Люди никогда не поймут, как больно тому, кто теряет близких… по крайней мере, пока не испытают этого на собственной шкуре. Хисон Нам. Лунный скульптор
За двадцать минут тут ничего не изменилось. Только, кажется, капающая с потолка вода стучит по полу с отвратительно громким звуком, заставляя Грея сжимать зубы от этого тошнотворного звука. Холод, кажется, пробрался до самых костей, заставляя мышцы сводиться в судороге, и дрожать всё тело. Пальцы давно посинели, и даже не хотели двигаться, окоченели до такого состояния, что брюнету казалось, будто их и нет вовсе. Сначала это ощущение пугало, а затем стало совсем привычным и фактически незаметным. Тело ломило то ли от холода, то ли от позы, в которой ноги затекли до ужасного неудобства. Ему уже чхать на то, зачем его сюда приволокли, причастен ли к этому Леон, кто был тот мужчина, сейчас ему важно лишь одно — чтобы кто-нибудь пришёл и унёс его в какое-нибудь тёплое место, и, желательно покормил, ибо до ушей Грея доноситься уже в третий раз жалостливый звук собственного живота. Он начинал неприятно крутить и приносить лёгкое головокружение, что ни на каплю не добавляло ему уюта в этой забытой самим Богом камере. Поэтому, когда из далека раздались тяжёлые шаги, Грей вздёрнулся и поднял голову, в ожидании глядя на дверь. Он тяжело дышит, выдыхая клубы горячего воздуха. Когда дверь открывается, то на пороге оказываются двое мужчин. Признаться честно, Грей рад хотя бы тому факту, что о его существовании не забыли, и его не просто закинули в камеру, чтобы со временем от него осталось пару костяшек и кусок прогнившего мяса. Их было двое. Первый, тот самый, кто так оживлённо бежал за бедным омегой, и после прижимал к его рту кусок отвратительно пахнущей ткани. Лет двадцать пять максимум, высокий, те же светло-голубые глаза, что так прекрасно выделяется на фоне его смоляных волос. От делового костюма остались лишь штаны, наверху же была одета белая, немного мятая рубашка, с расстегнутыми вверху парами пуговиц, что невольно заостряло внимание на, обожемой, великолепных ключицах и сильной шее. Нельзя сказать, что он усмехался, скорее его тонкие губы были изогнуты в какую-то кривую линию, что придавало ему некое… зверство? Но он был красив. Чертовски красив. Такие мужчины обычно мелькают на обложках журналов и на огромном листе билборда, видя, как к их ногам штабелями падают люди. Такие, с лёгкостью рвущегося ситца, покоряют сердца омег одним лишь своим невзначай кинутым в их сторону взглядом. Грей мог бы поспорить, что если бы его сердце не было занято одним наглым парнем, то, пожалуй, он бы не смог удержаться в соблазне влюбиться в него. Но, всё же, нет. Второй же был… обычным. В смысле, на его фоне он казался просто пареньком, мимо проходящем на лице, разве что дорогой костюм немного подчеркивало то, что он всё же не из среднего уровня. У него были светлые волосы, вроде, даже русые, не слишком бледная кожа, зелёные глаза и шрамы на все руки. У него во взгляде спокойствие и равнодушие ко всему происходящему, он смотрит как будто вовсе не на Грея, будто сквозь него, рассматривая холодную каменную стену. — Ну, привет, маленький, — голос того самого мужчины с прекрасными-голубыми-глазами. — Грей, да? — шаг вперёд. Спрашивает так, будто у Грея есть желание отвечать, да и скотч немного препятствует свободному изложению своих мыслей. — А я Джорел, — кажется, ему и не особо интересен ответ, вернее, ему вообще чхать на него. — А это Крис, — он указывает на рядом стоящего мужчину, что продолжал смотреть куда-то сквозь него. Шаг вперёд, и ещё. Он оказался с ним совсем рядом, смотря на то, как Грей поднял голову, глядя на мужчину заинтересованно и непониманием. — Тебе, наверное, интересно из-за чего ты здесь? — спрашивает Джорел перед тем, как сесть перед омегой на корточки, внимательно изучая его лицо. Стоит отдать должное, Крис, в отличии от этого мужчины, хотя бы молчал, и не играл на нервных клетках, зато этот тёмный брюнет успел вывести его одним лишь своим видом и парой слов, сказанными с какой-то притворной слащавостью. Мужчина, не церемонясь, срывает скотч, заставив Грея