписать, что гласила: "кухня". — Давай-ка посмотрим, в каких дивных местах здесь готовят пищу, — Леон говорил с насмешкой и иронией, явно насмехаясь над омегой, что уткнулся носом в шарф, непонимающе хлопая своими пышными ресницам, вызывая у Леона, что ни на есть приятное покалывание. Но, он во время вспомнил, что за ситуация, и главное: для чего они здесь. Альфа открыл перед ним дверь. Первым, что ощутил брюнет, так это омерзительный запах чего-то явно тухлого, давно просроченного. Деревянный пол был с явными трещинами и не внушал доверия своим цветом и видом. Кухонные тумбы уже явно потеряли свой исходной цвет, став какого-то омерзительного грязно-серого оттенка, были с какими-то порезами. Как казалось брюнету — от ножа. Видимо, о досках, где принято резать еду, здесь не слышали, и резали прямо на грязном столе, добивая его этими порезами. Вся в жире плита была неимоверно испачкана в какой-то странной субстанции, смутно напоминавшая выкипевший бульон, или ещё чего похуже. Над плитой — вытяжка. Так вот, кажется, на ней того жира было в раза два больше, чем на той же несчастной плите. Её белый цвет поменялся на какой-то светло-коричневый, видимо, из-за того же жира, что оседал каждый раз, когда здесь что-то готовилось. Духовка, видно, была старая, тоже не блестящая чистотой, со странными разводами. Быть может, кто-то здесь предпринимал попытки что-то, да отмыть, но, сделав своими попытками лишь хуже, плюнул, не решался доделывать это. На плите стояла какая-то большая, железная, серая кастрюля, с какой-то красной надписью на ней. Рядом — пару сковородок, что небрежно стояли друг на друге. Перепачканные во всё том же жире, и, кажется, на верхней был зажаренный кусок чего-то там. Неподалёку была раковина, с огромной горой немытой посуды, большую часть которой составляли тарелки и железные чашки. Пару стеклянных тарелок были с обломанными краями чуть треснувшими, что ну, никак не прибавляло безопасности к приему пищи. Над мусорным ведром отчаянно летало пару мух. Гора мусора, не менее странного цвета, красноречиво выпирала из зелёного ведра. Ещё пару столов так же не внушало доверие, как всё, что было до них. Кажется, более-менее приемлемым здесь были лишь пару стульев, и то, обивка на них давно потеряла прежнюю роскошь. Окна без штор, грязные и в разводах. — Чудесно, не правда ли? — Бастия продолжал наделять свои фразы насмешкой, будто ему нравились те виды, что вызывали в Грее самое неподдельное отвращение. — Пойдём дальше, — он сам закрыл дверь, прекращая созерцание не самой приятной картины. Второй перед Греем открылась столовая. Рукой мужчины тяжёлая массивная дверь, чуть скрепя, отварилась. Запах был всё тот же омерзительный, но, стоило признать, не воняло протухшим молоком или ещё чем-то похуже. Запах был не слишком яркий, но отчётливо осязался. Пахло, в первую очередь, пылью и каким-то своим запахом, каким-то неприятным и кислым. Грей в очередной раз уткнулся носом в шарф Леона, сильнее прижимаясь к нему ладошками, согревая их. На самом деле, вверху было почему-то намного холоднее, чем внизу. Тонкие пальцы почти вмиг оледенели, охватываясь новой порцией дрожи. Взглядом он осматривает комнату: вновь никакой санитарии, грязь и не убрано. Окна были довольно большие и высокие, и, стоит признаться, намного чище, чем в кухне. Правда, в самом вверху грязь чуть ли не поросла в несколько слоёв. Цвет с прозрачного вверху приобрел какой-то серый, и даже коричневый оттенок в некоторых местах. Видимо, окна здесь мыли исправно, но не решили обременять себя такими вещами, как встать на стул и отмыть их сверху. Из-за чего, по-видимому, окна у самого верха никто не трогал с того момента, как их установили. Вместо штор была какая-то ткань коричневого цвета. (Грею хочется верить, что это их изначальный цвет, а не какой-нибудь голубой) Она как-то совершенно небрежно весела на карнизе, свисая аж до пола. На потолке единственный источник света — маленькая, грязная лампа, свисающая на проводе. Столы круглые, деревянные, странного цвета и неровной поверхностью. Многочисленные трещины и неровность говорит о том, что загнать занозу под кожу здесь не стоит