***
Китнисс Эвердин и Пит Мелларк были коронованы как Победители 74-х Голодных Игр, уже когда Джоанна и Финник на двух разных поездах отправились каждый в свой Дистрикт. Они не дали Сноу шанса самому их выслать. Джоанна прихватила из пентхауса совсем немного вещей: пиджак, пару брюк и зеленое платье, — остальное же оставила там. Шикарные шмотки слишком сильно напоминали ей о том, о чем она не позволяла себе думать. Прибыв на место, она медленно побрела со станции до Деревни Победителей в обществе Андерса и Чумы. Оба они были измождены и подавлены — и это было ей так хорошо знакомо. Обитатели Дистрикта вышли из своих домов, чтобы молча проводить их глазами. Вновь эти люди забрали отсюда двоих детей и оказались не способны вернуть хоть кого-то из них обратно. Когда они добрались, наконец, до своего маленького квартала, она свернула налево и пошла в свой дом — самый новый из всех. Вытащила из почтового ящика кучу конвертов, содержащих как всегда редкостный бред от людей, с которыми она даже не была знакома, и отперла дверь. Протащившись сквозь полупустые комнаты, она дошла до сейфа и открыла его. Там по-прежнему лежала куча денег. Исполнив этот ритуал, она вышла через заднюю дверь и направилась к домику справа. Этот дом, хотя и был хорошо ухожен, выглядел гораздо старше, чем ее собственный. Он был построен давным-давно и переезжал вместе с Дистриктом. Джоанна, подпрыгнув, приоткрыла окно и с привычной легкостью залезла внутрь. Она специально не заметила топор, который был по-прежнему бережно прислонен к сильно уменьшившейся со времени ее отъезда поленнице дров. Этот дом был хорошо обжит. Повсюду в нем были скульптуры, засушенные цветы на подоконниках и даже несколько семейных фотографий, ни на одной из которых не было Джоанны. Она свила себе гнездышко на диване и там заснула.***
Следующие полгода она опять исправно пополняла поленницу. Весь первый месяц и она, и Андерс с Чумой тщательно игнорировали существование друг друга. Но каждый раз, когда она находила дерево, подходящее не только для растопки, оно отправлялось к крыльцу дома Андерса. Ее топор регулярно оказывался свежезаточенным, а в мастерской Чумы при этом тарахтел станок, и железо вжикало по камню. Когда же на крыльце Чумы вдруг подгнили и просели балясины, уже на следующий день там красовались новые, хоть Капитолий был здесь и ни при чем. Они поддерживали друг друга так, как они только и умели. В Седьмом по-прежнему жили молодые люди и девушки, с которыми Джоанна некогда ходила вместе в школу. До того, как ее имя вытянули на Жатве, она со многими из них если и не дружила, то, по крайней мере, была в приятельских отношениях. Теперь же они с ней даже не заговаривали. И дело не в том, что они ее боялись – ну, наверное, не все. Они не настолько близко ее знали, чтобы избегать из-за нее самой. Просто она напоминала им о чем-то очень страшном и тяжелом, о чем они бОльшую часть года пытались просто позабыть. Финник по-прежнему звонил. Он старался не слишком распространяться об Энни, но, казалось, вообще ни о чем не мог говорить, не упоминая о ней. Было ясно, что теперь они вместе и очень сильно влюблены. Она была за него рада. У него была Энни, да и Мэгз тоже, хотя старушку и сильно подкосил недавний инсульт. Его родители, которые когда-то направили его на путь профессионального трибута, скончались, когда ему было около десяти. И Мэгз необъяснимым образом взяла на себя заботы о его судьбе. Джоанна всегда считала, что она намерена была его отговорить от того, чтобы он сам вызывался на Жатве. Но как узнаешь теперь наверняка, раз уж его всего равно забрали на Игры. В любом случае, у него была семья, пусть и совсем маленькая. Он, конечно, понимал, что такое быть Победителем, и в его жизни было то, чего Джоанне уже было не суждено узнать, но все же ему было не понять, что это такое — остаться на свете одиноким как перст, как