***
Джоанна натирала маслом свои груди и думала о Пите Мелларке. Ну, не в этом смысле. Она просто пыталась понять, что же такого особенного есть в этом пареньке. Залог успеха будущего восстания и все их надежды были сейчас сосредоточены в его руках и зависели от его способности своим интервью довести до неистовства капитолийскую публику. Конечно, он сам этого не знал, ему бы не позволили узнать, потому что это могло сорвать весь план и повлиять на его поведение. От него сейчас зависела без преувеличения вся ее жизнь, ведь когда толчок запустит цепную реакцию, она скорее сама умрет, чем позволит Финнику пасть на Арене. Она больше не сможет вынести смерти ни одного дорогого ей человека, совесть не позволит. Ни о чем другом она просто не позволяла себе больше думать. Сам же Пит, стоял по правую руку от нее, только что закончил метать в мишень копья, чем занимался вместе с Брутом и Рубакой. Теперь к ним присоединился Чума, и они все переключились на метание ножей. Пит справлялся с обеими задачами отнюдь не идеально. Не то, чтобы плохо – в мишень он все-таки попадал – но Джоанна, научившись безупречно владеть хотя бы одним видом оружия, замечала, что он не может до конца сосредоточиться. Наверняка потому, что краем глаза все время продолжал следить за Китнисс. Очевидно, он и сам не сознавал, что это делает, но подсознательные попытки постоянно улавливать чье-то присутствие все-таки отвлекали его от цели. Джоанна не знала, как это бывает, когда в кого-то влюблен, да и не очень-то и хотела узнать, но она определенно надеялась, что если такой… благоприятный день настанет, она сможет держать себя в руках все же получше, чем этот мальчишка. Хотя и он отнюдь не то чтобы постоянно отвлекался. Он, в отличие от большинства людей, владел редкой способностью действительно слушать и слышать собеседника. Но то, как он был невидимо соединен со своей невестой, на нее взгляд, заметно выходило за замки обычной привязанности. Может быть, это было оттого, что они оба собирались умереть, но она прежде никогда в жизни не видела, чтобы человек был к кому-то другому столь внимателен. А Китнисс, насколько могла судить Джоанна, вела себя с ним так, как будто ее просто что-то крепко держит рядом с ним, но она еще не решила – нравится ей это или нет. Она определенно не была готова играть первую скрипку в развитии их отношений. И потом еще оставался вопрос по поводу ее «кузена» дома, в Двенадцатом. Высокого красавчика-брюнета, который был готов поджарить взглядом весь белый свет – и в особенности одного конкретного пекаря. Сколько у Китнисс наблюдается еще таких «кузенов»? Черт, если они все такие же, как тот, могла бы и поделиться. Да будь у нее их хоть три десятка – для Джоанны-то уже не много разницы. Она, вероятно, будет мертва гораздо раньше, чем сможет повстречать хоть одного. А судя по тому, какие взгляды бросала на нее Энобария, в ожидании, когда она закончит мазать маслом груди, ее смерть явится скорее рано, чем поздно. Эта баба из Второго тоже разоблачилась вплоть до нижнего белья и явно дождаться не могла, чтобы надрать соперникам задницу. Атала объяснила основные правила. Масло с одной стороны предохраняло борющихся от мелких повреждений, с другой – требовало сильного захвата: из слабого выскальзывать легко. Джоанна не собиралась ни с кем бороться врукопашную, обмазавшись маслом, - ни на Арене, ни где-либо еще, но Энобария специально принялась бросать тяжелые гири, безмолвно похваляясь своей отменной силой, и это толкнуло Джоанну на скользкий путь*. Еще одним бонусом к этой ситуации стало то, что Китнисс снова зарделась от вида ее обнаженного тела. Она кинула взгляд на своего жениха, который заметил Джоанну лишь в этот самый момент, а потом внезапно отвернулась, вильнув темной косой, как будто лишь сейчас поняла, что же она делает, и не желала этого