***
Её все еще забирали из камеры каждый день, таская на умеренно противные допросы. Регулярно пытать ее перестали. К сожалению, одновременно их перестали и кормить. Все началось с урезания их и без того очень скромного дневного пайка. Три жалких трапезы в день превратились в две. Потом в одну. Потом их стали кормить только через день. На данный момент пищи не было уже три дня. После того, как ее почему-то перестали терзать первоначальные муки голода, Джоанна обнаружила, что ее наполняет нервическая, маниакальная энергия. Голод уже просто тек через нее, сознание распадалось на мелкие кусочки, голоса в голове болтали не переставая, иногда быстро, иногда медленно. Она слонялась по камере, не обращая внимания на боль в ребрах, разглагольствуя и бредя вслух. Большую часть времени в ее словах не было ровным счетом никакого смысла. На этот раз уже Пит просил ее заткнуться. - Ты просто должна перестать об этом думать, - проворчал он, и в его голосе можно было распознать нечто вроде отвращения. Это было что-то новенькое. Он часто был озабочен, иногда воодушевленным, а в последнее время все более и более охвачен унынием. Но отвращение было чем-то для него нетипичным. - Да что ты знаешь о голоде, булочник? - она резко развернулась на пятках, снова достигнув стены камеры. Правда была в том, что сама она прежде никогда не бывала так голодна. Все-таки заработки ее матери не зависели от времени года – таково было в детстве ее персональное преимущество. И мама всегда тщательно следила за тем, чтобы она была накормлена, даже когда на лесозаготовках случался застой. Больше проблем было с топливом для длинной и холодной зимы, с тех пор, как Капитолий контролировал все поставки в Дистрикт топлива. Однако он не мог, в силу особенностей их ремесла, ограничить им доступ к лесу и всему тому, что там водилось съедобного. Когда кто-то незаконно разжигал костер, его можно было уличить – немаркированный лес чадил и миротворцы могли заметить столб дыма за пару километров. Но было не так уж много шансов поймать их на том, что они тайком употребляли в пищу вываренные в кипятке дары леса. Во время своих первых Игр у нее не было проблем с добычей пропитания, хотя бы и скудного. На Бойне она была слишком занята попытками не потонуть в потоке крови, чтобы испытывать там голод. Поэтому на самом деле ее нынешний долгий… пост оказался отнюдь не тем, с чем ей приходилось сталкиваться прежде. К тому же, хотя они и перестали разрезать ее на кусочки, без регулярных восстановительных сессий ее самые глубокие порезы оставались болезненными и регулярно открывались, стоило ей резко пошевелиться. - Дистрикт Двенадцать полностью зависел от поставок продовольствия по железной дороге, если ты, конечно, не был браконьером, как Китнисс, - пробормотал Пит, пытаясь объяснить. – Когда мне было, наверное, семь, все перевозки остановились из-за сильного снегопада. И у нас, в конце концов, кончилась мука, а все остальное к тому времени кончилось уже давно. Нам нечего было есть кроме сахара целую неделю. - Звучит просто отменно, - простонала она. - Ага, а ты попробуй питаться неделю одним только сахаром, и я на тебя посмотрю. - На данный момент я согласилась бы питаться неделю одной только травой. - Хватит там расхаживать, - выпалил он раздраженно. - Ты тратишь энергию, а у меня от этого голова болит. Ее хихиканье эхом отразилось от стен ее камеры и улетело в сливную трубу. - Вот бы Панем поглядел на тебя сейчас. Милый, очаровательный Пит Мелларк наезжает на голодающую женщину, которую вознамерились медленно запытать до смерти, сам сидя в роскоши. Она ожидала услышать в ответ злобную отповедь, но вместо этого из трубы донесся лишь его грустный смех. В такой момент ничего больше не остается, как только смеяться. Конечно, так изголодаешься - еще и не то будешь творить. - Они бы во всем наверняка обвинили тебя, Джоанна. Ты же сумасшедшая, все так считают... - Да кто хочешь двинется по фазе, если застрянет тут вместе с тобой, женишок. Вместо