A Different Curse

      Ожидание — худшее из пыток. Ожидание тяжелым камнем застывает в желудке. Бросает то в жар, то в холод. Учащенное сердцебиение сменяется холодным потом и наоборот. Легкие начинают судорожно сжиматься, губы резко пытаются захватить хоть немного кислорода, руки трясутся. Тело содрогается, внутренности сжимаются. Пальцы ног немеют, пальцы рук отбивают странный ритм, губы искусаны в кровь, в голове все мысли только о том, как бы найти решение, и так все по кругу.       Сегодня Белль проснулась в начале дня, ее тело прошло каждый цикл этого хаоса, и ничего нельзя было с этим поделать. Джефферсон крепко спал, это позволило ей спокойно передвигаться по комнате, ритмично и неравномерно, как биение ее сердца, стуча каблуками.       Она знала, что права. Зелена похитила Румпельштильцхена, короля северо-восточного округа, для собственной выгоды, собственной больной прихоти, не беря во внимание никого, кроме себя. Белль терзало ее воображение, и она старалась не задумываться о том, что происходит сейчас с ним. Было ли ему холодно, было ли ему больно, напуган ли он, мог ли он еще бороться. Мог ли он вспомнить, как бороться.       Постоянно, в ее детстве, она слушала друзей отца, рассказывающих раз за разом о том, что их держали в лагерях для военнопленных в течение нескольких месяцев или лет, за это время они теряли там рассудок и оставались такими до конца своих дней. Люди выживали в самых тяжёлых условиях, самых жутких пытках, которые продолжались годами, а девушка была обеспокоена тем, что Румпель не выдержит эти жалкие две недели... или нет?       Нет.       Люди, что пережили такие пытки, вышли оттуда с куда большим количеством проблем, чем могли бы. ПТСР оставался на всю жизнь, но были методы лечения, лекарства и специальные врачи, что сражались за спокойствие в их умах. А те, что отказывались от этой помощи, кто не знал, что такая помощь существует, те могли нанести вред окружающим, ненамеренно причинять боль дорогим им людям.       Постукивая пальцами по рулю автомобиля, она гнала на всей скорости, рефлекторно наблюдая за миром, проносящимся мимо нее.       — Почти приехали, — тихо сказал Джефферсон, чувствуя ее беспокойство.       Во рту пересохло, и она просто кивнула ему. Белль обняла себя, пытаясь унять гложущее, царапающее изнутри нее чувство, прокручивая ужасные вещи в голове раз за разом.       У каждого была своя травма. Белль читала об этом после смерти своей матери. Она проглатывала информацию о том, почему это так больно, почему она так яростно чувствовала вину за потерю матери, почему ее всю жизнь беспокоили слова отца, и она нашла ответы на эти вопросы. Да, у других были проблемы хуже, намного хуже, но и ее боль еще не утихла.       Не имело значения, подвергался ты три дня пыткам или три года. Эффект от них был одинаков. Все зависело от того, насколько ты мысленно мог с этим справиться.       Сейчас она понимала, что хрупкая психика Румпельштильцхена, его шаткая самооценка, делают его уязвимым и подвергнут агонии, если его броня не выдержит, и его нервы сдадут.       Белль сглотнула, стараясь прогнать эту пустоту в районе желудка, заставляющую ее чувствовать, будто она с решимостью и мужеством пытается проглотить ком грязи. И она не была уверена, что это ей поможет.       — Просто убедись, чтобы она не вернулась, — прошептала Белль, стоя перед домом Зелены и смотря на Джефферсона. — Она на V, так что она может... может быть сильнее, чем ты того ожидаешь. Будь осторожен.       Джефферсон усмехнулся, проведя рукой по шраму на шее, и повернулся спиной к крыльцу.       — Я не боюсь ненормальной наркоманки.       Белль остановилась у двери. Когда она заговорила, ее голос был тихим.       — Румпель так же сказал.       Джефферсон, извиняясь, посмотрел на нее, но она уже отвернулась. Белль просунула кредитную карточку между старой рамой дома и дверью. Надавив, она открыла дверь внутрь.       