недовольно поморщиться и тихо айкнуть. Губы тут же обдал холодных воздух, и он наконец может выдохнуть. Мужчина перед ним осматривал его так же заинтересованно, обводя взглядом его черты лица, заглядывая куда-то в глубь его иссиня-черных глаз. От его взгляда становится как-то не по себе. От его взгляда мурашки по коже и ком в горле. Уж лучше пускай что-то там лепечет, чем смотрит на него так. Так пронизывающе, холодно и проницательно, как будто пытается увидеть его сквозь его же кожу. — Понимаешь, Грей, — начинал говорить мужчина, отрывая взгляд от его лица, перемещая его к глазам, внимательно рассматривая их синеву и мелкое подрагвание пышных ресниц. — Как-то раз, твой дорогой Леон, доставил нам довольно много проблем. Я понимаю: бизнес, ничего личного, все дела, но, — он на секунду замолчал, на пару секунд отвёл взгляд и вновь резко посмотрел на него. Грей не знает, заметил ли Джорел то, что он каждый раз вздрагивает от его взгляда, но это ему совсем не нравилось. У него взгляд как у зверя. Голодного зверя. Такой живодёрский, хищный и… злой. — Но теперь пришла наша очередь доставлять ему проблемы. А то слишком у него всё хорошо в последнее время. Грей хочет сказать, что ни черта у него не хорошо. У него куча проблем. С бизнесом, с работой, с документами, с собственными мыслями. Он уже почти не спит, фактически не ест и смотрит на всё с такой усталостью и болью, что Грею уже трудно сдерживать себя, чтобы самому что-нибудь не предпринять, для того, чтобы хоть на каплю облегчить его жизнь. Грей бы и не подумал, что его любимому монстру тоже бывает тяжело. Ему казалось, что Леон соткан из стали, наполнен железным равнодушием и силой. Но, увы, что-то в нём ломалось, клинило, как старенький часовой механизм, заставляя сбиваться всё тело. Надо же, монстрам тоже бывает плохо. — А я вам зачем? Или вы так решили поделиться со мной своей радостью? Думаю, для этого не стоило кидать меня в эту камеру. — Ох, нет, маленький мой, — он касается его щеки, чуть оглаживая. Грея от этого ласкового выражения, обращенного к нему, и касания передёрнуло. Никто не имеет право трогать его, кроме Леона. Изначально, это было требованием самого Бастии, а после стало для самого Грея, как простая истина. Ему были неприятны чужие касания, чужие ласковые слова обращённые к нему. Ему нужен был лишь Леон. Лишь его руки, голос, взгляды. Он целиком, полностью. Без остатка. От других его чуть ли не тошнило, и плевать Фуллбастер хотел на то, какие они там неземные красавцы. Никто априори не мог быть лучше его монстра. Возможно, это полное помешательство, быть может, он тихо сходит с ума, но ему всё равно. Мир уже давно сошёлся в одном лишь человеке, в одних лишь касаниях и взгляде, голосе и его руках. Ему ничего не нужно было кроме его рук. Кроме его самого. Немного холодного, грубого, но такого мужественного и желанного. — Ты нам нужен совсем для другого, — продолжал Джорел, проходись большим пальцем по его губам. Грей поморщился показывая то, что ему явно неприятны его касания, — ты ведь омега Леона, да? Вы же любите друг друга? Грей вздрогнул, чуть ли не подскочив, и густо покраснел. Его… омега? Для Грея в понятии «быть его омегой» было намного больше интимности, чем спать с ним. Это было для него чем-то намного больше, чем-то прекрасным и… далёким. Он бы чертовски много отдал за то, чтобы иметь право слышать от него: «Я люблю тебя», чтобы целовать его каждое утро перед тем, как он поедет в офис, готовить ему завтраки и ужин. Напоминать ему о том, что он самый лучший, самый хороший и идеальный. Говорить о том, что таких как он больше нет, что он такой один. Как жаль, что это лишь его несбыточные мечты. Леон относился к нему, как к мусору. Он никогда не давал даже ни одного чёртового намёка на нечто более тёплое, чем простой секс. Он вёл себя так, будто они друг другу никто, хотя, в принципе, так и было. — Я не его омега, — он отрицательно качает головой, пытаясь утихомирить разбушевавшуюся фантазию, ну или что там могло так взвиться в нём. — Разве? — Джорел смотрел на него так удивленно, что казалось, будто он был уверен на все сто процентов, что