***
— Ты знаешь, я держу пари, что если ты подойдешь к ним и попросишь, они сыграют с тобой. Женщина повернулась, придерживая свой беременный живот и моргнула, взглянув на него. Он улыбнулся ей, замечая в ее сияющих глазах тот дух, что напоминал ему хаос, безрассудный хаос, которого он всегда жаждал. — Со мной? О нет. Нет, нет ни единого шанса, что они позовут меня. Я имею ввиду, посмотрят в мою сторону, — она усмехнулась, лениво поглаживая свой живот. Киллиан покачал головой, не обращая внимания на то, что она ждала ребенка, и, вероятно, мужа, женщиной которого она была. — А что не так? В этой деревне есть закон, который запрещает женщине с ребенком играть? — Я думаю, что такое во многих местах неодобряют. Чтобы женщина делала что-то подобное, вне зависимости ждет она ребенка или нет, — хихикнула она. Он рассмеялся вместе с ней, покачав головой. — Пойдем, любовь, где же твое чувство приключений? — подстрекал он. Она усмехнулась. — Осталось в моем девичестве, — твердо сказала она. — Не уверена, что ты понимаешь что это, пират. Он притворно прижал руку к груди. — Такое обвинение! Ты действительно так самонадеянно назвала меня пиратом, даже не узнав, как меня завут? — Я знаю, что через эти порты проходят моряки и ты не моряк. Не в этом плаще, — поддразнила она его с теплотой в глазах. — И как тебя зовут? — Киллиан Джонс, — улыбнулся он, взяв ее за руку и склонившись, поцеловал. — Капитан Киллиан Джонс. — Ах, так значит пиратский капитан, — усмехнулась Мила. — Да, — сказал он, поправляя воротник и задирая подбородок. — Честь среди воров. Ну, в большинстве случаев уж точно, — усмехнулся пират, и женщина снова улыбнулась. — А что насчет тебя, любовь моя? Как твое имя? — все еще улыбаясь, женщина демонстративно отвернулась. — Ох, что я вижу. Как не вежливо, ну что ж. И ты еще называешь меня пиратом, — он пальцем повернул ее за подбородок. — Вот что я тебе скажу: ты и я сыграем, — он кивнул в сторону остального экипажа, на людей, за которыми она наблюдала. — Если выиграю я, ты скажешь мне свое имя. — А если я? — спросила она. Он выгнул бровь и улыбнулся шире. — Я никогда не проигрываю. Спустя двадцать минут он уже знал ее имя. Мила. — Мне действительно стоит вернуться домой, — сказала она, посмотрев в окно, за которым было темно. Он быстро схватил ее за руку. — Когда я смогу увидеть тебя снова? — шутливо спросил он. Она заколебалась, покачав головой. — Киллиан, я замужем, — тихо сказала она. — Оу. И где же тогда твой муж? Почему он не пришел искать тебя? — спросил он не давай ей уйти без ответа на его вопрос. — Он на фронте. Война против Огров, — тихо сказала она, все еще разрываясь между тем чтобы уйти или остаться. — Значит, я могу увидеть тебя снова, — усмехнулся он. Она покачала головой. — Он сражается, он не погиб. — Из того, что я слышал про эту войну, я имею довольно неплохие шансы. Мила снова покачала головой, но легкая улыбка осветила ее лицо. Его руки были грубыми, жесткими с мозолями от своих путешествий и профессии. Шероховатость рук была схожа с руками Румпеля, но причины были совершенно разными. Она сглотнула, пытаясь скрыть улыбку. — Спокойной ночи, капитан, — и она ушла. Но пират не собирался позволить ей уйти из его жизни.***
— Я знаю. Я знаю, сынок, тшш... Бэйлфаер кричал и извивался в руках своего отца, его тело было охвачено лихорадкой и болью, крики прерывались хриплым грудным кашлем. Он послал Милу за врачем несколько часов назад, чтобы хоть как-то помочь своему сыну. Почему она до сих пор не вернулась? Он осторожно баюкал Бэйлфаера, он тоже столкнулся с этой болезнью, но забота о себе была на последнем месте. Бэйлфаер беспомощно плакал, ему было неудобно, вне зависимости от того, что делал Румпель, сыну было либо слишком жарко, либо слишком холодно, его дыхание было с хрипами, его голос ломался, а слезы текли из глаз и его отец ничего не мог сделать, чтобы помочь ему. Он ходил в своем небольшом доме, покачивая его, стараясь петь и хоть как-то заставить малыша улыбнуться. Бэйлфаер только вопил и размахивал руками и ногами. Румпельштильцхен знал, ему необходимо было остановить лихорадку. Пока это не произойдет, его сын будет страдать в