ожидаемого смеха ответом ей была лишь тишина. Тяжелая, глухая тишина. - Прошу, не называй меня так, - почти что прошептал он. Справедливо. - Расскажи мне историю, - потребовала она после того, как прошло достаточно времени, чтобы он уже успел как следует отстрадать по поводу нечаянно всплывшего прозвища. Теперь сложно было точно о чем-либо судить в отношении него. Пит прежде никогда не был столь раздражителен, особенно так долго. Даже когда он был наиболее невыносим, это было только от отчаяния, из-за долгого пребывания в одиночестве. Но голод, одиночество и сидение взаперти абсолютно без дела, похоже, выматывали его не меньше, чем ее – бесконечные допросы и пытки. Все-таки они хоть как-то занимали ее время, это было хоть что-то. Из камеры Пита послышался звук, как будто он перекатился на спину, но потом снова наступила тишина. - Давай, Мелларк. Я-то рассказала тебе кучу всяких чертовых историй. Теперь твоя очередь. Она услышала, как его руки оперлись о бетон, как будто он пытался подняться. Это напомнило ей, что огромная часть горечи в его сетованиях проистекает из того, что без ноги сам он ходить не мог, да и стоять, на самом деле, тоже. Уже несколько недель он вынужден был буквально ползать по своей камере. - Если ты не расскажешь мне чертову историю, я больше не буду слушать, когда ты захочешь поговорить о ней. Он не говорил о Китнисс часто, обычно только глубокой ночью (если тут в тюрьме вообще было время суток), когда его тяжелое дыхание и звуки удушья будили ее от беспокойного сна. Она приучилась спать прямо у сливного отверстия, и он, как она полагала, тоже. Это позволяло им обоим чувствовать себя хоть чуточку менее одинокими. - Ага, а меня, может быть, тоже тошнит от разговоров о Финнике, - парировал он. - Финник – мой лучший друг, ты, тупой хрен. Больше ничего. Так что, мать твою, отвали. Он так и сделал. На самом деле он вообще перестал с ней разговаривать на очень продолжительное время. И это ей напомнило о том, что она вряд ли когда-нибудь увидит Финника снова. Потому что раз Финник был потерян для них, то была потеряна и Китнисс, да и все остальные, если уж на то пошло. Она не знала его достаточно близко, чтобы понимать, кто для него эти все остальные, но она предполагала, что кто-нибудь из близких у него да был, ведь он был таким дружелюбным и не из тех людей, кому достаточно общества лишь одного человека. - Мы с братьями постоянно ругались, - начал он тихо. Джоанна не знала, что это такое – самой иметь братьев или сестер. Но она повидала достаточно чужих, чтобы окончательно запутаться – хорошо это или плохо. - Что значит ругались? Типа, в шутку, или так, что дело кончалось кровавой юшкой из носу? - Ты мне поверишь, если я скажу – и то, и другое одновременно? Они сидели в тюрьме. Медленно умирали от голода. Так что он мог бы рассказать ей даже, что некто родился с васильками на голове, и она бы выслушала, лишь бы это отвлекало от мыслей о том, как сильно ей хочется есть. - Булочник, не важно, что ты говоришь: у меня все равно нет возможности проверить, правда ли это. Просто расскажи чертову историю. Неожиданно он усмехнулся и продолжил: - Итак, нас было трое братьев. Уилл, самый старший, не особо смыслил в выпечке, но хорошо управлялся с цифрами и всяким таким, поэтому пошел в обучение к зеленщику. Он не так чтоб очень… чувствительный малый, но как-то в итоге женился на дочке бакалейщика, когда ему перевалило за восемнадцать. Я, если честно, вообще не уверен, что он сделал это по любви – довольно сложно определить, когда речь идет о браках между детьми Торговцев, и особенно, если дело касается персонально Уилла – но, как бы там ни было, прямо перед тем, как уехать на Бойню, я узнал, что они ждут своего первенца… - Продолжай, малыш. - А вот Рай, между тем, был ну чисто вертопрах. Ему ничего было не нужно, кроме как спать, играть с мячом в своей команде и отрываться. Он умудрялся линять со своей смены в пекарне чуть ли не через день. Думаю, мать орала на него за месяц