они вместе. Было такое чувство, что он был на их свадьбе, и прекрасно видел, что они вместе. — да ну. Ты врёшь? — Я не вру. Между нами нет никаких отношений, — он говорил это чётко, сдерживая себя от того, чтобы его голос не дрогнул. — Вообще ни черта, что ли? — кажется, он начинал злиться, рука на затылке Грея, которой он гладил его волосы, теперь резко сжалась, принося лёгкий дискомфорт. — Мы только спим вместе, — он повёл плечом, глядя куда-то в сторону. — Голые отношения в плане постели, и на этом всё, — он смотрит ему в глаза, в его яркие голубые глаза. — Ладно, но вы живёте вместе, а значит и общаетесь, как подружки сплетницы, да? — Не говорите чепухи, — Грей недовольно морщится — как вообще с Леоном можно говорить на обыденные темы? Джорел хмурится, до боли сжимает его волосы и засовывает руку в карман. Он достает пачку сигарет и зажигалку, закуривает и смотрит на омегу перед ним, не представляя, какой теперь толк это него. Табачный дым заполняет легкие, дарит на пару секунд спокойствие и смутное понятие, что к чему. — Неужели ты такой бесполезный? — шепчет мужчина и выдыхает кубы дыма в лицо Грея, тот морщится и кашляет — он ненавидит запах сигарет. У Джорела спокойный голос, какие-то глупые мысли в голове и прокуренный голос, он смотрит на Грея из-под полу опущенных ресниц и думает над тем, что день сегодня не задался — кофе с утра был горьким, а омега, что словил, бесполезна, как мешок с мусором. — Может, отпустите меня? — Грей пытается отвернуться, когда табачный дым касается его кожи и проникает в ноздри. — Не в этот раз, детка, — говорит мужчина, и ловит его подбородок, сжимая до лёгкой боли, тянет на себя, делает очередную затяжку и выдыхает табачный дым в его губы. Грей кашляет и морщится, дым где-то в лёгких, но, стоит признать, на ряду с кашлем, дым дарит секундное тепло – то, что ему сейчас так нужно. Именно из-за этого он совсем не сопротивляется, когда губы мужчины вновь касаются его, а вместо дыхания табачный, согревающий дым. Грей чувствует себя отвратительно из-за того, что касается чужих губ, а голова начинает кружится из-за щиплющего глаза сигаретного дыма. — Ты куришь? — хрипло спрашивает мужчина, делая очередную затяжку. — Нет, — отзывается Грей, прежде чем вновь вдохнуть в себя горячий дым. Он просто согревал изнутри, ясно? Ничего более. — Ты часто трахался с Леоном? — затяжка, выдох в его губы, и Грей почти закатывает глаза от очередного потока тепла. — А вас это волнует? — Грей невольно краснеет, когда его чертовы губы, в очередном выдохе, касаются его. Если Леон узнает — оторвёт каждому голову. — А что, если и да? — хрипы в его голосе заставляют краснеть больше, чем его губы, изредка касающиеся его собственных. — А что, если я пошлю вас, пардон, на хер? — язвит Грей, и против своих слов содрогается, когда губы прижались к его вплотную, даря очередной тёплый куб дыма. — Не груби. Сейчас — я твой босс, — он стряхивает пепел, и касается пальцами его щеки, — я жду ответа на свой вопрос — и ещё одна затяжка. Грей кусает губы. Боже, почему Леон не курит? Это выглядит потрясающе. — Достаточно часто, — Грей ловит ртом горький дым и втягивает его в себя. Странно это было: только он, мужичина с голубыми глазам и табачным дым. — С его инициативы? У него быстро встает на тебя? И как именно? Грей краснеет и сбивается с толку от таких вопросов, из смущения его выводит тёплый дым и губы, что касаются его. — Да, да, да, — тянет Грей, прикрывая глаза и выдыхая. — Что «да, да, да»? — он хмурится, сигарета в его руках укорачивается — скоро исчезнет его тепло. — С его инициативы, быстро и, да, чёрт возьми, он у него твёрдый. Всё, или вам ещё надо рассказать продолжительность нашего полового акта, длину его члена в состоянии эрекции и как сильно я теку? — он говорит на одном дыхании, а после сам покраснел от своих же слов. Джорел приподнимает брови, тушит сигарету об стену и выкидывает окурок. В голове глупые мысли и ни черта полезного — в чём смысл омеги, с которым Леон только трахается? Джорел вертит в руках зажигалку, сверлит взглядом дрожащего Грея и тяжело выдыхает. — Крис, — он поманил его к