признать. В итоге она повернулась к ним всем спиной. Делая вид, что очень внимательно слушает, что ей говорят умники из Третьего. Когда две самые пугающие всех трибутки сошлись в борцовском поединке, те, кто кидал ножи, принялись громко болеть за них, как какие-нибудь пьяные капитолийские придурки на вечернике по случаю Пира. Ну, во всяком случае, Брут и Рубака. Хотя она расслышала и бормотание Чумы: «Джоанна, начерта ты лезешь…» Но ее внимание было целиком поглощено Энобарией, и тем, как же нагнуть ее в их первом поединке. - Частенько борешься, почтенная? - спросила она как будто между делом, когда та пыталась переломить ей позвоночник. Та в ответ лишь ухмыльнулась. И затем Джоанна добавила ощущение от того, что чувствуешь, когда тебе сворачивают печень, к списку всего, что ей довелось пережить. Брут и Рубака уже покатывались со смеху, а Чума ворчал что-то вроде: «Она вообще, похоже, не признает одежды», не обращаясь ни к кому конкретно. Краешком глаза она заметила отстраненный взгляд Пита, его легкую ухмылку и то, как он метнул нож в цель – на сей раз прямо в яблочко. Мелко сотрясая бедрами, Джоанна умудрилась перевернуть их с Энобарией так, чтобы та оказалась на животе, руки были припечатаны в полу, а физиономия - к мату. - Ладно, это было весело, почтенная, но теперь я уже успела заскучать. Энобария зарычала, дернулась и вломила затылком Джоанне по челюсти. Резкий удар заставил Джоанну выпустить из захвата скользкие руки соперницы, и через миг та уже снова скрутила ее тело так, как Джоанна прежде и вообразить не могла. Сомнений не было. Энобария была сильна. А уж ноги определенно сильнее, чем у нее самой, заметила Джоанна, пока та все теснее, как клещами, сжимала лодыжками ее грудь. Глядеть на её сияющую клыками хищную улыбку было не очень-то приятно. - Сдаешься, мышка? Джоанна обдумала вопрос. В самом деле, что еще ей остается делать. У Энобарии были все преимущества, в том числе позиция, опыт и, конечно, сила. Но она все еще была в одежде. С неожиданно проснувшейся энергией Джоанна ринулась вперед, схватила сзади бабу за бюстгальтер и со всей силы рванула его к полу. Прочный материал заставил ту ослабить хватку. И Джоанна выскользнула из ее захвата и припечатала коленями локти соперницы к покрытию, полностью сломив ее и выиграв в итоге поединок. - В другой раз избавься лучше от одежды, - посоветовала она той, вставая. Вместо ответа Энобария осклабилась. Ну и мерзкие же были у нее зубы.***
Во время обеда Джоанна была приятно удивлена, обнаружив, что Пит Мелларк не просто красивый и вежливый, но с ним еще и весело. За столом она вклинилась между Финником и Чумой, чтобы таскать у них еду, когда они не смотрят. Это оказалось намного проще, чем она ожидала, потому что оба они увлеченно слушали, как Пит травит байки о своей пекарне, братьях и самых нелепых покупателях, которые к ним заходили. Обычно такой невозмутимый Чума буквально рыдал от смеха. Да Питу даже у холодных близнецов из Первого удалось выцыганить по кривоватой улыбке. На минуту даже могло показаться, что они тут все делают что-то нормальное, а не сидят за одним обеденным столом с людьми, которых собираются убить всего через несколько дней. Китнисс же, со своей стороны, смеяться и не думала. Она тихонько переговаривалась с теми, кто сидел с ней рядом, явно не собираясь присоединяться к остальной группе. Прежде чем усесться, она закатила своему жениху небольшую сцену и даже перепачкала его рубашку соусом. Он очень постарался ее успокоить, хотя не особо преуспел. Так почему же она так сильно нравится людям? Точнее говоря, чем же она так сильно приглянулась Питу? Джоанна пыталась решить для себя, отчего же Китнисс ее так сильно раздражает. Во-первых, её беспокоило то, как Китнисс вопреки всему пыталась спасти других. Джоанна сама никогда не могла позволить себе такой роскоши. Она, честное