Ее беспокоило то, что все выглядело нормальным. Зелена жила в трущобах, но в относительно чистом доме, на столике у двери лежала почта, упаковка хлеба была раскрыта. Но не было ощущения, что этот монстр жил здесь. Единственное, что было странным: в шкафчике находились консервные банки с чем-то красным. Одна из них была открыта, возможно, это была клубника...       Белль подкралась ближе, чтобы рассмотреть их. Полдюжины аккуратно запечатанных консервов. Ее бровь взметнулись вверх, и она взяла одну из баночек, рассматривая со всех сторон. Это не могла быть клубника, там не было зернышек, но оно было густым. Белль вцепилась в банку, открывая ее. Это вообще не выглядело, как фрукты, казалось, что это... Она нахмурилась, когда увидела маленькую букву «Р», написанную на крышке.       Девушка ахнула и выронила банку, из-за небольшого скола кровь стала выливаться на пол. Она приподнялась на цыпочки и осмотрела все банки, на каждой из них было написано «Р».       — О, Господи, Румпель... — она учащённо дышала, выбрасывая банки в раковину, разбивая их. Кроме одной, которую она спрятала у себя в сумочке.       Обходя весь дом, она звала его, заглядывала в каждую комнату, каждый шкаф, везде, где возможно было его спрятать.       Комнаты и залы, были довольно странными. Весь дом был пропитан зеленой темой, он заставлял Белль чувствовать себя как в клетке, окруженной этим цветом, и она не в состоянии была избежать этого чувства.       Она волновалась, что каким-то образом Зелена узнает, что Белль придет сюда в поисках Румпеля, пройдет через Джефферсона и убьет Румпеля, прежде, чем девушке удастся его найти. В худшем случае, Белль придется на это смотреть. Или он должен будет смотреть на то, как она умирает.       Она качнула головой, прогоняя мысли прочь, и зашла в спальню женщины. Ее шаги заглушал длинный цветастый ковер, лежащий вдоль комнаты.       Как и большинство других комнат, спальня была в зеленом цвете, но в отличие от остальной части дома, она была более ветхой. Вдоль стен были царапины, тяжелый деревянный каркас кровати провалился и был разрушен, ящики комода были разбросаны по комнате.       — Румпель? Тишина. Полнейшая. Звенящая тишина, отскакивающая от ковров и закрытых окон. Книга. Позже Белль поняла, что это был дневник, что лежал на полу рядом с кроватью. И, казалось, это нервировало так же, как и вся комната. Он был открыт, показывая запись, сделанную несколько дней назад.       Отец.       Сейчас он у меня. Он мой и я не позволю ему в этот раз уйти от меня. Он собирается стать моим навсегда. Даже если он не признателен мне за все то, что я ему сделала, даже если он по-прежнему просит, чтобы я отпустила его домой. Он не хочет принять ту жизнь, что я предлагаю ему, но я собираюсь раскрыть ему глаза. И если он не примет, я вобью ее в него.       Твоя Злая Дочь.       Белль вздрогнула, глядя на страницы, ее лицо исказилось от отвращения. Она пролистала дневник, ее паника возросла, когда она наткнулась на свое размытое, написанное красным, имя. Кровью. Еще одна жуткая страница, где Зелена в подробностях описывала то, как планирует разорвать Белль на части, и как она мечтает это сделать при первой же возможности.       "И еСлИ МНЕ ВЫПАДЕТ ШАНС, я ЗасТавЛю ЖалкоГо РумпеЛя смоТретЬ на Это!"       Почерк был уродливым и корявым, на других страницах были изображены картинки, на которых она срывала свой гнев на Белль, девушка затряслась, а слезы потекли по ее щекам. После этого, Зелена описывала то, что хотела сделать с Румпелем, о чем мечтала, все это в основном сходилось на его крови.       Задохнувшись, Белль швырнула книгу через комнату и, выскочив из комнаты, закричала:       — Румпель!       Она обыскала каждую комнату, спальню, туалет, ванну, шкаф, чердак, даже не побоялась спуститься в погреб и тщательно все обыскать, но его нигде не было. Даже его следов, ничего отвратительного, ничего, что описывалось в дневнике Зелены,.       