себе пальцем, тот сразу же подошёл, — телефон и отстегни его, — он устало потирает виски, прикрывая глаза. Грей дышит часто и дрожит всем телом — от холода. Правда. Ему вовсе не страшно. Ему просто холодно, вы же верите, да? Когда его рук касаются мужские руки, тот вздрагивает, чувствует тепло его рук, и безвольно сидит — мужчина держит его за шею. Больно, между прочим. Джорел набирает какой-то номер на сенсорном экране, выдыхает и подносит телефон к уху, глядя на лицо Грея, периодически касаясь продрогшего парня. Равномерные гудки один за одним, будто специально, оттягивают время, заставляют нервничать обоих — омегу и мужчину. Грей слышит, как на том проводе раздалось монотонное и усталое «Да?». Усталое… монотонное, почти вымученное, сказанное с каким-то комом тошноты в горле — именно так говорил в последнее время Леон. — Доброго дня, мой дорогой друг, — поставленная притворность в голосе, он говорил якобы с усмешкой, якобы насмехаясь, но на лице у него явное непонимание того, что он творит, и непонимания смысле в этом цирке. – Эй, Леон. Грей вздрогнул. Звонить Леону по такому пустяку было глупо и наивно — Леону всё равно на свою игрушку, от которой требовался лишь секс и ласка, редко чтения вслух Шекспира или Кинга — не более того. Конечно, он бы мог спасти его, он мог помочь ему, но не сейчас, у него сейчас проблемы похуже, чем возможная смерть своей ласковой и немного грубой игрушки. Ему не до Грея, не до его похищения — ему чхать на него. И брюнет это осознаёт, понимает до предела чётко. А ещё он понимает, что больше спасать его некому, больше никто не придёт к нему. Было немного грустно, что у него в скорых подружках сама смерть, было обидно — он не успеет попрощаться с Леоном. Было страшно, тошно и больно. Было противно, и, до головокружения, отвратительно. Леону всё равно. Он найдёт себе новую пассию, и уже она будет дарить ему ласку, нежность, горячие поцелуи и объятья. Только из-за мыслей о том, что Леона могут касаться другие, что он может целовать других, Грей начинал злиться. Никто не имеет права трогать его. Только, чёрт возьми, он имеет право дарить ему ласку и целовать в шею. И да, мать вашу, он чёртов собственник, но это его личное дело, окей? — Знаешь, я тут поймал одну чудную птичку, — он касается пальцами его щеки, гладит, проводит по губам. — Поздравляю. Иди сдай её в зоомагазин и больше не сообщай мне о своей любви к фауне, — Грей не знает поставил ли Джорел специально телефон на громкую связь, или динамик у него такой громкий, но он слышал всё довольно чётко. Слышал его усталость, нервозность — слышал малейшую дрожь в голосе, слышал вымученность. Он слышал то, что другим слышать было не дано. — Нет, ты не понял. Я словил твою птичку, — усмешка, он продолжает гладить лицо брюнета, пока Крис стальными тисками своих рук держал его за шею и руки — одно неверное движение и шею может сломать. — У меня нет попугая, завязывай с наркотиками, — Грея раздражает, что он слышит эту усталость. Какого чёрта они его трогают? Ему нужно отдохнуть, а не слушать всё это. — И знаешь, у этой птички чудный голос. Хочешь послушать? — он будто специально игнорирует фразу Леона, и тянет за прядь волос к динамку телефона, — говори, маленький, — он ласково погладил его по щеке, а Грей молчал. Молчал и смотрел на Джорела как на конченого психа. Мужчина качает головой, зарывается рукой в его волосы и шепчет в трубку: — У этой птички мягкие волосы, — он прислоняется к нему в тесную, и зарывается носом в его волосы, Грей непроизвольно краснеет, — и они чудно пахнут. — Может, успокоишься? У меня и так дел по горло, а тут, — Леон слышит крик, слышит стук от глухого удара, чувствует как по шее проскользили капли холодного пота, чувствует, что стало как-то не по себе. А ещё Леон узнает его голос даже в крике — это Грей. От этого становится как-то не по себе. Он не хочет верить, что что-то случилось с Греем, что что-то случилось с его мальчиком. Это же не он, да? Ему же просто показалось, да? Джорел смачно приложил голову брюнета об бетонный пол, было больно, стало тошно, голова кружилась, а перед глазами будто искры. Когда