больше, чем на нас с Уиллом за целый год. Он постоянно крутил с кем-нибудь любовь. Новая девчонка каждую неделю. Джонна фыркнула: - Похоже на то, что у вас с ним было не так уж много общих тем для разговоров. Он добродушно усмехнулся, и прежний Пит, тот, каким он был до Бойни, вдруг снова вернулся. - Однако мы с ним всегда были не разлей вода. Как-то раз он пытался уломать дочь цветочника начать с ним встречаться. И заставил меня прятаться под ее окном, чтобы он мог встать мне на плечи и петь ей серенады на ночь. - К сожалению, - продолжил Пит. - он выбрал неправильное окно. Это оказалось окном ее бабули, и, когда та услышала, как Рай поет, она решила, что к ней подкрался кто-то вроде демона. К тому же, у Рая, на мой вкус, отнюдь не самый приятный голос. Ни у кого из нас с голосом и слухом не богато. Когда я сам пою, птицы тоже замолкают, как и от пения Китнисс, но только, думаю, от моего пения они попросту дохнут. - Так вот, эта старушка распахивает свое окошко и швыряет гребнем Раю прямо в физиономию, и он валится навзничь и тянет меня за собой. А пока летит, он безумно орет, что разобьется сейчас насмерть, так что все соседи повыскакивали, чтобы взглянуть, что там за заваруха. - Мы каким-то чудом умудрились добежать до пекарни и уже почти заскочили в свои спальни, когда мама открыла дверь нараспашку и нас поймала. Конечно, она не знала, что мы шлялись по улице, так что мы имели все шансы отмазаться, но потом она спросила Рая, какого черта у него в волосах торчит женский гребень. - Дай-ка догадаюсь, - встряла Джоанна, закинув руки за голову, – она его этим гребнем отдубасила. - Ты почти права. То есть, ему было уже шестнадцать. И он покатывался со смеху не переставая. Думаю, мама была здорово расстроена, что мы вымахали уже такими большими, что она не может толком нас отделать. Особенно Рая. Он просто смеялся, что бы она ни делала. - Вроде бы он классный парень, - предположила Джоанна. Она была почти уверена, что Пит улыбается. - Самый лучший на свете. Думаю, вы бы с ним спелись. Конечно, он бы счел, что ты роскошная девчонка, и тут же в тебя влюбился бы. А после того, как ты разбила бы ему сердце, полагаю, вы могли бы стать хорошими друзьями. - И с чего ты решил, что я разбила бы ему сердце, булочник? Пита душил смех. - Как будто ты плохо себя знаешь… Не пойми меня превратно, я люблю тебя как сестру, но, мне кажется, тебе нужен кто-то не настолько… нежный. - Так, значит, он пухляк? - О, нет, вовсе нет, и он мог бы даже разорвать тебя на части, - поправил он ее. – Он даже сильнее меня, и крупнее. Я имею ввиду, что ты заставила бы его плакать. - Наверняка не в первый раз. - Да и не в последний, полагаю, - добавил он со знанием дела. Самоуверенный ответ вертелся у нее на языке, когда скрежет металла о металл знаменовал собой очередной подъем ее камеры, заглушив все остальные звуки.***
Это был Президент Сноу. На вид он был все тот же. Он всегда выглядел одинаково. Злорадным. Весьма самодовольным, как змея, что греется на солнышке на скалах. - Джоанна, - он улыбнулся. Вслед за ним в камеру вошел огромных размеров мужик с холодными глазками и стального цвета седой шевелюрой. На миг он остановился и взглянул на нее так, что у нее кровь застыла в жилах, а потом плавным движением, которому она была не в силах помешать из-за головокружения и общего истощения, он умудрился оказаться позади нее. Жестокой уверенной рукой он завел ее кисти за спину и крепко припечатал ей запястья. Джоанна ответила президенту максимально красноречиво, смачно сплюнув изо всех сил в его сторону. Несмотря на расстояние, отдельные брызги действительно попали ему в лицо. - Я польщен, что время, проведенное вами у меня в гостях, не умалило вашего обаяния, - сказал он спокойно, вытирая слюну с лица невероятно дорогим, судя по виду, платком. - Отъебись, - прорычала Джоанна. Она не могла толком держать голову прямо, потому что человек с холодными глазами за ее спиной удерживал ей руки под странным углом. Ее голова свесилась