муках и плакать, так много и долго пока боль не прекратиться... Он хотел дождаться и узнать, что скажет врач. Ночь так быстро наступала, что это необходимо было сделать до того, как воздух охладится, иначе это убьет его сына. Он поставил тазик у костра, что использовал для Бэя, как ванную, пока ребенок корчился и кричал в своей кроватке. -Я знаю, я знаю, Бэй. Все хорошо. Все хорошо, папа здесь. Тсс... — он поднял его и улыбнулся, целуя в его горящий лоб. – Тсс, тсс... я здесь. Я с тобой, сынок. Когда вода коснулась Бэя, он закричал с новой силой, барахтаясь руками и ногами, пытаясь избавиться от этого ощущения. Спустя некоторое время, Бэй наконец то успокоился, цепляясь ручками за руки Румпеля, в то время как он, задыхаясь, дрожал, продолжая кашлять и хрипеть. — Вот так, видишь, уже лучше, м? — говорил он, его голова расскалывалась от жара в своем теле, лодыжки и колени ныли от боли, но это не имело значения. Бэйлфаер перестал плакать и через некоторое время он даже стал хихикать. Как только Румпельштильцхен достал Бэя из воды и завернул в полотенце, в дом вошла Мила. От нее пахло ромом и он нахмурился. — Где ты была? — грубо спросил он. В то время как осторожно и робко сушил Бэя, помня, насколько кожа была чувствительна к лихорадке. Она нахмурившись взглянула на красное от слез лицо ребенка. — Я сказала тебе, что мне нужно выйти. Что сказал доктор? — Я-я попросил тебя сходить за врачом. — Ты не говорил ничего подобного! — ответила она. — Я сказала тебе, что мне нужно уйти и что врач находится вниз по переулку, поэтому не мог бы ты сходить к нему?! Бэйлфаер увидел маму и потянулся к ней, агукая. — Нет, сынок, Мама тоже болеет, — мягко сказал он и посмотрел на жену. — Я не могу оставить его здесь. Это займет больше получаса туда и обратно с моей больной ногой. Она презирала его, и он инстинктивно опустил глаза, не замечая насколько сильна ее ненависть к нему. — Если он болен, ты не можешь выйти? — спросила она, аккуратно прикоснувшись ко лбу ребенка. — Я не хочу рисковать. С тех пор, как Бэйлфаер родился, расстояние, что было сейчас между ними, было самым близким с того времени. Он отвернулся и кашлянул в руку. Когда он положил ребенка в детскую, он снова засуетился. — Сейчас он впорядке, я думаю. Лихорадка прекратилась. Его лицо должно быть прохладным, в то время как он будет вдыхать пар, это успокоит его легкие. Мила подняла ванную с пола и поставила ее на стол, не глядя на бледное, болезненное существо. Она была вынуждена обратиться к мужу, что и сделала. — Хорошо, что ты прислушивался к тем ведьмам, — пробормотала она. — Предположим, что ты не совсем бесполезен. Это чувство, сжимающее его желудок, стыд и отвращение к себе, утихли благодаря его ребенку, но сейчас они возвратились с новой силой и ударили его в спину. Он едва не сломался. Бэйлфаер извивался и прижимался к груди своего папы, измученный и лепещущий когда папа накрыл его затылок рукой. — Не совсем, — очень тихо сказал он. — Предположим, что не совсем.***
— Я не могу поверить! Я просто не могу поверить! — выплюнула Мила, качая головой. — Ранить себя, проклясть своего сына собой, как он посмел так сделать! Что я должна делать с.. со своим мужем? — Тсс... — Киллиан поднял ее за подбородок, качая головой и внимательно смотря на нее. — Ты здесь, чтобы забыть о существовании маленького чертенка, не так ли? — подстрекал он, нежно ведя кончиками пальцев вдоль ее щеки. Она заслуживает лучшего. Она заслужила более сильного человека, не слабака, которого она оставила дома, само-калеку, маленького человека, который сбежал с поля боя. Лживо прикрываясь ребенком ради спасения своей шкуры. Бесполезный. Лучше было умереть старой девой, и он сказал ей об этом. — Я знаю, так и есть. Я тоже самое сказала ему, — проворчала она. Он удовлетворенно улыбнулся. — Я ненавижу, ненавижу, что я привязана к нему, как сейчас. Я не люблю его. — Я знаю, — кивнул он, поправляя ее волосы. — Ты так отличаешься от него. Сильный, смелый, ты будешь сражаться за желаемое. Он ухмыльнулся ведя пальцами вдоль ее челюсти. — Человек, не желая бороться за то, что он хочет, заслуживает то, что он получает. Он никогда не смотрел в глаза ее