ничего. Маленькие скамейки, видимо, служившие местом где можно сидеть, были всё из того же дерева, с теми же трещинами. Цвет на спинке давно протерся, потемнев, став больше похож на светло-чёрный. Комната выглядит мрачной и довольно убогой. Он чуть спускается взглядом вниз, замечая, как по полу юрко, и почти незаметно пробежалась мышь. Грей, от неожиданности, подскочил тихо взвизгнув, резко схватившись своей рукой за руку Леона. Не то чтобы он боялся мышей, скорее он не ожидал, что здесь что-то так резко пробежит. Леон сам вздрогнул, когда почувствовал, как его руку схватила рука омеги, судорожно сжимая. Ему стоило больших усилий, чтобы в ответ не сжать его руку. Он хочет что-то сказать на тему этой мышины, которой испугался омега, что-то колкое, но мозг занят другим — не потерять голову от этого невинного касания. Сейчас ему не до этого. — Отлично, да? — он пытается придать своему голосу больше насмешливого тона, лишь бы не дрогнул из-за этого внезапного холода его, обычно тёплых, рук. Он ведёт его дальше, открывая перед ним третью дверь — ванная комната. Руки Грея уже перестали касаться его руки, вновь коснулись шарфа, что был на его шеи, беспорядочно зарываясь пальцами в тёплую ткань. Хочу согреть его руки своими. Перед брюнетом открывается другая картина: тот же отвратительный запах, грязный кафель и душ. Атмосфера здесь была какой-то странной, признаться честно. Голубая плитка была вся в накипи, что не прибавляло этому месту красоты. За потолок прикреплен душ, в сумме их было около десяти штук, вся та же накипь была на его головке, а резиновые шланги беспорядочно свисали вниз. Никаких душевых отсеков, перегородок или ещё чего-то в этом роде: просто голая комната, чем-то напоминавшая общественные бани. Грей немного смутился, представляя, что если моешься, то группой, и все всё видят. Ближе к входной двери висели шкафчики, скорее всего, служившие для различных зубных щёток и полотенец. Комната была фактически без мебели: пару шкафчиков, душ и крючки для полотенец. Больше нечего здесь не было. Видимо поэтому запах здесь был более-менее нормальный, конечно, нормальный для этого места, а не в принципе. Леон видел, с каким непониманием и некой омерзительностью Грей смотрит на это всё. Как он не хочет дышать этим запахом, в очередной раз утыкается во всё тот же шарф, в которой раз вдыхая этот запах. Леон бы и сам во что-нибудь бы уткнулся, например, в волосы Грея, вдыхая приятный аромат шампуня, а ещё лучше: чуть отодвинуть шарф, и уткнуться носом в открытую шею, вдыхая в себя этот чудный запах молодого омеги. Но он терпит, сдерживает свои желания, что каким-то совершенно странным образом проснулись именно в этом месте. На самом деле ему самому не нравилось смотреть на это всё, он искренне не понимал: как тут могут жить? Есть, ходить, да дышать этим воздухом, в конце-то концов! Всё здесь казалось настолько омерзительным, что, пожалуй, Леон бы даже не согласился посидеть на стуле в этом месте. Последней для Грея оказалось спальная комната. Она была совершенна пуста, видимо, девушки и омеги были на "работе". Шесть кроватей стояли в ряд, заправлены и выглядели довольно чистыми. Если, конечно, настоящий цвет постельного белья — серый, а не белый. Возле каждой кровати прикроватная тумбочка, на некоторых лежала какая-то мелочевка. По противоположную стену от кроватей стояли шкаф и несколько комодов. Как ни странно, но пахло здесь духами. Видимо, девушки пытались соблюдать чистоту хотя бы здесь, из-за чего комната выглядела вполне приемлемой, если не считать кроватей, что выглядели чертовски старыми, и, видимо, ужасно скрипели, и пола, что не был покрыт ни ковром, ни чем-либо ещё. Запах здесь был более-менее нормальным, естественно нормальным для этого дома. Запах духов было намного приятнее, хотя полностью перебить этот омерзительный запах было довольно сложно. Леон закрывает перед ним дверь, резко хватает его за плечи, притягивая себе как-то до безобразия близко, заставляя прижаться спиной к нему. Грей чувствует, как мужчина сильнее сжал пальцы на его плечах, и, нагнувшись к самому его уху, прошептал: — Видишь, какие здесь прекрасные