это приключилось с ней. На второй месяц Андерс и Чума стали зависать у последнего на крыльце, чтобы распить вместе бутылочку бормотухи, которую Андерс гнал из можжевеловых ягод. Джоанна же, восседая на своей поленнице, за ними наблюдала. Эти двое никогда не разговаривали, только медленно передавали друг другу бутылку из рук в руки. Так это случалось каждый год. Через три месяца она принялась жечь костры между своим домом и тем, в котором она спала. Мужчины, ни слова не говоря, выходили из своих домов и присаживались с ней погреться у огня. Иногда Чума бренчал на гитаре, которую ему сделал Андерс. Играл он так себе, но музыка все равно успокаивала. Потом опадали листья, и становилось уже совсем зябко. Слишком холодно, чтобы выпивать на крыльце или даже чтобы сидеть у костра. Поленница Джоанны уменьшалась с каждым днем. И Чума все время помогал ей распилить деревья, чтобы быстрее пополнять запасы дров. Андерс принимался рассказывать дурацкие старые сказки о мужике на голубом быке. Чума травил тупые анекдоты. Но к тому времени, как выпадал первый снег, Джоанна уже над ними обхохатывалась. А потом наступил день, когда обычно прибывал посланник с великодушным приглашением для них всех приехать в Капитолий на празднества в честь окончания очередного Тура Победителей. В этот день с таким трудом восстановленное чувство товарищества между ними обычно снова разрушалось, и неизбежно воцарялась тишина. Но на этот раз вместо пышно одетого сопровождающего из Капитолия в Деревню Победителей маршем вошел целый отряд миротворцев, чтобы первым делом постучать в дверь джоанниного дома. А так как она там не жила, стучать им пришлось очень долго. В конце концов, ей надоело на них любоваться, и она открыла дверь дома на противоположной стороне улицы. Шагнув на крыльцо, она прислонилась к его деревянным перилам. — Кого-то ищете? — Джоанна Мэйсон? — спросила баба в форме с ужасно кислым лицом. — Хотите взять автограф? Могу даже вашей кровью расписаться, если угодно. Женщина не выразила интереса и продолжила: — Мы здесь, чтобы уведомить вас и прочих Победителей, что в этом году вашего присутствия в Капитолии во время Тура Победителей не требуется. Кроме того, нынешние Победители Китнисс Эвердин и Пит Мелларк во время пребывания в вашем Дистрикте не должны быть вами никоим образом потревожены. Джоанна спустилась с крыльца и подняла свой вновь заточенный топор. — Это вы так попросили меня с моей же вечеринки?***
Она смотрела трансляции из Тура Победителей, лежа на своем диване. Время от времени к ней присоединялись Андерс и Чума, но чаще всего она была одна. Она наблюдала, как несчастные влюбленные резвятся в океанских волнах, бродят по пшеничным полям, изумленно глядят вниз с горных вершин и замирают от удивления, любуясь на работу огромных заводов по производству сложной электроники для нужд Капитолия. Они произносили речь перед толпами людей, и даже с учетом редактуры, через которую проходили эти съемки в Капитолии, Джоанна могла разглядеть, как в Дистриктах все постепенно закипает на медленном огне и как там нынче неспокойно. Это было хорошо. Они ведь этого и добивались, разве нет? А сразу после того, как Пит Мелларк сделал предложение по национальному телевидению, у нее зазвонил телефон. — Слишком тяжело смотреть на это в одиночку, — сказал ей Финник. Она не потрудилась уточнить, что он имел ввиду. Он бы все равно ей не сказал. Она даже не стала спрашивать, где в этот момент были Энни и Мэгз, просто прижала трубку поближе к уху, чтобы при обоюдном молчании услышать, как Китнисс с восторгом соглашается. Она притворилась, что не расслышала, как на том конце провода Финник заплакал.***