мужу и никогда не видел ее ребенка. С каждым разом ему было все легче игнорировать их, от их существования, до мыслей и чувств к ним. Он в полной мере мог переключать свое внимание на Милу, которое она желала в первую очередь. — Трус вернулся в город, — выплюнула она. — Вместо того, чтобы остаться одной из уважаемых вдов, я застряла с ним. Я тебе говорила, они клеймили его? Он рассмеялся. — Они сделали это? Ну, я предполагаю, что это справедливо. Забирая плоть, что он лишил их. Хорошо для них. — Он умолял меня о помощи. Я никогда не чувствовала себя так плохо, что подумают люди... — Ой, — он поцеловал ее, держа ее лицо в своих ладонях. — К черту то, что они подумают. Как только я найду способ, я заберу тебя отсюда. Я разорву твою связь с мужем и ты никогда не побеспокоишься о нем снова. Она улыбнулась ему и его сердце забилось чаще. — И ты возьмешь меня, чтобы показать весь мир? — прошептала она. — Я возьму тебя туда, куда ты пожелаешь, дорогая, — он усмехнулся. — Просто скажи куда! — Ты отплываешь завтра! — посетовала она, прижавшись к нему. — Шш, я знаю. Я знаю, но я вернусь. Ты всегда можешь рассчитывать на меня, любовь. Я вернусь за тобой, — поклялся он, серьезно смотря на нее. — Но сейчас... мы должны сделать именно так, так будет лучше, правда? Она рассмеялась и он взял ее на руки. Он собирался забрать ее с собой и не было ничего, что могло бы его остановить. Это займет время, но он может подождать. Он будет ждать, ради женщины, которую он любил.***
Он понятия не имел, что он сделал, что вызвало такую вспышку гнева в ней. Он всегда был осторожен с ней, зная, что она всегда была не в духе с тех пор, как он позвал ее домой, будучи в таверне, и он старался вести себя так, как она хотела. Тихий, не попадающийся на глаза и говоривший тогда, когда Бэй заговаривал с ним. Даже тогда, вне зависимости от того, что он делал или нет, ее реакция была непредсказуема. Вчера, когда Бэйлфаер ушел спать, прежде, чем она пришла, Мила бросила нож на стол перед ним и прошипела: — Просто убей себя. Он был ей не нужен. Когда она пришла домой в тот вечер, он не шевелился и она отложила нож подальше. Она остановилась рядом с ним, пока он смотрел на нее. Мила ничего не сказала, только посмотрела на Бэйлфаера, что был рядом с ним и покачала головой. Той ночью его избили и ограбили, забрав все, что у него было в дороге. Он спас еду, большую часть своих денег, но он был совершенно разбит в течении долгого времени. Бэйлфаер подбежал к нему и обнял за шею, он клялся, что он будет в безопасности в следующий раз и что он пойдет с ним и защитит его. Мила нахмурилась, линии отвращения пролегли на ее лице и она покачала головой. — Если он отец, в любом из этих смыслов, то он, по крайней мере, научится отбиваться. Он умоляюще на нее посмотрел, требовательно, но мягко. Они договорились не разговаривать в его присутствии. Не в присутствии сына. Они ни за что не ссорились перед ним. Поэтому он должен был это предвидеть. Бэйлфаеру было разрешено играть после ужина до тех пор, пока не стемнело, затем он пришел домой, умылся и добрался до постели. Так было некоторое время, он должен был знать о сложившейся ситуации, что любая мелочь могла нарушить их шаткое перемирие. Однажды он убирал со стола, а она кричала на него, толкала и дергала его за волосы, выбивая посох из его рук. — Что я сделал? Что я должен сделать? — умолял он. — Ты выжил, — прорычала она, толкая его к стене. — Ты жалкий, ничтожный, выживший! Почему ты не мог просто сразиться?! Почему меня осуждают за это?! — Мила, пожалуйста, Бэй... — Не говори мне о Бэйлфаере! — выплюнула она, ударяя его по лицу. Он опустил взгляд в пол. — Ты приговорил его к этому! Твой позор будет с ним до конца его жизни, на что он может надеяться в этой жизни? Ты должен был быть лучше своего отца и на тебя он должен был равняться! — она снова толкнула его в стену, ударяя его по лицу, достаточно сильно, чтобы рассечь его губу, из которой потекла кровь. — Твоя трусость убивает меня, я не могу терпеть это. — Мила. — Я не могу! Меня тошнит от тебя. Ты отвратительная мразь, я не хочу ничего общего иметь с тобой. Если бы не было... если бы не было Бэйлфаера