Белль выскочила обратно на крыльцо. Покачав головой, она посмотрела на Джефферсона.       — Его здесь нет! — закричала она, ее дыхание срывалось, она паниковала. — Я не знаю, где она может держать его, но он не в доме. И я не думаю, что он когда-нибудь здесь был!       — Хорошо, хорошо, расслабься, у нас еще есть время, — заверил он ее, но сам был обеспокоен. Джефферсон отошел от дома, оглядывая окрестности и какие-либо укрытия. Его слух был напряжен, он пытался услышать какие-либо звуки помимо бешено бьющегося сердца Белль, но это было сложно.       — Это же ферма, верно? — спросил Шляпник, внимательно вглядываясь в темноту. — Так что есть, наверняка, сарай, конюшня или что-то подобное.       Белль кивнула, дрожа от страха и обливаясь холодным потом, что стекал вниз по ее спине. Она вглядывалась в темноту, пытаясь что-либо рассмотреть, но человеку это было не под силу.       — Или грозовое убежище, — выдохнула она, широко распахнув глаза, всматриваясь в конструкции. — Джефферсон, грозовое убежище!       Когда он развернулся, Белль уже бежала туда. Прибежав, она упала на колени перед дверью.       Он быстро осмотрелся, убеждаясь в том, что это именно та дверь, а не обманка. Вампир беспечно коснулся замка, чтобы сорвать его. Когда металл обжег его, Джефферсон выпустил его, зашипев.       Белль задыхалась от бега на ее высоких каблуках, все еще стояла на коленях, ожидая его помощи.       — Я могу взять у тебя перчатку? — спросил он, протягивая руку и не сводя глаз с двери.       Белль сразу же дала ее, сердце стучало слишком быстро, грозясь вырваться из груди.       Джефферсон обернул перчатку вокруг серебра и резко сорвал замок, рывком раскрывая тяжелую дверь.       — Я буду здесь, я услышу, если ты позовешь меня, — заверил он, но она не смотрела на него, всматриваясь в темноту подвала.       Белль бездумно кивнула и стала спускаться. Еще немного. Еще чуть-чуть...

***

      Хотя он и мог дышать, с руками за головой, слишком натянутыми наверх, но это было очень болезненно. С кляпом во рту, его вдохи были короткими и тяжелыми. Его мышцы были растянуты, боль пронизывала все его тело, гулко отдаваясь в голове.       Он дернулся и тихо застонал от резкой боли, не имея сил даже на громкий стон. Его нога адски пульсировала в том месте, где торчали ножницы. Его привычное биение сердца выталкивало поток крови из ноги на мокрый, разодранный матрас.       Он бы предпочел умереть, чем оставаться живым и быть в таком состоянии. Голый и в крови, как свинья, растянутая на обозрение, заткнутая и с ошейником, как хорошо выдрессированный зверь. Бесполезный и ужасный, нужный только для безумной идеи Зелены и ничего большего.       Комфорт был бы подарком, сейчас он это понял, давая себе слабину и провисая на израненных запястьях. Он не заслужил никакой доброты, ничего похожего на жалость или милосердие. Он заслужил именно то, что ему дали, и он примет это. Гнилая кровь, побои, голод, изнасилование — все это он покорно примет.       Даже если мысль об этом заставляла его бояться. Он был болен.       Дверь открылась и он, зажмурившись, заплакал, с ужасом ожидая, что она в этот раз сделает с ним. Он был готов извиняться. Его извинения радовали ее, и она всегда говорила, что была довольна, и в такие разы она была благосклонна к нему. Чуть-чуть.       Но шаги были странными. Не ее. Было что-то еще. Запах, возможно, он был не прав, но запах был не ее, слишком сладкий. Слишком мягкий и невинный, незапятнанный кровью вампира. Это не могла быть Зелена.       Он держал глаза закрытыми, не уверенный в том, что он не спит, что это не сон или что он бодрствует и видит галлюцинации.       — Румпель?       Ох, должно быть это сон. Этого не могло быть.       Белль не было здесь, все это был лишь сон.