мужчина тянет его за волосы, он шипит и морщится — голова болит, а перед глазами всё те же искры. Больно. Ему, чёрт возьми, больно. — Говори, мелкий сучёныш, я с тобой играться в игрушки не собираюсь. — Леон, — тихо шепчет омега, когда мужчина буквально прижал его губы к телефону. — Ну, надеюсь, ты понял, какую именно птичку мы словили. И если ты не хочешь, чтобы мы… — Отъебись от меня. А своего Грея можешь убить как в Дьявольском эксперименте*. От меня ты-то что хочешь? Чтобы я пожалел его? Пришёл спасти его? Увы, не ко мне. Я думал, ты умный мужик. А тут, ты тыришь мою шлюху, и выдвигаешь какие-то требования. Ха, ха, и ещё раз ха. Такие, как он, валяются на каждом повороте. Найти того же — не составит мне проблем. Он мне никто. Понимаешь? Дворовая собачка, дешевая игрушку, потрепанная вещь, но никак не тот, кто мог бы хоть что-то значить. Всё? И не беспокой меня больше по таким пустякам, окей? Всего хорошего. Крис даже не знает, кто больше опешил — Грей или Джорел. Нет, Грей, конечно, знал, что Леон к нему относится довольно посредственно но… но не говорить же, что его могут убить! — Кретин самодовольный, — шипит брюнет так тихо, чтобы оба альф его не услышали. Ему обидно. Конечно, Леон ему ничего не обещал, не клялся в вечной любви и не «обещаю быть с ним в болезни и здравии, в счастье и горе». Но, чёрт возьми, когда Грей для него всё, полностью открыт для него, уязвим и обнажён душой, Леон поступает с ним, с его чувствами, как с каким-то мусором. Грей знал — Леон не виноват. Он не виноват, что он ему не нравится. Не виноват, что у Грея рост не метр восемьдесят, как он любит, не виноват, что ему не двадцать лет, не виноват, что он не блондин, а брюнет, не виноват, что он совсем ему не нужен. Не виноват… Но Грею обидно и больно. Ему ведь ничего не стоит — послушать условия, приехать, разнести всё к чёртовой матери и забрать его. Для него это дело двух часов. Неужели Грей даже не заслужил этого времени? — И что теперь? — Крис глянул на омегу. — Отпустите меня, вот что, — Грей чуть поёрзал. Голова до сих пор болела, и отдавалась какой-то тошнотой. — Будем думать, что делать с ним. Я слышал как дрогнул его голос, я слышал его неуверенность. Он боится за него. Главное капнуть поглубже, задеть за живое и он сам прискачет за своей принцессой. — Не несите чушь. Я знаю его достаточно, и я знаю: он на меня чхать хотел. Он меня, чёрт возьми, ненавидит. Он не придёт. — Мальчик мой, послушай меня. Я занимался психологией всю свою жизнь, я различаю малейшие эмоции даже через голос. И он был неуверен. Он волнуется о тебе. А если нет, то…. На одного трупа на моих руках станет больше. Если ты действительно бесполезен, то мы тебя не отпустим, мы тебя убьём. Будь хорошим мальчиком, и делай то, что мы тебе скажем. Ты ведь хочешь увидеть своего дорогого Леона и ещё не раз отдаться ему? Грей вздрагивает, краснеет и недовольно хмурится. Хочется огрызнуться, съязвить, сказать что-то такое, что попадет под ребра. Но он молчит. Знает — его жизнь в руках этого мужчины. Лучше молчать. Просто молчать и смирено ждать дальнейшего. От судьбы не убежишь, как бы он там не любил, как бы сильно не желал. — Мне холодно. Можно мне в другую комнату? Или хотя бы одеяло? — Грей бы чисто из-за гордости не просил, но без чего-нибудь тёплого он умрёт от переохлаждения быстрее, чем Леон решит зашевелится. Если он вообще решит… — Крис, закинь его куда-нибудь на верх, и дай одеяло или плед, — Джорел встаёт, и чуть вздрагивает — тоже замёрз за пару минут пребывания в этом морозильнике. — Ты изменил его, — говорил Джорел, прежде чем выйти, даже не объяснив, к чему он. Но Грей понял. Прекрасно понял, и это отдалось каким-то странным чувством, вспышкой в голове и странными эмоциями на лице.В тоже время в доме Леона:
Леон не любил дожди. Не любил снег в конце осени. Не любил раскаты молнии и грозы. Но любил тот запах после только прошедшего дождя, после грома, после ненастья. Любил этот воздух до такой степени, что невольно полюбил дожди. Полюбил дожди за то, что они приносят ему этот чудный запах.Запах после дождя.
