Пустота позади меня

Я всё ещё сомневалась в правильности своего решения. Даже не так. Я была абсолютно точно уверена в том, что этот опрометчивый поступок не сойдёт мне с рук. Я пыталась переиграть самых лучших игроков. Самых лучших врунов, двуличных и безжалостных созданий на всей планете. Ни единого шанса на победу. Люди, когда-то подарившие мне жизнь (и когда-то обрёкшие на смерть), преспокойно обедали. За столом царила тишина, изредка нарушаемая звонкими ударами столовых приборов и недолгими диалогами. Я ощущала напряжение, но, к моему удивлению, оно исходило только от меня, а вот родители чувствовали себя прекрасно, может, даже старались не замечать меня. Мы сидели за длинным обеденным столом из красного дерева, который был так же безупречен как и всё в этом доме. Но мне от этого совершенного интерьера тошно. Со стороны мои родители выглядят как идеальная семейная пара, которая так рано потеряла своего единственного ребёнка. Уверена, мои похороны выглядели достойно, и, вероятно, были так же идеальны, как и вся эта личина, под которой они так тщательно скрывают свою истинную сущность. И сейчас, эти люди настолько вошли в образы добропорядочной семьи, что даже в моём присутствии продолжают этот путь нескончаемой лжи. Я так и не притронулась к еде, хотя желудок давал о себе знать продолжительными спазмами и болью. Голод был так силён, что я готова была съесть всё, что нашла бы в холодильнике, но в этом доме я ни к чему не притронусь. Муж с женой периодически переговаривались и еле слышно посмеивались. Всё это напоминало приторный и дешёвый спектакль. К счастью, я не слышала о чём они мило шушукались всё это время: села с другой стороны стола. Как они вообще могут себя так спокойно вести? Сидеть в этой обеденной, в этом доме, на который они заработали, находясь днями в лабораториях ГИДРЫ. И они, понятно, не лекарство от рака искали, а создавали химическое и генетическое оружие. Причём, родители чтили мораль организации, в которой работали и старались вбить эту чушь в мою голову ещё с детства. Мать была просто одержима ГИДРОЙ. Она боготворила её и сделала бы всё ради процветания своих работодателей, даже отдала бы родную дочь на опыты с очень нестабильным веществом. После столь долгой разлуки всё, что я увидела в глазах этой женщины — разочарование. Она не ожидала увидеть меня живой. Для неё лучше думать, что я погибла при штурме базы, чем то, что я переметнулась на сторону их главного противника. Но я и в ГИДРЕ не по собственной воле была, можно ли меня считать перебежчиком? — Ты совсем не поела. Неужели кто-то заметил моё присутствие. «Ты совсем не поела». Кажется, такая простая фраза, но не в этом доме. Тут не существует доброты, заботы, семейных уз и прочей мишуры. «Ты совсем не поела». Это прозвучало так, как будто моему отцу не всё равно, будто не он два с лишним года назад обращался со мной как с животным, как с очередной подопытной крысой; не слышал моих криков, не обращал внимание, когда меня в наказание за непослушание лишали сна. Совсем не ела я, сидя в клетке! Совсем не ела я тогда, когда я хотела специально сдохнуть от голода. Мне угрожали пистолетом, а я всё равно ни куска пищи не взяла в рот. Совсем не ела я тогда, когда меня вырубили и накачали физраствором, чтобы не умерла из-за своей импровизированной голодовки. И именно тогда я совсем не ела, а ты стоял, смотрел и записывал что-то в свой долбанный блокнот! Просто стоял и смотрел… Всё случилось так быстро. Картинка была как в тумане, в ушах стоял шум и лишь отрывками до меня доносилось: — … случилось? … в порядке?! Я быстро провела ладонью по лицу, зажмурилась до пульсирующего ощущения и снова открыла глаза. Родители по-прежнему сидели напротив меня, но теперь в их взглядах было что-то злое, не наигранное, они показали настоящих себя. Видимо, это был бокал из их любимого набора, или вино жутко дорогое из семейного погреба. Я впервые испытала настолько сильную ярость, даже не заметила как начала колотить хрусталь, стоящий на столе. И как после этого фразу «Ты совсем не поела» считать самой обычной? У меня слегка тряслись руки, поэтому я спрятала их под стол, уставилась прямо на отца и решила продолжить своеобразный диалог как ни в чём не бывало: — Ты что-то сказал? — мой голос звучал несколько выше обычного, словно мне кто-то ногу в метро отдавил. — Что случилось? Ты себя нормально чувствуешь? Я помедлила с ответом и, на удивление для себя самой, засмеялась. Недолго и не громко, но очень по злому. — А что? — А нужен какой-то повод, чтобы спросить о твоём самочувствии? — отец поднял брови в притворном (я уверена!) удивлении. Но было что-то, что не смогло ускользнуть