***

      Пахло кровью.       Это единственное, что она могла почувствовать, запах шел от старой лестницы, въедался в стены и это было жутко. Но она что-то услышала, чей-то вздох. С жутким грохотом, быстро и пугающе, она спустилась вниз.       — Румпель?       Она увидела свет прямо впереди себя и кинулась к нему.       Ужас и рыдания сдавили ей горло.       Избитый, растянутый, вспотевший, с ужасными следами от крови, связанный на ржавой кровати, все это было ее вампиром. Его волосы были грязными и завились вокруг его головы, руки были слишком высоко над головой, ошейник. О, мой Бог, она надела на него ошейник.       Его глаза были плотно закрыты, кровавые слезы стекали из-за прикрытых век. Вампир был ужасно напуган.       Она бросилась к нему, рывком открывая дверцу клетки, снимая перчатку с руки, чтобы прикоснуться к нему.       — Румпель? Румпель, шшш... шшш, это я. Это я, все хорошо! — шептала Белль, вытаскивая кляп из его рта, чтобы вампиру стало легче дышать. Но девушка увидела, что вампир в страхе обнажил клыки. – Тшш, тшш, я не собираюсь тебе делать больно, прошу тебя.       -Нереальна! — зашипел он срывающимся голосом. — Не... нет. — он дрожал, будучи почти полностью обнаженным, и она с трудом проглотила желчь подкатившую к ее горлу.       — Нет, это я. Я реальна, Румпель. Посмотри на меня, — она осторожно прикоснулась ладошками к его лицу, и он всхлипнул.       — Белль, пожалуйста, — взмолился он. Она нахмурилась, качнув головой.       — Пожалуйста что, Румпель? — подтолкнула она его.       — Не... не лги.       — Я не буду тебе лгать, Румпель. Я никогда, никогда не лгала тебе. Пожалуйста, посмотри на меня. Ну же. Я могу вытащить тебя отсюда, я собираюсь забрать тебя домой. Но сначала ты должен посмотреть на меня, ты должен довериться мне. Пожалуйста, — просила Белль, плача и не зная с чего начать, чтобы помочь ему. Она посмотрела вниз и увидела ножницы, те, что были у него в лавке, торчащие из его больной ноги.       — О, Господи, Румпель, что она с тобой сделала?       Он открыл глаза, его губы дрожали, а дыхание было прерывистым.       — Я... — он не знал, что ей ответить.       Она улыбнулась ему сквозь слезы, и он забыл, что должен был на что-то ей ответить. Ее глаза были такими лазурными...       Белль провела пальцами по его колючей щеке, склонившись к нему, глотая рыдания в попытке унять ноющее сердце.       — Вот и ты, — прошептала она. — Я везде тебя искала.       — Ты здесь, — прошептал он. Она была такая искренняя. Холодной щекой он почувствовал ее тепло, это не обман, не воображение. И кровать прогнулась под ее весом, и она была рядом и она... Она была реальна.       Она кивнула и он, сломавшись, откинулся назад, судорожно вздохнув и заплакал. Белль поспешно стала развязывать его руки.       — Тшш, все хорошо. Все хорошо, Румпель, я здесь, — успокаивала она. — Я собираюсь тебя вытащить. Я собираюсь забрать тебя домой и буду о тебе заботиться. Она никогда не получит тебя снова.       — Белль, она вернется! — прошептал он, неожиданно неистово заскулив, когда его руки заботливо опустили. — Она... Ты понятия не имеешь, что она сделает с тобой. Она сказала мне! Она сказала мне, что все, что она сделает, ты не можешь...       — Шшш...- успокаивала его Белль. — Я никуда не уйду. Снаружи Джефферсон, если вдруг она придет. Мы собираемся забрать тебя домой, — она поцеловала его лоб, нежно вытерла слезы тканью из своей сумки.       Покопавшись шпилькой, она смогла освободить его шею от ошейника. Вампир закашлялся, наконец имея возможность свободно вздохнуть, и прикоснулся к ране, будто желая убедиться, что ошейника на самом деле там нет. Его кашель эхом разнесся по подвалу, заставив его замереть и задрожать всем телом.       — Все хорошо, все хорошо, тшш...- успокаивала она, придвинувшись, чтобы снять с него лохмотья, что когда-то были его рубашкой.       — Н-нет, — он взмолился. — Оставь ее, пожалуйста. Ничего больше, она разрезала все остальное. Не забирай это. Я не... мне нужно это.        — Хорошо, — она кивнула, пытаясь унять боль, мелькнувшую у него на лице, когда она хотела забрать рубашку. Она не могла не остановиться, видя, насколько это было мучительно для него. — Хорошо, я оставлю ее, все хорошо.       Белль гладила его по волосам, шепча нежные слова, стараясь помочь и не навредить ему еще больше.       Он не исцелялся. Он так долго голодал, что не мог исцелить себя, и Белль снова заплакала, зная, что ей необходимо было вытащить ножницы.       — Белль, — прошептал он, с ужасом смотря на нее.       — Шшш... я не хочу причинять тебе боль, — заверила она. — Но мне необходимо вытащить их, Румпель. Я не могу оставить их, они жгут твою кожу. Закуси это, — она сложила тряпку, которой вытирала ему слезы, и приложила к его губам. Он был вынужден согласиться, успокоенный той нежностью, с которой она поднесла эту ткань к его губам. Ножницы были вытащены из его поврежденной плоти, настолько осторожно, насколько это было возможно. Белль рыдала, как и он, извиняясь перед ним. Тяжело было оставаться нежной, когда ножницы были настолько глубоко, разрывая и еще раз повреждая связки.       Окровавленными руками она откинула серебро, со звоном приземлившееся на землю.       Румпеля повело, и Белль плача, судорожно выхватила тряпку из его рта, и захромала с ним к кровати. Он был так слаб, истощен и хрупок во всех смыслах. Клеймо было разодрано, кожа на его запястьях и лодыжках была сожжена и ужасно обезображена. Кожа в паху была воспалена и окружена глубокими царапинами. Белль осознала, что произошло, и на ее глаза навернулись слезы.       Она чувствовала, как он ненавидел себя. Ей было жалко его, не только его тело, но и душа были искалечены, и она обняла его, стараясь оградить от всего этого.       — Н-нет, нет, я отвратителен, Белль. Ты не должна касаться меня. Я... она... я не хочу, чтобы она касалась меня, Белль, — взмолился он. В его голосе слышался страх, его разрывало от вины и боли, он выглядел таким маленьким, таким юным. Белль посмотрела в его большие карие глаза и прижалась своим лбом к его, заставляя его замолчать.       — Нет, — заверила она. – Нет, Румпель, это не твоя вина. Ты не виноват.       Он бы никогда отсюда не выбрался. Он едва мог передвигаться и в мыслях, он уже похоронил себя, в попытке закрыться и уклониться, это было самым безопасным решением. Она сняла пальто, успокаивая и заверяя его, что ей тепло, когда он запротестовал, и завернула его им, прижав к себе.       Ему было слишком больно, чтобы о чем-то думать. Он был слишком голоден и без Джефферсона он бы никогда отсюда не выбрался. Но она не хотела унизить его еще больше.       Она поцеловала его в макушку и, удобнее сев, обнажила шею, притягивая его к себе.       — Тебе нужно поесть, Румпель.       — Нет, — просипел он, отворачиваясь. — Н-нет, я не могу. Я могу потерять контроль. Я буду не в состоянии остановиться, Белль, я могу причинить тебе боль.       Ее пульс стучал в его ушах. Этот заветный деликатес был так сладок, он жаждал попробовать его, распираемый любовью к ней и ее теплом, если она все еще была его. Его избитое сердце было не в состоянии выдержать столько разочарований одновременно.       — Джефферсон снаружи, — кивнула она, обхватив его лицо ладонями и нежно целуя его щеки. Он жадно впитывал эти ощущения, стараясь раствориться в них. — Он узнает, если что-то пойдет не так, пожалуйста. Пожалуйста, просто поешь.       Удерживая его за затылок, она позволила коснуться ему своими губами ее шеи. На какое-то время он замер, не решаясь, дрожа. Было страшно. Но она обещала теплую, свежую кровь, не свернутую кровь, а ту, что поможет ему, и это был сладостный подарок для него от Белль.       