На улице был дождь. Нет, там лил самый настоящий ливень, вперемешку с камнями льда, вперемешу со звуком громящего неба. Вперемешку с его собственным смятением. Это было странно, это было не свойственно, это было непривычно, и, кажется, даже больно. Он не любил Грея. Он не любил его морально. Он не любил его фразы, его походку, его самого. Он любил его физически во всех позах, но не любил его с чувством сладкой истомы в душе. Ему нравились его плечи. Его худые плечи с гладкой кожей. Он любил ту ласку, что он давал ему, не прося ничего взамен. Он любил его синие глаза. Его прекрасный взгляд и усмешку. Но он не любил его. Звучит глупо, сумбурно и вообще попахивает идиотизмом. «Эй, никто не имеет права трогать тебя. Прикасаться к тебе, к твоей коже, видеть в твоих глазах то, что ты позволяешь видеть мне. Слышишь? Ты мой, — он шептал это с чувством легкого помешательства с ощущением того, как Грей обнимал его и с полуулыбкой выдыхал ему в плечо». Леону стыдно признавать тот факт, что он нуждаётся в нём. Нуждается в его ласке, объятьях, во взгляде с улыбкой и тихому шёпоту на ухо. В последние дни они были так близки. В последние дни ему как никогда был необходим Грей — не в плане секса. Ему нужны были его объятья, смех, и, что самое прекрасное — его голос, когда он зачитывал строки Шекспира. Эти поглаживания его волос заставляли забывать о всяких проблемах. Грей был тёплым. И он делился этим теплом, когда зажимал в своих руках его ладонь и грел. Делился, когда обнимал его и прижимался к нему. Он был тёплым и самым хорошим. Он был открыт для него, как книга. Он делал так, что Леон забывал о всяких мелочах. Он забирал его усталость, а своим шёпотом «всё будет хорошо» вселял в него большую надежду, чем мотиваторы, что составляли лучшие психологи. Грей был лучшим успокоительным во всём Нью-Йорке. Был его личным успокоительным с цитатами Шекспира, горячим кофе и запахом муската. Казалось, что когда-нибудь он подарит ему в ручную связанный шарфик на холодную зиму. Леон понимал — он будет его носить. Даже если он будет нелепым, даже если будет смешным — он будет носить его, потому что он будет пропитан теплом самого Грея. Такой шарф будет его греть лучше кашемира, солнца и самого тёплого свитера. Грей был… был тёплым и таким нужным. Необходимым и всегда хорошим для него. Таких, как он никогда не было и не будет, он такой один. Леон устало выдыхает и откидывается назад. Руки без Грея холодные. Всё без него холодное. И сердце, и душа, и кровь – всё, что в нём может быть. Ему не нравится тот факт, что Грей сегодня не придёт, что он не включит Бетховена и не откроет новую главу книги, начиная читать ему вслух. Не нравится, что он в руках чужих альф. Не нравится, что они, чёрт возьми, посмели его тронуть, посмели причинить боль, посмели повредить его огонь, его тепло. У Леона в голове отвратная мысль — Грей его омега. Именно его. Самый настоящий, нужный, важный, специально для него. Он слишком быстро привык к его размеру, слишком легко принимал его — это касательно секса. Ещё ни в ком не было так уютно и тепло, как в нём. Только на него Леон был готов смотреть во время секса, а не представлять кого-то другого. Потому что Грей возбуждает его. Без прикрас, чисто такой: с растрепанными волосами, тяжело дышащий, стонущий и отдающей себя ему без остатка — это возбуждало его лучше всякого порно. И, о боже, его лицо во время оргазма, его поведения, его тело во время кульминации — как он напрягался, вздрагивал, как сходил с ума от волн оргазма, что накрывали и переполняли его совсем ещё юное тело. Каких же усилий Леон стоило не кончить за пару минут, слыша призывающие стоны, тяжелое дыхание, и видя, как Грей выгибался, метался под ним — от этого, такое чувство, не то что Леон сходил с ума, но и член — слишком быстро он чувствовал приятную дрожь (слава мыслям о работе, крысах и старушках в купальниках — думая об этом, он мог продержаться пятнадцать минут). Грей понимал его. Понимал без слов. Он понимал, что он устал лишь по глазам, он слышал крики глядя в его глаза, он чувствовал всю его боль лишь касаясь его. Он словно продолжения его самого. Он будто был им самим, будто