я бы давно тебя бросила. Он сглотнул. — Я знаю. — Почему ты не даешь мне отпор?! — потребовала она, ударив его по лицу. — Кричишь на меня! — снова удар. — Заставь меня остановиться! — снова удар. — Сделай же что-нибудь! — снова удар. — Будь мужчиной! — он схватил ее за запястье, когда она снова замахнулась на него. Его хватка была легкой и аккуратной. Все, что он сделал, это поймал ее за запястье, больше ничего. Он не хотел причинить ей боли и никогда не собирался. — Считаешь ли ты так или нет, но я и есть мужчина, — прошептал он. — Я просто не тот, кто тебе нужен, кто поступит именно так. Ее ярость утихла, она посмотрела на него, на красные отметины на лице от ее рук, кровь на губах и... Он поднял на нее глаза, те же глаза, которые привлекали ее внимание все эти годы. Но тепло в них исчезло. Милая застенчивость, радость от того, что он просто смотрел на нее, все это ушло. Оно было заменено на боль, страх, сожаление и печаль. Она посмотрела на него налитым кровью взглядом и ее гнев сменился горьким чувством вины. Мила потянулась к нему и осторожно убрала волосы с его лица. Она отступила, вручая ему тряпку, вытереть кровь и мягко вложила его посох обратно в руку. Ради себя самой Мила успокоилась, и, отвернувшись от него, пошла на выход, в то время как их сын вернулся. — Уходишь, мама? — грустно спросил он. Она не ответила. Погладила по волосам и ушла. Румпель отложил тряпку и, прихрамывая подошел к стулу. Он знал, что это ничего не значило. Ее любовь к нему была мертва, и возможно было бы легче для него, осознать то, что он тоже перестал ее любить. Но он не делал этого. Он никогда этого не сделает. Возможно, когда нибудь.. может быть она передумает. — Папа? Детский голос мгновенно образовал улыбку на его лице, хотел он того или нет. — Да, сынок? — он улыбнулся глядя в грустные глаза ребенка. – О, ну, Бэй, иди сюда. Иди сюда, все хорошо. Он поднял ребенка на руки и обнял его, гладил по волосам, пока тот шмыгал носом. — Она не любит меня, — всхлипнул он. — Что? — он отстранился, посмотрев на него. – Бэй, нет, сынок, это не так. Правда в том, что она любит больше всех. Твоя мама любит тебя больше всех на свете. — Тогда почему она не остается дома? — спросил он, моргнув. — Иногда ей просто нужно немного времени для себя. Например, когда вы ходите на прогулку в поле, м? Просто ей нужно какое-то время и для себя, — мальчик кивнул. — Ты же так не сделаешь, да? — Нет, я люблю тебя, — сказал он, обнимая Румпеля. Он проигнорировал жгучую боль, что хотела вырваться из его рта и позволил ребенку прижаться к своей щеке крепче обнимая его. — Я тоже люблю тебя, сынок.***
Он так сильно любил ее. Ее лицо, он не мог дождаться того момента, когда увидит ее, как только он ступил на землю, которую он видел перед собой каждый раз, когда закрывал глаза. Он слышал ее голос во сне, и никогда не чувствовал себя настолько опустошенным, когда ее не было рядом. Он подарил ей серьги, приобретенные для нее, обнимал ее и оставался с ней большую часть ночи в таверне, играл в азартные игры и пил в свое удовольствие. Он рассказывал о своих путешествиях, и она жадно впитывала то, о чем он говорил, ловила каждое его слово. Она была его миром, она уважала его за позицию рядом с ней и знала, что она нравилась ему. К пиратскому капитану отношение было куда лучшим, чем к хромому прядильщику. Он наконец-то увидел его. Он не был коротышкой, как сказала Мила, но он был вдвое более жалок, чем говорила она. Хрупкий, мямлящий, слабый. Господи ты боже мой, он был так слаб, что ему стало до тошноты смешно. Он взглянул на труса. Мельком и уверенно, как и всегда, его дрожащий голос и мольбы встретились со смехом от абсурдности всего этого. Это был тот человек с которым связала себя Мила, и Киллиан честно не мог понять почему? Что сделало его достойным мужем? Конечно же это была не его профессия, его привычки, его поведение. Он должен был быть безвольным, когда она выходила за него замуж. Возможно она не собиралась долго ждать более выгодного предложения. Но в следующий миг ее ребенок вышел вперед. Тихий голосок окликнул свою мать и Мила тот час же отстранилась от него. Киллиан потом понял, что ребенок