Он осторожно пронзил клыками ее кожу. Теплая кровь заструилась по губам и горлу, он вонзился глубже. Он пил жадными глотками, закрыв глаза и теряясь в ощущениях.       Белль наблюдала за ранами, как они немного затягиваются, как он становится холоднее и менее уставшим, она улыбнулась. Боль утихала. Агония, в которой он был, исчезала. Однако, если он не остановится, она погрузится во мрак.       Она погладила его по волосам.        — Румпель, достаточно, — выдохнула она. Ее глаза широко распахнулись, когда ничего в его поведении не изменилось. Она толкнула его в плечи, отталкивая его.       — Румпель, отпусти!       Резкий испуг, что захлестнул ее с головой, изменил ее запах и вкус, это было достаточным предупреждением. Он отпустил, втянув клыки, и съежился в страхе, ожидая наказания.       — Мне жаль! Я извиняюсь, я не...       — Тшш... все хорошо. Ты остановился, Румпель, ты не причинил мне боли. Все хорошо, — заверила она, нежно касаясь пальцами его волос.       Он смотрел на нее, его губы были окрашены ее кровью. Он приник к ее груди.       — Белль, пожалуйста! Пожалуйста, не уходи.       — Не уходи? — нахмурилась Белль, покачав головой. — Румпель, я собираюсь забрать тебя домой.       — Домой? — выдохнул он, как будто это слово было смешным или выдуманным.       — Конечно, — ее голос был мягким, а улыбка была нежной и теплой, и почти болезненной. В ее глазах стояли слезы, когда она говорила об этом. — Я собираюсь забрать тебя домой. И там я тебя умою, накормлю и переодену и ты сможешь отдохнуть. Я буду там с тобой, я обещаю. Я не оставлю тебя.       — Но, но почему? — прошептал он, огонек надежды нерешительно вспыхнул в его глазах.       Она мягко прижалась своим лбом к его, крепче прижав его дрожащее тело к себе, и посмотрела в его неуверенные, избитые глаза. Она немного улыбнулась и сказала ему наполненные светом и жизнью слова, в которые он не мог поверить.       — Я люблю тебя.       Он моргнул глядя на нее и покачал головой.        — Ты не можешь.       — Могу, — выдохнула она, целуя его уголок губ. — Я хотела сказать тебе это раньше. На... на нашем свидании, в ту ночь, я собиралась тебе об этом сказать.       Он немного качнул головой, недоверчиво смотря не нее, его губы дрожали.       — Никто, никогда, никогда не сможет полюбить меня.       — Шш...- она обхватила его щеки и осторожно поцеловала. — Я люблю тебя, — он захныкал. — Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя... — она чередовала слова с мягкими поцелуями, осторожно вытирая слезы с его лица.       Он поддался, перестал отрицать и просто принял ее любовь. Ее нежные жесты, говорили сами за себя о ее чувствах.       — Я тоже тебя люблю, — он прильнул к ней, не давая ей отпустить себя. Белль помогла ему подняться по лестнице, где он практически повис на Джефферсоне.       — Боже, ты хреново выглядишь, — усмехнулся Шляпник с нежностью в голосе.       Темному удалось выдавить легкий смешок и он, прислонившись к Белль, прикрыл глаза.       Дом. Он наконец-то, наконец-то будет дома.

***

      Капнув свежую каплю крови себе на язык, Зелена пела и, посмеиваясь, спустилась вниз по лестнице.       — Сейчас, сейчас, мой питомец. Ты собираешься быть хорошим? Готов предоставить мне удовольствие, которого лишил меня? Бедная игрушка...       Она нахмурилась, ее руки потянули за цепь.       — Ты ответишь мне прямо сейчас, ты, отвратительный маленький чертенок! — закричала она, но ответом ей была тишина. Слишком тихо.       Он включила свет, ее зрачки сузились и, когда она привыкла к свету, она закричала.       Визжала и царапала себе лицо, она ворвалась в клетку, разбрасывая вещи, хватаясь за решетку, сжимая руки в кулаки и лупя себя ими по бедрам.       Но Румпельштильцхен был в безопасности от ее детских истерик.