Кит

Самолет приземлился в аэропорту Лос-Анджелеса в шесть тридцать вечера, и усталый Митч набрал Скотту смс прямо с борта. Хоинг прислал сердечко вместо ответа, и в этом весь Хоинг. Двухметровый парень с мозгами десятилетнего мальчишки. Митч устал и хочет спать. Влажный теплый ветер встречает его у трапа и сопровождает до дверей зоны контроля, откуда пешком пять минут до выхода, стоянки, где припаркован художник. Митч думает, что когда он увидит его, то обнимет под ребрами, получит поцелуй в макушку и скажет, что, несмотря на собственные проблемные моменты, он соскучился охуеть как. Но первым делом, когда он подходит к стоящему у машины Скотту, он одергивает ворот майки парня и пялится на его грудь. — Хоинг, я оставил тебя на неделю, что ты с собой сделал? Скотт не отвечает, только улыбается, аки дебил, и сгребает бусинку в свои крепкие огромные объятия. — Это называется татуировка. Моя третья. Сам бил. Митч медленно руками обхватывает скоттову спину, и голова у него снова заработала онлайн. — Что там написано? — Ты даже не посмотрел. Обидно, я надеялся, тебе понравится. Под ключицей виднелось «Мой дом там, где мое сердце», строгим шрифтом, подчеркнутое снизу. Митч закатывает глаза на эту патетику. — Допустим, мне нравится, но лучше бы это был кит. Хоинг хмыкает и закидывает очки на лоб, чтобы лучше видеть Митча. — Я же сказал ― третья. ― Закатывает рукав пиджака по локоть, и Митч еле выдыхает. Кит получился действительно очень красивый. Он плыл вверх от запястья к плечу, нос его касался сгиба локтя, а граненый хвост оканчивался на ладони. По толщине он был почти на всю руку. Митч взял его рассмотреть поближе, но в нем, как и во всех рисунках Скотта, не было ни единого изъяна. Идеален. Везде. — Он… великолепен. Как Митч рассматривал кита, так Скотт стоял и заворожено наблюдал за Митчем, все еще придерживая его под лопаткой. Скотт как ребенок, которому дали подержать котика. Он даже не может за полгода привыкнуть, что Митч — его парень. Его. Что он не растворится в воздухе, пока Хоинг спит или на работе, что он даже хочет какое-то с ним, придурком окаянным, совместное будущее. В Нью-Йорке, в городе своей мечты, Митч хочет быть с ним. Это же охренеть можно. — Скотт? — Да? — Ты залип. Черт. — Прости… Поехали домой. Мне утром в салон, сеанс на девять, так что лучше поторопиться. Расскажешь мне про город по дороге, ладно? Митч говорил что-то в ответ, говорил что-то очень важное на протяжении всего пути домой, говорил и говорил. Скотт понимающе улыбался и иногда переспрашивал, не отводя взгляда от дороги. Сегодня бусинка слишком перевозбужден или что-то такое, обычно он более скрытный. Действительно. С каких пор Митч начал все рассказывать своему парню? Хоинг решил начать прислушиваться, но мало что понял, кроме того, что Митч все же сдал вступительный и результаты придется ждать неделю. Домой они добрались только во втором часу ночи и пошли, естественно, сразу на кухню, проголодались же. — Только не говори, что питался этим всю неделю. — Грасси с отвращением смотрел на разводную картошку в баночке и пончики с шоколадной глазурью в коробке. Конечно, Скотт со своим спортивным телосложением может есть что угодно и в каких угодно количествах, но Митч привык к более домашней пище. — Ну не умирать же с голоду. В пятницу я по-честному поел пиццу. Митч в ответ только закатывает глаза. — Кота мне тут не убил? — Не убил, вон он, питается лучше меня. Да и в целом живет тоже. Да и заботятся о нем лучше, и любви он получает больше, и вообще… — Да все, — Митч улыбается и прижимает парня к себе, — завтра придешь, и я покормлю тебя. И нам нужно будет кое-что обсудить. — Что-то серьезное? — Скотт уже почти засыпал за столом и вяло смотрел