от моего внимательного взгляда — азарт. Да, ему интересно, но причиной не была любовь к родному человеку. — Хочешь знать как поживает кусок биоматериала после всех экспериментов? Лучше спроси прямо. Мужчина слегка подался вперёд, в его ярких голубых глазах блеснул нехороший огонёк. — Ты это чувствуешь? Изменения? — он произнёс это по заговорщицки шёпотом, пропустив мою очевидную колкость мимо ушей. Мне стало противно от это картины. Он даже не скрывает свой чисто научный интерес к дочери. — Не лучшее время. — Попрекнула мужа Контесса. Моя мать — странная женщина. Хоть и она так абсолютно не считает. Она настолько предана ГИДРЕ, что мне кажется, если бы эта шпионская организация устраивала конкурсы для выявления лучшего работника месяца, то моя мать бы лидировала подряд все двадцать лет, которые она посвятила этой работе. Может даже её фотографию вешали бы на доску почёта, а рядом определённо была бы доска позора, на которой была бы моя фотография. Фантазия у меня, конечно, та ещё, но может пока я дома предложить родителям эту идею, вдруг поднимет командных дух в ГИДРЕ. — Лучшее время не наступит никогда, — по-философски заметил отец. Он всегда любил выражать свои мысли разнообразным общими ничего не значащими фразочками. Что очень странно ведь он всё-таки ученый. Люди его профессии обычно молчаливые, а если им и приходится общаться, то коротко и по делу. — Не тратьте время зря. Мне нечего вам рассказать, — оборвала я начавшиеся немые «гляделки» родителей. В детстве мне казалось, что так они могут обмениваться мыслями. Иногда стоит им посмотреть друг другу в глаза минуту и этого достаточно, чтобы прийти к общему решению назревающей проблемы. Это и происходило сейчас. Они словно уже всё обсудили в своих головах. А мне оставалось лишь догадываться. Но вместо того, чтобы продолжить какой-никакой, но разговор, они переметнули свои прожигающие взгляды на меня от чего мне стало неловко. Я отпила глоток вина из своего бокала, судорожно вздохнула и начала разглядывать еду, стоящую на столе. Стало только хуже. К чувству неловкости снова вернулось жуткое чувство голода. — Не может быть. Твой набор хромосом был идеально совместим с сывороткой. — Рассеяно пробормотал отец. Он выглядел так, словно проводил вычисления в уме, пытаясь выяснить, где ошибся во время опытов над собственной дочерью. — Разве это ещё имеет значение? — Это всегда будет иметь значение! Я видела, как загорелись его глаза в предвкушении новых экспериментов. Он всегда был упорным человеком и никогда не останавливался на достигнутом. Для меня это означало лишь одно — тут я не в безопасности. Я вздрогнула и тут же поморщилась от боли, пронзившей всё тело. Мои раны ещё не скоро затянутся, я слишком уязвима. — Наши люди тебя сильно задели. Ты должна отдохнуть. Я пропустила мимо ушей мнимую заботу и чуть не задохнулась в приступе вновь накатившего гнева. — Ваши люди? — Ты должна была поплатиться за предательство. Ты прекрасно знаешь как ГИДРА относится к этому, — наконец-то мой мать обратилась непосредственно ко мне. Хотя можно ли её считать матерью после таких вот слов. — Предательство? — Только не закатывай сцен, — притворно вздохнула женщина. Это вполне могло бы сойти за вздох полный отчаяния и безысходности, но, к сожалению, Контесса плохая актриса. Меня ей не обмануть. — Предательство? — переспросила я, не стесняясь повышать интонацию, и уже более спокойно продолжила: — Да я в «Гидре» оказалась не по своей воле и никого не предавала. Я получила свободу. — ЩИТ не должен был тебя получить ни при каких обстоятельствах. А ты вышла с ними через парадную дверь. — Мне надо было умереть под завалами? — Значит надо было умереть! — женщина, которую я когда-то называла мамой, вскочила из-за стола, упершись костяшками пальцев в дорогостоящий кусок красного дерева. Но, поймав удивлённый взгляд своего мужа, тут же успокоилась и села обратно, придав своему лицу скучающее выражение. — Я наелась, спасибо. — Холодно поблагодарила я, хоть и ни съела ни кусочка, — пойду в свою комнату. Я уже направилась в сторону лестницы, как услышала небрежно брошенную фразу: — Вместо твоей комнаты теперь лаборатория. Можешь поспать в гостевой. Очередной приступ ярости не заставил долго ждать. Я сжала руки до хруста в костяшках, подавляя желание запустить в кого-нибудь хрустальной вазой, стоящей справа от меня. Вместо этого я поднялась на второй этаж в комнату для гостей, оформленную в противных фиолетовых тонах, и принялась колотить ни в чём не повинную подушку. Отдышавшись, я взяла бутылку вина из бара в комнате, забралась в пустую ванну, закрыла дверь на защёлку и решила осушить весь сосуд с хмельным напитком.