слово, была бы счастлива спасти ту девчонку из Двенадцатого, но ей так надо было самой оставаться в живых и вернуться к… Нет, она не собиралась сейчас об этом думать. Кроме того, Китнисс, на ее взгляд, получала незаслуженно много внимания к своей персоне. Джоанна вела себя на Арене гораздо более агрессивно, как настоящая стерва. Более того, она в прямом смысле слова кое-кому снесла голову. И умудрилась устроить все это без союзников и спонсоров. Китнисс же провела в одиночестве меньше половины своих Голодных Игр, а потом уже Рута и Пит тоже, как могли, старались ее спасти, или предоставить ей бесценную возможность побыть самоотверженной и благородной. Да, ей сыграла на руку и Рута, которая привлекла на ее сторону практически всеобщие симпатии. Джоанна же почти со всем справлялась в одиночку. Не было никого, кто мог бы ее там утешить. Никого, кто помог бы всем ее заметить. Это было попросту нечестно. Но потом она подумала, что размышлять о том, что нечто может вообще быть честным при таких-то обстоятельствах, не более чем дурацкое ребячество. А если то, что она испытывает к Китнисс – нечто сродни чувствам к своевольной младшей сестренке, которой у нее никогда не было? После обеда она стояла, разинув рот, и даже выронила топор из внезапно ослабевшей руки. А все потому, что увидела, как Китнисс послала в движущуюся мишень пять стрел подряд, и все пять раз поразила ее в самый центр. И вдруг она решила, что будь у нее младшая сестренка, похожая на Китнисс, она, пожалуй, позволила бы ей немного поиграться с морником в своей детской кроватке.***
Ее выступление перед Распорядителями Игр было безупречно. Она управлялась разом с тремя топорами: двумя поменьше и одним здоровым. Раскрутившись вокруг своей оси, первые два она с размаху вогнала в манекены и их повалила. У одного из них голова распалась на две половинки, как орех. От взмахов же большого топора воздух прямо-таки запел, пока она походя разделывалась еще с тремя манекенами. Она на них и не взглянула, а пластиковые головы и руки враз повалились к ее ногам. Она смотрела лишь на Распорядителей. Не мигая. Потом она взяла ошеломительно быстрый разбег. Вогнав топор наполовину в землю, она взлетела в воздух и с невероятной грацией проделала полуторное сальто, пока не врезалась ступнями в силовое поле. Электрический ток пронзил ей спину, но она ее изящно выгнула и, кувыркнувшись в воздухе через голову, подхватила топор и обезглавила еще по меньшей мере трех болванов по пути вниз. Когда она приземлилась на подрагивающие от удара тока ноги, она не чувствовала никаких ожогов, хотя, казалось, электричество все еще стекало по ее телу. Это была самая непревзойденно мастерская вещь, которая ей удавалась в жизни (и, откровенно признавалась она себе, вряд ли она была бы в состоянии ее когда-то повторить). А кроме этого, она сама почувствовала, что совершила что-то хотя бы раз. Что она была в этом и впрямь невероятно хороша. И что могла бы вправду победить на этих Играх, если бы хотела. Распорядители оценили ее на одиннадцать баллов. А потом дали Китнисс Эвердин двенадцать.***
Той ночью на крыше она сидела на спине у Финника, пока тот без конца отжимался от пола. Он молчал в ответ на неиссякаемый поток ее жалоб на всеми любимых трибутов из Двенадцатого. Она распиналась на эту тему уже добрый час. - Тебе надо оставить их в покое хоть ненадолго, Джо, - промолвил он в конце концов. Она раздраженно вздохнула и откинулась на спину, когда Финник в итоге сел. - Я серьезно. Он и впрямь говорил серьезно. Хотя в последнее время обычно шутил. Было видно, что трибуты из Двенадцатого ему оба симпатичны, хотя прежде личные предпочтения никогда не мешали ему невинно кого-то высмеивать вместе с Джоанной. Она приподнялась на локте и заглянула ему в глаза. Он уставился на нее в ответ, вместо того, чтобы походя