жил в его теле, знал его мысли. Он был таким… таким идеальным. Леону никогда не нравились тёмные волосы, ему никогда не нравился рост ниже метра семидесяти, ему никогда не нравились острые ключицы. Грей был брюнетом, был метр шестьдесят пять и ключицы выпирали, что придавало ему немного угловатости. Леон сходил с ума касаясь этих мягких волос, Леон упивался теми моментами, когда обнимал его — он ведь такой маленький, его так удобно обнимать. Леон терял голову, когда кусал и целовал его ключицы. Леон стал обожать то, что никогда не любил. Леон знает: он что-нибудь предпримет. Он не сможет прожить без него пару дней, он не сможет. А ещё у него странное чувство внутри — ему забавно смотреть за всем этим шоу. Ему интересен исход. Ему интересны их действия. Он не собирается его спасать. Сейчас. Он знает: они не убьют его сейчас. Он замечает в себе странное, противоречивое чувство: он хочет увидеть его страдания. Ему нужно это — почти маньячное желание граничащее с садизмом. Но он в правду этого хочет — увидеть исход без своего собственного вмешательства. Это будет что-то вроде их совместного испытания. О, да, Грей, это шоу уродов, с привкусом боли и страха, специально для тебя. Это всё для тебя, мой мальчик. Леон его недостоин. Именно он его, а не наоборот. Грей хороший, самый честный, немного колючий, добрый и открытый. Такие, выращенные в тепличных условиях, созданы специально для таких же хороших альф. Такие выращивают самых лучших детей. Леон другой — напряжённый, с непоколебимой волей, не хотящий детей и держащий в своих руках жизни тысячи людей. Такие как он не подходят таким милым омегам. Такие, как он, вообще не созданы для любви. Они созданы для власти, они созданы для того, чтобы быть «гениями нового мира». Сталь и железо составляющие их души. Такие как они вообще не должны влюбляться. Таким как он нужна лишь боль и страдания. Страдания — это то, чем они питаются. Как чёртовы вампиры. Сколько раз он видел, как люди перед ним содрогались в надрывных рыданиях и мольбах о чем-либо, сколько раз он чувствовал в себе странное наслаждения от этого. Такие как он, будто те самые «повелители слёз». Это нельзя в себе воспитать, это появляется в тебе само. Когда ты отчаявшийся, голодный волк, у которого на глазах убивали слишком много. Это выращивается внутри поедая самое светлое, что есть. Это заставляет гнить тебя изнутри. Ненависть. Чертова ненависть делает из людей монстров. Леон запутался в своих мыслях, запутался в своих действиях. Он частичка потерянных людей. Он заблудший в собственной боли. Он потерян.Something ugly this way comes Что-то мерзкое Through my fingers sliding inside Просачивается внутрь меня. All these blessings all these burns Эти благословения, эти знаки… I'm godless underneath your cover Под твоей личиной я становлюсь безбожником, Search for pleasure search for pain Жаждя наслаждений и боли.
Его мысли прерывает телефонный звонок. От неожиданности он слегка вздрагивает, и, поднимая трубку, почти на выдохе говорит: — Да? — Эй, дружище. Я знаю о твоих проблемах, не хочешь расслабиться? — задорный и немного пьяный голос. — В смысле? — он хмурится и пытается вспомнить кому принадлежит эти пьяные нотки в низком голосе. — Какой-нибудь Майами, яхта, лучшие шлюхи. Не тупи. — Окей, а ты кто? — он чуть усмехается своему идиотскому вопросу. На другом конце провода послышался тяжёлый выдох. — Стинг, мать твою. Когда ты запомнишь моё имя? Только посмей сказать, что я непримечателен! Смешок. С ним можно отдохнуть — в его тусовках лишь избранные и проверенные. Там пулю никто в висок не пустит. Что-то вроде свиты и элиты, с отличной охраной и баксами, торчащими из кармана. — Так ты едешь? Не против жары? А то эти дожди осточертели. Они о чём-то ещё поговорили минут пять — не больше. Их беседы эти те самые «не телефонный разговор». Любая мелочь действительно важна. Леон откидывается на кресло, предвкушает хороший отдых и понимает, что рискует. Рискует смертью Грея. Но когда в последний раз он делал что-то обдуманное?***