действительно удерживал ее. Не этот недостойный муж, а мальчик. Он просто должен убедить ее оставить его. — В море нет жизни для ребенка, — заверил он, взяв ее за руки. — Он не будет в безопасности с нами. Не с той работой, которую я делаю. Я не хочу подставить его под угрозу так же как... — Но ты готов поставить под угрозу меня? — запротестовала она. Это было на следующую ночь и у них почти не оставалось времени, он скоро должен был уезжать снова. — Ты сама должна принимать это решение, от твоих желаний зависит твоя жизнь. Я смогу обезопасить тебя, но я не уверен за тебя и ребенка. Может, дать твоему мужу забрать тебя? Пускай придет и попробует. Он видел, как она задумалась и отвернулась, поджав губы. — Бэйлфаер должен остаться, — тихо сказала она. — С ним. Ему нужен кто-то.. Киллиан сдвинул брови, нахмурившись. — Ты говоришь так, словно ты заботишься о нем, Мила. Она усмехнулась. — Так же, как о моли, — хихикнула она. — Меня он не заботит. Это не любовь или привязанность, это... Это милосердие, наверное. И Бэйлфаер не оставит его. Ни за что. — У тебя замечательный ребенок, — сказал он. Она кивнула. — Я... я не думаю, что смогу сказать, что я оставляю его. Не в лицо. Я не смогу этого сделать, — пробормотала она, глядя на него. — Это тоже делает меня трусихой? — Нет, заверил он, качая головой. — Это милосердие, как сказала ты. Я придумаю что-то, он должен будет приползти сюда. Пускай это выглядит как похищение, и они никогда не узнают. Возможно, он покажет характер. — Не имеет значения то, что он сделает на самом деле, — твердо сказала она, прижимая руки к груди. — Я знаю, что я хочу, я хочу жить. И это не жизнь, быть женой какого-то жалкого прядильщика. Он улыбнулся, с любовью в глазах, и поцеловал ее там, в их таверне, прижимая в своих объятиях. — Завтра. На рассвете. Я заберу тебя и мы уедем с первыми лучами. Она радостно рассмеялась, целуя его лицо, наконец, с тем мужчиной, которого она заслуживала. Не с тем, кого она жалела. Ей было больно, оставлять ее сына, но так было лучше. По крайней мере она могла себя так обманывать.***
Его шея все еще саднила там, где лезвие коснулось его, его ребенок дрожал в его руках. Он не мог его успокоить, действительно не мог. Эта слабость, его отвратительная и подлая трусость оставили его ребенка без матери с жалким подобием отца. — Прости меня, сынок, — воскликнул он, приглаживая кудри Бэйлфаера, клявшийся, что Бэйлфаер будет всегда в безопасности. Если бы он боролся, он бы погиб. Пират был научен этому, и был гораздо более ловок чем он, обученный рекрутами на войне с Ограми. У него не было ни малейшего шанса. И он надеялся, что никчемный, но живой отец был куда лучше, чем возможность остаться сиротой.***
— Румпель! Румпель, эй, тсс... - Белль поймала его в объятия, прекратив его безумные махания руками в воздухе. — Просто сон, это просто сон! Все хорошо. Все хорошо, — успокаивала она, прижимая его голову к себе. В его голове мелькало слишком много воспоминаний, слишком много голосов, слишком много, слишком много и он не мог вспомнить что было реально, а что нет. Его разум искал какой-то смысл во всем этом, и единственное, что успокоило его, это запах волос Белль. Он прильнул к ней, дрожа и потея. — Она бросила нас, — прохрипел он. — Она оставила... Она оставила его! Он так нуждался в ней, а она... — Тсс, Румпель, — говорила Белль, выдернутая из сна и пытающаяся ясно думать. — Румпель, все хорошо. Все будет хорошо, ни кто не оставит тебя. Сейчас все хорошо, — заверяла она. Он обнял ее, прижавшись к ней, ее сердцебиение напомнило ему, что он вцепился в нее слишком сильно. — Пожалуйста, не уходи, — умолял он. — Это будет слишком. Белль отстранилась, посмотрев на него... Она сладко улыбнулась ему и взяла лицо вампира в ладони. — Я не оставлю тебя, — пообещала она. — Я хочу быть здесь, с тобой, Румпель. Я люблю тебя, — он снова прижался к ней, его паника стихала с каждым разом. После того, как он успокоился и стих, он извинился и она покачала головой, укладывая его обратно спать, убаюкивая тихим голосом. Затем, воспоминания Румпельштильцхена стали красные как кровь, огненные, горькие, удовлетворенные сладостной местью.