с нею пошутить. Что-то было в этом нехорошее. - Это все совсем не важно. Есть вещи настолько более значимые, чем твои мелкие с ней терки, что о всякой ерунде и говорить не стоит, настолько они не важны. Ты и представить себе не можешь, через что им пришлось пройти за последние полгода. - Могу себе представить только через что он прошел, чтобы ее все это время вытерпеть, - выплюнула она ядовито. Он посмотрел на нее, приподняв брови так, как будто она просто чокнулась. - Джоанна, ты что - умудрилась по-идиотски втюрится в этого парня? Потом что ведешь ты себя просто как ненормальная. В ответ она лишь коротко и недобро хмыкнула и поднялась на ноги. - Не думаю, что я вообще способна в кого-нибудь втюриться, к тому же, он слишком… - Достойный? - Финник выглядел… чрезвычайно рассерженным. - Ага. А мне нравятся парни… с горчинкой, - на самом деле она и понятия не имела, какие парни ей нравятся, так как, вопреки распространенному мнению, имела весьма ограниченной опыт в игрищах на этой арене. Он, нахмурившись, фыркнул в ее адрес и замотал головой. - Иначе они напоминают тебе о… - Финник Одэйр, даже не вздумай заговаривать со мной на эту тему, – ее раздражение быстро сменилось угрюмостью. Его надо срочно заткнуть. Но он молчать не собирался. - Хочешь ненавидеть Китнисс? Ладненько. Только позволь мне задать тебе один вопрос: как бы ты отреагировала, если бы Капитолий заставлял тебя выйти замуж… Она влепила ему увесистую пощечину. Развернулась на каблуках с намерением немедленно сбежать, но он поймал ее за локоть и остановил. Одной рукой он заграбастал ее руки, а другой – зажал рот, чтобы она не принялась орать. И он был сильным, намного сильнее ее самой, так что она была не в состоянии ничего поделать. Нежное, теплое чувство, которое она испытала к нему прошлым вечером, испарилось без следа. Он нарушал все правила, единственные правила, которым она готова была следовать. Он был ее лучшим другом. Он должен был понимать лучше всех. - Тебе было всего лишь семнадцать, Джоанна. Ты только что прикончила четверых. И ты не понимала, что чувствуешь к нему, - прошипел он ей на ухо. - Да у тебя и времени не было разобраться. Все, что ты знала, вдруг провалилось в тартарары. Но ты хотя бы пыталась что-то понять и покопаться в себе, - она извивалась в его руках изо всех сил, но он просто сжал ее еще крепче. - А что, если бы они вынудили его встать на одно колено перед всей страной и сделать тебе предложение до того, как ты все поняла? Что, если бы лишь ответив «да», ты могла бы спасти свою мать? - Я знаю все об изнасиловании. Все об этом знаю. Но когда они принимаются за твое тело, твой разум все еще может оставаться в неприкосновенности, оставаться твоим. Твои надежды, мечты, привязанности - все еще твои, не важно, что они делают. Но ведь можно принудить человека и не касаясь его физически. Можно принудить его и тысячей более ужасных способов, если у тебя власти немерено. Китнисс - она ведь как ты. У нее и минуты не было помыслить о любви, представить, как это будет – любить кого-то, мечтать о нем, а потом жить в сладкой надежде, что однажды вы сможете соединиться. А теперь у нее уже никогда не будет такого шанса. Любовь к этому мальчишке теперь так переплетена для нее с выживанием, что она уже не может понять – что в ней настоящее, что нет. Ее первая любовь теперь всегда останется такой: чудовищным спектаклем, разыгранным на камеры, чтобы они оба смогли остаться в живых. Джоанна изо всех сил пыталась вырваться, но была не в состоянии разорвать железных захват рук Финника. Она ненавидела его за то, что он заставил ее об этом думать. Ненавидела всеми фибрами души. - А Пит, - его голос на миг дал петуха, и она почувствовала, что и его тело охватила дрожь, - он любит Китнисс всю свою жизнь. Может быть, оставь их Сноу в покое, Китнисс со временем бы поняла, что