брюнету в глаза. Жизнь с Грасси научила его тому, что с этим парнем все может измениться в любую секунду, так что «серьезный разговор» может означать и экспедицию в Антарктиду, и переезд на Венеру. Но это же Митча, для него пыль за комодом — уже серьезная проблема. Так что паниковать, может, рано. — Да, — Митч крепко обнял Скотта, все еще кидая косые взгляды на малоприятный ужин, — Завтра… все скажу. Я в душ и ложимся спать, идет? Убери со стола. О, мамочка вернулась домой, здесь Скотт узнает свою хозяюшку, крепко целует его и встает выполнять приказ, пока детка удаляется в ванную. Ночью за окнами хлестает теплый весенний лос-анджелесский дождь, мелкие капли отбивают по оконному стеклу, а Митч ворочается в нагретой Хоингом постели, пока художник видит уже сто десятый сон. Митч боится, что это — их последняя совместная ночь. Очень, очень маловероятно, шанс один на миллиард, но что если… Боже, никаких «если». Это же Скотт. Все пройдет отлично. Митч верит в это. Не давая себе распустить сопли, он отворачивается от окна и, уткнувшись носом в широкую хоинговскую грудь, засыпает. *** Весь день Митч хуже, чем просто на иголках, его штормит по всей квартире, он убрал и вымыл каждый уголочек, даже, прости Господи, выкупал кота, который теперь забился под тумбочку в гостевой комнате и недовольно вылизывался. Уже к четырем ужин был готов и почти так же идеален, как рисунки Скотта. Солнце еще светило за окном, а Митч уже зашторил кухню и расставил незажженные свечи по столу, поставил пару бокалов и бутылку вина, в общем, почти все как надо. Скотт пришел к шести, немного озадаченным передавшимся от Митча волнением, которым пропахлась вся квартира. Митч вышел из-за угла, немного смущенный, в черных джинсах и светло-голубой рубашке, почти официально. — Привет. Обнаженного Грасси с зажатой в зубах розой Скотт бы понял больше, чем этого смущенного ребенка. — Привет. С тобой все окей? — Да. Отлично, вообще-то. Идем, у нас сегодня… свидание. Ладно, Митч полон сюрпризов. — Ты не говорил. — Скотт подозрительно хмурится. — Да, это и называется сюрпризом, идем, я все уже приготовил, просто… пошли. Решительно берет парня за руку и тащит на кухню. Хоинг хотел что-то сказать, что в своих джинсах и толстовке выглядит, мягко говоря, не очень презентабельно, особенно промокший под тем самым затяжным дождем, но Митч перерубил эти намерения на корню сразу. — Нет, ты не уйдешь никуда сейчас, не смей, серьезно, ты выглядишь великолепно даже в мусорном мешке, даже вообще без какой-либо одежды, так что просто садись и расслабляйся. Пока Митч раскладывал по тарелкам утку в кисло-сладком соусе, который тоже сделал сам, Хоинг открыл и разлил по бокалам вино с таким ощущением, словно рядом сейчас не Митч, который его родной котенок, а какой-то другой, новый, будто они знакомы минуты две. Будто это свидание — их первое. — Как день прошел? — Грасси старается, чтобы голос звучал как можно более повседневно. Но он ломается посреди короткой фразы, а руки немного дрожат. От усталости, думается. — Неплохо. Я покажу тебе фото сегодняшнего льва, хочешь? Он невероятен, правда, ушло часов шесть, но Кэндис осталась очень довольной работой. Он по моему эскизу старому, может, видел. Митч не слышит, только распознает добрые интонации в голосе, как собака. — Еще получил онлайн-запись на завтра. Все в шоке, на самом деле, от моего количества заказов, у меня все по дням расписано, а другие мастера не могут неделями себе занятие найти. Да я и сам в шоке. Не думал, что могу быть таким… востребованным. — Ну, а на что они рассчитывали, находясь рядом с тобой? Ты — лучший художник во всем мире. — Нет, перестань. Не хочу, чтобы ты так говорил. Я зазнаюсь и буду чувствовать себя