условия. Мой маленький мальчик, послушай меня, если ты хоть ещё один раз меня ослушаешься, хоть один чертов раз сделаешь что-то не так, то окажешься здесь навсегда, окончив, в конце, свою жизнь самоубийством в подвале. А если не извинишься за сегодняшнее, то оставлю тебя здесь, прямо сейчас, на одну ночь. Поспишь здесь, поешь, помоешься, а потом посмотрим, как ты запоёшь. Или, давай лучше прямо сейчас отдадим тебя кому-нибудь? А? Совершенно бесплатно, хоть и тянешь ты на весь ВИП. Ну, а что? Спустимся в холл, дождёмся первого клиента, отдадим тебя даром, а на утро я тебя заберу. Звучит отлично, не так ли? И, поверь, здесь не занимаются сексом, здесь именно трахаются, жестоко. С побоями, унижениями. Ну, как? Грей стоял удивлённо хлопая ресницами, прижимаясь спиной к Леону, отчаянно закутываясь в шарф всё сильнее. Пальцы дрожали уже явно не от холода, а от страха. Сердце сначала в обиде сжалось, а затем учащённо застучало. Ему было как-то страшно и совершенно не по себе. Он собирает остатки своей воли, чтобы выдавить из себя спасательные слова, благодаря которым сегодня ночью он переночует в доме у Леона, а не в этом ужасном, пропитанным запахом тухлой еды, здании. — Прошу прощения. Я, правда, не хотел, чтобы это произошло. Мне очень жаль, за свой поступок. Я обещаю, что больше не посмею ослушаться вас, и сделать что-то против вашей воли. Мне, правда, жаль. Умоляю, не оставляйте меня здесь одного, — он говорит это как можно жалостнее, понимая, что гордость ему здесь явно не нужна, и он пытается из всех сил придавить её. — Хороший мальчик, — шепчет в ответ ему Леон, резко поворачивая его к себе, поправив шарф. Взгляд синих глаз приобрел какой-то странный, совершенно не свойственный ему оттенок. Он был каким-то волнующим и болезненно родным. Давай же, потерпи, тебе осталось немного. Совсем немного. — Иди, мне тут надо поговорить с кое-кем, — он делает ему знак того, что он свободен. Грей кивает, в очередной раз зарываясь пальцами в шарф, не желая ни на долю секунд отпускать столь родное тепло. Он спускает по лестнице, и выходит под немного не понимающий взгляд хозяина. Он выходит на улицу, тут же ощущая холодный ветер и до сих пор моросящий дождь. Грей подходит к машине, опираясь на неё спиной. Наспех накидывает на голову шарф, всё же, капли дождя удобства не добавляли. Его запах приятно успокаивал, как самое настоящее успокоительное. Очередное представление, очередное наказание прекрасно дало показать ему, чего делать не стоит. Леон, в выборе наказаний, был изощрен донельзя. Как таким вообще можно быть? *My lover's got humour, У моего любимого есть чувство юмора, He's the giggle at a funeral, Он, как смешок на похоронах — Knows everybody's disapproval Ему знакомо всеобщее неодобрение
Грей выдыхает воздух, что становится белым облаком, застывшем в этом холоде. Шарф чуть мокнет под каплями дождя, лишая омегу последнего тепла. Он отказывается убирать руки от шарфа, всё потому что этот шарф Леона. Просто потому что он его. «Ненавижу его. Сколько раз я об этом думал? Ах, да, всегда забываю, что я, чёрт возьми, люблю его. Как глупо. У него отличная обёртка: от костюма вплоть до этой обаятельной улыбки. Но вот проблема: внутри отборная гниль. У него во взгляде читается ненависть и злость, у него на руках кровь отливается на солнце своим кровожадным алым оттенком. Такой монстр… такой сексуальный монстр. Чёрт, да будь он дьяволом, то я бы не задумываясь продал бы ему свою душу, за его взгляд. Мне он нужен. Безоговорочно нужен. Любить и ненавидеть. Хотя, если бы он стал относится ко мне нормально, то та ненависть бы испарилась к чертям собачьим. Как же я люблю тебя, Леон. Я даже толком не успел заметить, как полюбил тебя. Интересно, какой ты внутри? Без масок, накинутой жесткости, именно настоящий? Как ты относишься к тем, кто тебе дорог? Как ты искренне улыбаешься? Как добился таких высот? Как смеешь быть таким… желанным? Слишком много "как". Слишком много тебя в моих мыслях» — В машину садись, промок уже весь, — голос заставляет поднять взгляд, глянув на него из-под мокрых ресниц. Нет, конечно, Леон не заметил слёз, он уверен: капли на его лице — дождь. Грей лишь кивает, чтобы не сдать себя своим продрогшим голосом. Ночь открыла перед ним свои особенно тёмные оттенки. Отворила всю боль. По приезду в особняк Грея ждала отборная ругань и крики. Он сейчас и не скажет, о чём именно говорил Леон, о чём так гневно кричал. Помнит, что в начале говорил что-то про его придурковатость, а потом… а потом просто орал: переходя на личности, и говоря, нередко, вообще не по делу. Видимо, сегодня у него выдался ужасный день, раз он решил вывалить всю свою агрессию на несчастную омегу, а тому оставалось, потупив взгляд, смотреть в пол, стыдливо перебирая пальцами край своей кофты. Под конец дня Леона бесило абсолютно всё: начиная от прохожих, заканчивая кофе. И, особенно, Грей. Бесил своим взглядом, голосом, движениями. Раздражало то, что он решил вот так его ослушаться. Вот так поступить. После отборной ругани, которую Леон закончил фразой: "И раз у тебя скоро каникулы, то никуда ходить ты не будешь. Целыми днями будешь сидеть дома и раздвигать передо мной ноги", Грей направился в комнату. Смытые очертания ванной комнаты, слёзы на щеках, надрывные рыдания. Грею ни на кого было сваливать всё свой раздражение, поэтому все эмоции оказывались на его щеках соленой влагой, крупными каплями падая на чистый кафель ванной. Леон слышал всхлипы, Леон, чуть приоткрыв дверь ванной, видел Грея. Пожалуй, он впервые видел, как тот плакал. Не считая того изнасилования. Он видел, как тот судорожно пытался стереть влагу со своих щёк, закусывал губу, жалостливо скуля и всхлипывая. После того, как Грей ушёл из его кабинета, выдавив из себя: "больше такого не повторится", то Леон хотел уже пойти и просто лечь спать. На самом деле, день был не просто ужасным, он был отвратительным. Какой-то там директор, пытался впихнуть ему свою дочь, что-то говоря про то, что им обоим это выгодно. Бастия сдерживал себя из последних сил, чтобы не послать его на все четыре стороны, в конце концов, все эти эффективные браки он не любил больше всего. Потом тот парень, в своей розовой рубашке, часа два рассказывал о своей маме. Леон сидел и просто молил бога о том, чтобы сию минуту не прикончить его. И теперь, после того, как весь негатив остался на омеге, он готов был со спокойной душой лечь спать, но заметил, что тот оставил свой новенький рюкзак в кабинете, видимо, после криков и лишения нормальных каникул, ему было не до него. Леон, чёрт его дёрнул, всё же решил отнести ему его вещь, мало ли что, быть может, там что-то важное. Зайдя в комнату, и не увидев там Грея, тот решил просто положить сумку на кровать, но услышал уж больно странные звуки из ванной, уж никак не похожие на звуки от воды.Он аккуратно приоткрыл дверь, благодаря про себя мастеров, которые устанавливали эту дверь, и она даже не скрипнула. Он видел Грея. Он видел, как-то как-то уж слишком надрывно рыдал. Как-то не приятно было это видеть и слышать. Как-то ужасно больно щемило в душе, слыша эти рыдания. Трогать тогда он его не стал, просто решил прийти чуть позже, и всё же сказать, что всё, что он говорил сегодня - бред сивой кобылы, запугивания и просто он снял негатив. Но после двадцати минут, когда Бастия пришёл к нему, омега уже тихо посапывал в кровати. Леону ничего не оставалось, кроме как усмехнуться, и чуть потрепать его волосы, а после выйти из комнаты. Что-то пошло не так. Леон чувствовал себя отвратительно. Именно он довёл его до этого. В душе, после всего этого, что-то неприятно защемило и... треснуло? *Bed, stay in bed Оставайся в кровати, The feeling of your skin locked in my head Аромат твоей кожи пульсирует в моих висках. Smoke, smoke me broke Выкури, выкури меня всего без остатка, I don't care I'm down for what you want Плевать, что я в подчинении у твоих желаний.
_______________________ *говорю сразу: описание борделя высосано из пальца и не более. Я без понятия, как выглядят бордели, и без понятия, что там внутри. Это просто утрирование, для самой атмосферы и ситуации. Не принимайте всерьёз данное описание. И вообще у меня было такое чувство, что я заброшенную психбольницу описываю *Песня - Hozier – Take Me To Church *Песня - Tove Lo – Talking Body.