Когда Тур подошел к концу, рабочие бумагоделательной фабрики, неуклюже накарябав соек-пересмешниц, устроили стачку. Условия труда и размер оплаты уже давным-давно порождали недовольство. Однако прежде все полагали, что по-другому просто быть не может. Но появилось же двое Победителей лишь оттого, что Китнисс Эвердин отказалась идти на поводу у Капитолия. Может, это значит, что и на фабрике возможны перемены. Но нет. Мирные требования о сокращении рабочей смены и улучшении условий труда встретили самый жесткий отпор. Забастовщиков высекли, а многие из них просто исчезли. Миротворцы ошибочно полагали, что быстрый и жестокий ответ способен убедить жителей Седьмого тихонько разбежаться по домам. Вместо этого те взорвали лесопилку.***
Победители оказались под домашним арестом, как было объявлено «для их же собственной безопасности». Телефонные линии обрубили, и никому не было позволено приходить или уходить из Деревни Победителей. Чума принялся глушить можжевеловый ликер целыми днями. Так как чурбаков для рубки больше не осталось, Джоанна бесконечно и бессмысленно складывала длинные полоски бумаги. Андерс, который по любому редко покидал деревню, вроде и не возражал. Каждый вечер он приносил им по миске невкусного горохового супа. Они не были уверены, откуда он берет еду, но все равно были ему благодарны, потому что с ней была напряженка. В городе восстание было подавлено, но многие из повстанцев бежали в лес. Большинство из них все равно проводило там большую часть жизни. А раз уж они сбежали, хрен их там теперь найдешь. Но для тех, кто остался, весь остаток зимы стал самым тяжелым временем в жизни. Поезда с припасами больше не ходили. А так как лесопилки больше не было, никто не мог больше работать. Хотя Седьмой и так был одним из беднейших Дистриктов, голод здесь прежде не был обычным делом. Гораздо более серьезную озабоченность у людей прежде вызывала угроза замерзнуть зимой насмерть. Теперь же случалось и то, и другое. Джоанна решила для себя, что в результате революции гораздо больше людей гибнет от голода, чем в славных битвах — хотя восставшими провозглашается другое. От Финника много недель не было никаких вестей. Она даже не знала — жив ли он, да и вообще жив ли хоть кто-нибудь. Восстание казалось бессмысленным и безнадежным делом. Возможно, только лишь Седьмой и восставал. Теперь она понимала, почему для Плутарха так важно было единство. Оно помогало видеть общую картину и конечную цель. Отрезанная от мира, запертая в своей комфортабельной тюрьме, она ощущала свою бесполезность. Когда зима подходила к своему горькому концу, она стала осознавать, что, если Финник мертв, лишь она осталась связующим звеном у Победителей. Она собиралась что-то предпринять. Поэтому и принялась тренироваться. Она часами бегом нарезала круги по окрестностям. Через неделю к ней присоединился и Чума. Они практиковались в метании топоров в мишень, нарисованную на стене ее самого нового дома. Андерс, которого зрение и ноги уже подводили, сидел на пеньке и давал указания. Ночью они расходились по домам. Тогда Джоанна могла сложить еще больше бумажных фигурок, а Чума — напиться. Никто из других Победителей не спрашивал, какого черта они делают. Джоанна не знала, что бы она ответила, задай ей кто-нибудь такой вопрос. Было ясно, что за ними ежеминутно наблюдают. Но она была рада, что теперь занимается этим не в одиночку. Как бы там ни было, она не сидела сложа руки.***
С приходом весны опять стали курсировать поезда. В лесу повстанцы продолжали подрывать железнодорожные линии, но власть Капитолия была достаточно крепка, чтобы они не смели соваться в населенную часть Дистрикта. Лесоповал снова оживился, да и бумажная фабрика заработала. Телефонные линии восстановили, а Победителям позволили выйти из своей деревни. Всеобщее счастье не наступило, но, казалось, что и восстания как никогда не бывало, настолько сложно было заметить какие-то ощутимые перемены. Она и вообразить себе не могла, что принесет ей нынешний анонс Квартальной Бойни. Оказалось, что вопреки всему можно все же дважды стать трибутом.