и он ей небезразличен. А может быть, смогла бы его покинуть. В любом случае, у нее оставался бы выбор. У него оставался бы выбор. Но этого не произошло. Вместо этого он должен был жениться на ней, зная, что ее согласие не более чем фарс для Капитолия, и, очевидно, всегда таким и останется, так как их к этому принудили. Речь Финника, начавшись с тревожного шепота, теперь становилась все громче и громче. Из него так и перла пылающая ярость. Он был охвачен таким гневом, какого у него она раньше вообразить себе не могла. - Ты знаешь, почему я не мог жениться на Энни. Почему не хотел на ней жениться. Но им не предоставили подобной роскоши. Сноу хотел заставить их родить общих детей. Одно лишь это могло убить этого мальчика, ему пришлось бы взять ее, зная, что ей просто не оставили выбора. Но не подчинись она, Сноу убил бы Примроуз или семью Пита, или вообще половину Дистрикта Двенадцать. Кого бы захотел, ведь это в его власти. А потом он бы держал этих детей у них над головой как этакую вечную наживку. Они бы и чихнуть не смогли без его соизволения. Но ты знаешь, что бывает, когда дети Победителей идут на Жатву. - А когда Сноу забрал бы у них все, что только возможно: их собственный жизни, их любовь, их детей, в конце концов, он бы все равно прикончил сестру этой девчонки, и все это было бы зря. Так что оставь-ка их в покое нахрен. Она перестала сопротивляться. Обмякла, будто ей выпустили без остатка кровь из жил. Он был прав. Все это было так невыносимо, что ее тщательно выстроенная система мысленных запретов просто взорвалась, и ветер выдувал пепел из каждого угла ее сознания. Все мысли, которые она к себе не подпускала, вновь вырвались на волю и кошмары, которые она была не в силах загнать обратно в ад, опять ее душили. Никого нельзя было убить, чтобы все это прекратилось. Никого, кроме Сноу, но он был настолько недоступен, что убить его было нельзя, уж скорее можно было снять с неба звезды. Она была абсолютно бессильна. Ничего не способна исправить никогда. Мама была мертва, и убила ее она сама. Нет. Она не собиралась об этом думать. Ни о чем таком. Ни о ней, ни о нем, ни о них, ни о детях, ни о сестрах, ни о ком из любимых, кого можно было вырвать из жизни. Она хотела умереть. Она все еще хотела умереть, хотя прошло уже четыре года. Она хотела бы, чтобы все умерли, ведь так было бы намного для них лучше, чем сейчас. Финник посмотрел на нее так, как будто увидел разверзшуюся у ее ног пропасть, которую сам же ей открыл. - Джо, прости. Мне так ужасно жаль, прости. Он отпустил ее, и она рухнула на колени, закашлявшись от душивших ее слез и стонов, которым не давала вырваться его рука. Опустившись на землю рядом с ней, Финник обхватил голову руками. Они друг друга не касались. Ветер подвывал, заглушая звук их общей боли. Прошло, казалось, несколько часов, прежде чем она, в конце концов, спросила: - Так значит их любовь – не настоящая? - голос у нее был таким надтреснутым и сиплым, что она сама едва его узнавала. - Было бы не так больно, если бы можно было просто счесть ее фальшивкой. У них все… сложно. Издав странный булькающий звук, рассмеявшись сквозь слезы, она выпалила: - А, может быть, для них не так и плохо, что все мы скоро отдадим концы. - Я же говорил тебе, Джо, мы выберемся. Подожди до интервью, - прошептал Финник. В его голосе не было уверенности, но он подался вперед и притянул ее поближе, положив ее голову к себе не грудь. - Поверю только, когда сама увижу. ___________ *Скользкий путь – игра слов в этом случае по большей части прихоть переводчика, у автора буквально, но не изящно - «неверный путь». И да, я знаю, знаю: эта сцена - нарушение канона (чего я крайне не люблю). Ведь трибутам было запрещено бороться друг с другом во время тренировок. Но, так и быть, простим автору первую большую вольность ради одной эффектной сцены.