неуютно рядом с тобой. Ты говорил, что хочешь что-то обсудить, но даже не можешь сесть за стол. Ты нервничаешь. Митч, пожалуйста, скажи, что-то случилось? Парень глубоко вдыхает, прикрыв глаза, и с улыбкой разворачивается. — Нет, что ты. Садится, как ни в чем не бывало. — Все в порядке. Ставит перед Скоттом еду, пододвигает к себе бокал и, наконец, поднимает взгляд. — Я горжусь тобой, правда. Теперь ты понимаешь, где твое место? Не в клубе, а здесь. Про себя Митч добавляет «со мной» и вот он, идеальный момент, но небо, почему это так страшно? Язык еле слушается и даже кисловатый привкус вина не помогает его развязать. — Да, ты прав. Конечно, ты всегда прав. И твое место — в Нью-Йорке. Ты скоро туда попадешь, и все будет отлично, просто прекрасно. Всегда. — Аминь. Теперь ешь, ты неделю питался падалью, так что попробуй человеческой пищи. Ты под дождь попал, да? Митч все же затеял какую-то левую, бессвязную беседу о погоде, нервно под скатертью сжимая и разжимая кулаки. Уайатт прискакал к Скотту и стал смотреть на него слишком жалобно, то ли выпрашивая еды, то ли жалуясь на вопиющее поведение мамочки, решившей постирать его днем. — Да, ливень там уже сутки. На дороге вообще ничего не видно, ну и зонтиком по роже сегодня раз сто получил, вот они — минусы быть высоким. Ты как, отоспался? Или это на тебя так аклиматизация действует? — Да все со мной нормально. Скотт поджимает губы и получается по-детски обиженно. Потому что Митч задолбал постоянно скрывать, недоговаривать, мудрить, мать его. Возможно, он даже знает, в чем дело. — Слушай… я могу это понять, ладно? Мы не чужие люди. Ты можешь мне сказать, что бы там ни было. — И скажу, только поешь сначала. — Да, конечно. Просто… я имею в виду, что понимаю, что ты немного подавлен. Пробыл в Нью-Йорке неделю, только успел прочувствовать, как настало время возвращаться, это нормально, если ты скучаешь и хочешь обратно. — Да, я знаю. Если ты не насадишь этот кусочек на вилку — я засуну тебе его в горло пальцами. — Ты же понял, что я сейчас сказал? Обычно после таких слов начинаются пиздострадания, так что сейчас самое время изливать душу. — Что ты хочешь услышать? Я знаю, что скоро мы оба туда попадем, я переживаю, что не все пройдет гладко и жду результатов, но почти уверен, что все прошел, потому что я изучал этот экзамен вдоль и поперек на протяжении трех лет, так что там все идеально. Переезд — не проблема. Ты, надеюсь, тоже. Мне не из-за чего волноваться. — Ладно. Наверное, это на тебя перелет так подействовал. Ты вычистил всю квартиру, а Уайатт сейчас такой же злой, как пару дней назад, когда я его выкупал. — Когда ты что сделал? Блядь. Детка, прости, честно, я не знал, что ты и без того чистенький. — Митч берет кота на руки и начинает судорожно тискать, отчего он выглядит еще злее. Скотт смеется себе в кулак и запивает смех вином, глядя, как Уайатт бежит в сторону спальни и вряд ли выползет обратно до завтрашнего дня, пока голод не прижмет. — Что? — Митч выглядит виноватым. — Я не знал. Ты не мог предупредить? — Я даже не подумал, что ты захочешь его искупать. И что разведешь генеральную уборку дома. И про свидание я тоже не знал, хотя хотелось бы узнать, в честь чего? Я забыл какую-то важную дату? — Нет, ты забыл, наверное, что мы встречаемся. Это нормально для пар, разве нет? У нас было так мало свиданий здесь, в Лос-Анджелесе. О чем мы будет рассказывать внукам? — Я буду показывать свои рисунки, а ты можешь готовить им булочки с корицей. Осталось только детишек заделать. Давай, дорогая, роди мне тройню. Впервые за вечер Митч улыбается, и внутри немного отпускает тот самый узел, который пульсирует и не дает крови застояться в сосудах. — Может, сразу десять? Я рожу