Стихокрылие

             Еще один год в безвозвратное сброшен, куда-то в архивы событий и дат. Я вышел к черте меж грядущим и прошлым и даже, наверное, чуточку рад тому, что почти удалось расплатиться по прежним обидам, по старым долгам.       У солнца пронзительно-острые спицы; они принимают меня за врага и тычутся в душу.       Я весь нараспашку – один день в году позволительно быть. И то, что укрыто кольчужной рубашкой, сегодня открыто и чисто звенит серебряным "ля" в унисон камертону, идет в резонанс с амальгамой зеркал. И солнечных спиц колдовские фотоны являют того, кем сегодня я стал – с годичным отрывом от прошлого "эго".       ...кем я не остался.       ...кем стать бы я мог.       По звездным маршрутам летит моя Вега, ведет за собой в перепутья дорог. Лучи ее слишком бесстрастны и строги, они выжигают всю ересь в груди. Я знаю – лишь я выбираю дороги, лишь я говорю, по которым идти; я знаю, что если я богом не стану, то лишь потому, что решился не стать. Мой звездный огонь исправляет изъяны, из сердца свою выплавляет печать в двенадцать лучей по числу зодиака, по древним загадкам, мистерии душ.       Я, в этом году подружившийся с мраком, сливаю всю ночь в обжигающий пунш и пью в три глотка, задыхаясь от крика.       От радостной злости, острейших ножей. Мне слепит глаза посеребренным бликом мой самый надежный из всех сторожей – стеклянный, прозрачный, невесомый Город. (Он был Изумрудным, но я снял очки). Скрипит барабан, мягко крутится ворот, по Желтой Дороге стучат каблучки... я был раньше с Элли, теперь – словно Гудвин: немного обманщик, чуть-чуть лицемер.       Творить волшебство оказалось так трудно, его раздирает клыками химер Апатии, Фальши, Ленящейся Сыти – их много скопилось за завесью лет. Порой забываю, что я – их властитель и должен давно был ответить им "нет", сковать в сто цепей, посадить под засовы, чтоб даже не смели высовывать нос...       Но время приходит, чтоб я себе снова в который раз задал опасный вопрос:       - Чему я успел в этот год научиться?       - Была ль хоть минута потраченной зря?       - Я так же, как в детстве, завидовал птицам и не забывал выбирать якоря?       - Следил ли за стрелкой и верил в мгновенье?       - Кормил ли с ладони прирученных муз?       - Вдыхал ли я жадно своё вдохновенье горячего цвета космических дюз? (Там к старту выходит "Нормандия" с Шепард – я им посвятил пару-тройку стихов. А вон мчится "Сокол"...)       Я верую в небо. Но верить нельзя в отпущенье грехов.       Иначе грешить слишком много соблазна. Иначе зачем проникать в тайну тайн? Мой сторож второй, из разряда "опасных" – языческим чудом горящий Самайн – вливает в глазницы священное пламя, ладони клеймит отпечатками рун. Он делит на тех, кто чужак и кто с нами, ведёт мою жизнь переборами струн, звенит: ты свободен.       Из сказки и были свободен миры выбирать себе сам.       И третий мой сторож – мое стихокрылье – вскрывает прослойку и рвёт небеса. Не веря в обман, не умея прощаться, прощать не умея друзей и врагов. И перья, покрытые сталью, как глянцем, не терпят предателей и дураков и бьют без ошибки. Навылет и сразу, в мишень попадая за тысячу лиг.       Горят письмена, что невидимы глазу:       "К чему ты стремился?"       "Чего ты достиг?"       И я на весы вновь кладу свою душу – смотри, измеряй, выноси свой итог. Я выше всего чтил умение слушать и видел, как мир расстилался у ног цветным гобеленом, раскрытой страницей, да так глубоко, что не брал эхолот.       И мне будет чем в этот раз расплатиться за эти мгновенья.       За прожитый год.