Джорел, устало прикрыв глаза, в пятый раз думает о пользе Грея, и что вообще можно сделать, ради того, чтобы Леон поддался на их условия. Всего-то пару кодов. По крайней мере так звучит. Эти пару чисел несли в себе кучу информации, денег и весь бизнес Бастии в целом — выхватить пару чёртовых цифр, пару бумажек — и Леон останется ни с чем. Нет, конечно просить всё это сразу Джорел не собирался — Леон бы даже за мать родную такое бы не отдал. У Джорела отдельная схема, начинающаяся с этих чёртовых цифр. Просто несколько цифр — правильно ими воспользоваться и можно кучу чего извлечь. Но вот беда — Леон тоже не идиот. Но это всё потом. Сейчас главное, чтобы Леон появился в этих стенах. С охраной или без — не имеет значения. Нужен именно он и здесь. — Эй, Крис. Есть идеи? — он открывает один глаз, глядя на слишком спокойного мужчину. — Откуда? Не я же тут супер-крутой стратег и психолог. — Ну, смотри. Если бы я забрал у тебя любимого омегу, что я должен был с ним сделать, чтобы ты приехал? — Ты идиот? — он слегка потянулся. — Во-первых, Грей не связан с Леоном духовно. Секс — это мелочи. Во-вторых, ты знаешь выдержку Леона. Ты знаешь: как он захочет, так и будет. Слишком много в его руках. От тех же связей до жизней. — Да не верю я, что между ними ни черта, кроме секса! Я наводил сводки о нём три месяца! Ни с кем у него не было «просто секса» больше месяца. А с Греем к трём идёт. Или четырём. Не помню. Но суть в другом: что может ещё удерживать его возле Грея, кроме той самой духовной связи и любви? Давай честно — по Грею видно, что он не порно актёр в постели, и не делает там каких-то трюков. Фигура у него обычная, у многих моделей намного лучше. Факты секса и внешних данных отметаются. Остаётся симпатия. Надо просто за что-то зацепиться. Какой бы взрослый мужик смог бы так долго спать с таким маленьким омегой? Ему 18 максимум. Что в такие годы он может уметь? Могу поспорить, в рот он берёт так себе. — От меня-то ты что хочешь? — Крис говорил так отстраненно, будто всю речь Джорела он просто пропустил между ушей. — Что бы тебя разозлило в отношениях с твоим омегой? — настойчивый голос уже начинает раздражать, но Крису ничего не остается. — Ну, не знаю. Измена? — скорее вопрос, чем предложение. — Измена? Точно! Даже если брать фактор чистого секса, зная самоуверенность Леона и его собственническую натуру, то ему никогда не нравился тот факт, что с Греем может быть кто-то другой. Может… — он на секунду замолчал, понимая, что его идея не самая лучшая, и маловероятная, — сделать это с Греем, заснять и отправить это Леону. Это для начала. Для разогрева. Это не заставит его появиться здесь. Потом дальше. Насилие, пытки там. По ходу дела придумаем. Сам факт — навредить ему. Леон не потерпит того, чтобы его игрушку кто-то трогал. — Джорел вопросительно глянул на Криса, ожидая реакции — Мне ротик, — он усмехается. — И не смотри на меня так. Он, правда, милый. Тогда почему бы нам двоим это не сделать? Ты-то, надеюсь, в него уже не влюбился? — Нет, конечно. Мне вообще всё равно, сколько и как — важен сам факт. Брюнет снова откидывается на кресло, про себя отмечая, что под вечер стоило бы отнести Грею еды. Ему ещё понадобятся силы. Он не знал на сколько это сработает, он не знал, насколько сильны чувства Леона к этому омеге. Сейчас он вообще ничего не знал. Леон был слишком скрытным от других. Ничего никогда не всплывало на верх. Полтора года он на верху, но наделал слишком много шума, своей скрытностью. Он был немного пугающим, и нагонял непонимание своим возрастом. Какой человек в двадцать один год забросит всю свою свободу, тот самый золотой возраст, ради титула? Джорел никогда не поверит, что Леон сам захотел этого.Calling over the seas, my hunger Зов над морями, я жажду To see you, to feel you Увидеть тебя, почувствовать тебя, To be with, near you Быть с тобой, рядом с тобой. We hold out, we hold on Мы выстоим, мы держимся
____________________ *Дьявольский эксперимент — первая часть фильма «подопытная свинка» — одного из самого отвратительного и жестокого фильма. В первой части девушку жестоко убили, проводя над ней различные пытки. Песни: «David Usher — Black Heart» и «Stereophonics — We share the same sun»