тебе сколько угодно, но сначала доешь все-таки. — Как скажешь. В принципе, я почти доел, но добью салат только в том случае, если ты улыбнешься еще раз. Брюнет расплывается в улыбке снова, но на этот раз в более фальшивой, и Скотт замечает. Он уже спец по всей мимике Митча и знает, наверное, все его тело наизусть. Сам пробовал, и не раз. — Ладно. Все, я домучал это, несмотря на то, что ты к еде даже не притронулся. Ты же не будешь намывать посуду прямо сейчас? — Не буду, идем в гостиную. Можешь взять бокалы. Скотт послушно берет бокалы и идет за Митчем. Они раскладываются на диване в гостиной, так идеально прибранной. Митч даже подвесил на стену некоторые рисунки Скотта, на одном из которых даже они запечатлены вместе. Ничего экстравагантного, просто Митчу это нравится. Он частенько залезает в скоттов альбом и подолгу рассматривает, старается запомнить все и сразу. Слишком прекрасно. — Давай, детка, я готов, о чем ты хотел поговорить? У Митча снова в груди защемило и появляется чувство, словно у него не голова, а наковальня, и любой посыл воспринимается как удар. — Ты не успокоишься, если я не скажу, так ведь? — Так. Просто скажи и все, продолжим дальше. Да ничего мы не продолжим, — думает Митч, но вслух не говорит. Не нужно было заранее ничего говорить Хоингу, и проблем бы никаких не было… Хотя, были бы. Он бы не решился и остался жить в неопределенности, а это похуже, чем недовольство Скотта или его возможный (никак невозможный) ответ. Митч одним глотком допивает оставшееся вино в бокале и немного морщится от жжения в горле. Сейчас или никогда. Скотт выглядит испуганным, но все еще своим, и Митч даже немного радуется тому, что он в обычной толстовке с попугаем и глупой надписью, а не в каком-нибудь костюме или типа того. — Ладно… Заранее прости, что я делаю это все именно так, это не то, чего ты заслуживаешь. — Боже, не пугай меня… — Заткнись, пожалуйста, мне не особенно легко это говорить. Если Митч сейчас скажет, что хочет расстаться, то Хоинг залепит ему рот, клянется, что залепит, а потом запрет в спальне, пока Грасси не одумается. Так вот, почему он такой странный и нервный? Это — прощальное свидание? Господи. — Так вот. — Митч продолжает, не глядя в хоинговы глаза, потому что выглядят они перепуганными, как невозможно. — Я имел в виду, что ты — самый лучший человек на свете, а я нет. Даже не вхожу в первый миллиард самых лучших. Может, в пятый или четвертый, но… Ладно. — Не говори так, Митч, ты же… — Когда я был в Нью-Йорке, — Митч перебивает повышенным голосом, — я много об этом думал. Переезд будет сложным, и у нас обязательно возникнет куча трудностей. Я приехал сюда, в ЛА, с парнем, которого вроде как любил, но мы расстались. И я не думаю, что нам сейчас будет легче. Поэтому хотел бы… черт… — Грасси, пока ты не сказал слова, о которых, возможно, пожалеешь, прошу, подумай еще раз. Ладно? Посмотри на меня. Не для того мы… Митч хватает Скотта за руку, крепко сжимая его ладонь своей, прижимает ее к себе, к груди, заставляя заткнуться. — Дай я договорю. Так вот, — он снова опускает взгляд, теперь на шею и тупого попугая на толстовке под ней, — мы с тобой же уже семь месяцев встречаемся. И больше года живем вместе. Было много чего между нами, как хорошего, так и не очень… — И хорошего, конечно, больше. — Если ты не прекратишь меня перебивать, я пойду спать и больше вообще с тобой разговаривать не буду! Заткнешься ты или нет? Я тут важное дело затеял, а ты как придурок, блядь, все, замолчи. — Ладно, ладно… Скотт нервно сглатывает и продолжает смотреть Митчу прямо в глаза, опущенные, непроницаемые даже ультрафиолетом. Интересно, по шкале от одного до десяти, насколько все плохо? Если Митч сейчас скажет то, что Скотт думает, то все одиннадцать. — В общем, мы давно вместе. И ты — самый прекрасный, добрый и теплый человек из всех, которых я знаю. Я безумно скучал по тебе всю прошлую неделю и не представляю, как бы смог вообще жить там без тебя. Это мой город, но в нем должен быть ты. Потому что ты — мой человек. И я все это не так себе представлял и хотел, чтобы все было лучше и красивее, а еще я пытался что-то найти, но не смог, потом подумал, что найдем это вместе. И я люблю тебя. Действительно, искренне тебя люблю и всегда буду любить. Я не хочу, чтобы мы просто так уехали в Нью-Йорк. У Хоинга сердце колотится, и слова до его мозга доходят очень, очень медленно. — Ты — моя семья, и я хочу, чтобы там мы начали все с нуля и вместе. Сначала и… до конца я хочу быть с тобой, только с тобой. Я, наверное, должен встать на колено, но это будет совсем по-идиотски, а еще у меня нет колец, но… Скотт Ричард Хоинг, выйдешь ли ты за меня? Несколько секунд во всем доме стояла тишина, ужасающая тишина, напоминающая молчание ягнят. Мать вашу. Митч смотрит на Хоинга не то с надеждой, не то с болью, а Скотт даже не дышит. То, чего он никак не мог ожидать. И почему-то сейчас он думает о том, что хотел бы, чтобы мама была рядом. — Скотт? Он не отвечает, только разворачивается и, не отпуская руки Митча, достает из своего рюкзака небольшой футляр для очков. Митч глядит на него теперь с недопониманием. — Я купил его за пару недель до приезда твоей мамы. — Он достает из футляра кольцо. Серебряное, толстое, с маленьким черным камешком. Берет пальцы Митча и медленно погружает безымянный палец в кольцо. — Нам тогда даже полугода не было. Просто подумал, что если любишь человека, то чего тянуть? Я люблю тебя. Блядь, я так сильно люблю тебя. Теперь очередь Митча сидеть и молчать в полнейшем охренении. — Второе кольцо, — он достает еще одно, такое же, как у Митча, только побольше размером и камень в нем белый, — хранится у меня уже восемь лет. Когда я сказал семье, что я гей, мне пришлось уйти из дома. Бабушка не приняла меня, но принял дедушка. Он живет на Аляске. Отец моей матери. Самый близкий для меня член семьи. Он ушел, когда моя вторая бабушка умерла, потерял жену, потерял дочь, но не хотел терять меня. Обозвал отца ублюдком и забрал к себе, даже пытался пристроить в колледж там же. Когда я уезжал сюда, в восемнадцать, он подарил мне свое обручальное кольцо, а себе оставил бабушкино. Он сказал, если я когда-нибудь найду человека, которого буду любить так же сильно, как он любил ее, — я должен буду надеть это кольцо. Я решил, что оно станет моим обручальным, а теперь сделал такое же, только с черным аметистом. Бусинкой. После приезда твоей мамы я решил, что сделаю это в Нью-Йорке, осенью, когда над городом будут кружиться опавшие листья. Мы бы пошли гулять куда-нибудь, где красиво, может, в Центральный парк, я бы сказал какую-нибудь ну очень трогательную речь, и встал бы на одно колено, и достал бы их из своего футляра от очков. И ты бы ответил… — …Да, — закончил Митч и кинулся на Скотта чересчур яростно, прижал его к себе, обнимая за шею, вжался носом ему в ухо. — Ты прав, — уже продолжал куда-то в плечо чуть ли не рыдающему Митчу Скотт, крепко обнимая его за спиной, — впереди много трудностей. Но теперь я буду уверен, что мы вынесем что угодно, потому что теперь мы — нечто большее, чем просто пара парней, случайно встретившихся в какой-то кофейне. Сейчас мы ничего не успеем, но мы обязательно поженимся там, в Нью-Йорке. Может, когда закончишь первый курс… Митч не дал ему закончить мысль, вцепившись ему в губы горячим поцелуем, Хоинг не возражает, запуская руки. Он думает, что никогда в своей жизни еще не был так счастлив и так жив. И вряд ли будет.