вниз, и поза получилась раболепной, хотя она пыталась прожечь Сноу взглядом насквозь. Президент усмехнулся про себя. - Ах… моя дорогая. Вы всегда были самой откровенной среди всех победителей. Это, вероятно, ваше самое привлекательное качество, - его улыбка задержалась еще на мгновение, а потом будто спала, и взгляд у него стал весьма расчетливый. - Но, раз уж вам так хочется поскорее приступить к делу... Седовласый еще сильнее стиснул ей запястья, так, что она перестала чувствовать пальцы. Он так перекрыл ей ток крови, что она уже не могла толком держаться на ногах. - Я решил, что обмен, который мы осуществили с вами несколько лет назад более не… действителен. Присутствующий здесь Тред, - и он жестом указал на мужчину позади нее, - только что вернулся после весьма успешной кампании. Я ему очень благодарен, а раз так, уверен, что тет-а-тет с такой победительницей, как вы, будет ему достойной и… удовлетворяющей его наградой. Против воли Джоанна почувствовала, что ее легкие отчаянно пытаются схватить побольше воздуха. Она едва не теряла сознание от недостаточного притока крови к голове. Она говорила себе, что ждала подобного уже многие годы. Что всегда знала: однажды это случится. Ведь она же была в тюрьме. В капитолийском застенке. Но стальные канаты, набухавшие у нее в животе, все равно не отпускали. Заметив ее панику, Сноу довольно улыбнулся: - Ты должна помнить Джоанна, что ты навсегда моя данница. Не важно, куда ты собираешься. Не важно, где ты находишься. Я всегда буду тобой владеть. - Болтать не то же самое, что владеть, ты, сукин сын. А ты только и делаешь, что болтаешь. - Возможно, так оно и есть, - усмехнулся он беспечно, - однако, полагаю, для твоей мамы наши разговоры плохо кончились. Тред, делай, что хочешь. В пределах разумного, конечно. Она до сих пор не сказала нам ничего стоящего, так что я бы предпочел оставить ее в живых и сохранить за ней способность разговаривать. Наслаждайся, Джоанна. Уверен, это окажется для тебя интересным опытом. Она отчаянно хотела, даже жизнь бы отдала за то, чтобы иметь возможность плюнуть ему в лицо еще разок. А потом мужик позади нее швырнул ее на пол и не осталось больше никаких возможностей чего-либо желать. Она боролась, потому что не бороться не могла, но, по большому счету, смысла в этом не было. Она была слаба, истощена, обескровлена и наполовину безумна, тогда как ее противник был на пике физической формы. В конце концов, она оказалась на спине, с заломленными назад руками, пока он сдирал с нее штаны. Он заставил ее посмотреть на себя и растянул свои тонкие губы в ужасном насмешливом подобии улыбки. Если бы ее запястья не были скованы, она бы впилась ногтями ему в щеки, раздирая плоть в клочья, чтобы там образовались огромные дыры, чтобы он больше никогда не смог улыбаться, даже если бы это было последнее, что она смогла бы сделать в жизни. Но она не могла. Так что она просто оскалилась ему в ответ. Последовал особо жестокий удар по голове, а потом ее перевернули на живот, и все стало еще ужаснее. Она стиснула зубы и стала думать о Хвое, о том, как она невероятно счастлива, что он мертв. Ведь это было то, чего он так отчаянно боялся. И это происходило прямо сейчас. Словно та болезнь, что убила его, холод опустился ей на сердце. Она ничего не чувствовала. Ничто больше не имело значения. Не могло иметь значения, если она собиралась остаться в живых и не сойти с ума. Это было не то, за что умерла ее мать. Она не доставила седовласому мужчине довольствия услышать от нее хоть один звук, просто грызла свою щеку, пока его рука оставляла четыре глубоких когтистых следа на ее бедре. Она сосредоточилась на боли, как будто это был яркий свет, который мог перенести ее на другую сторону всего происходящего неповрежденной. Она сосредоточилась на ощущении горячего тока крови, которая струилась по ее ногам и капала с ее губ и из носа, и из всех порезов на ее теле, которые его жестокость вновь открыла. Джоанна приноровилась, почти привыкла к боли. Ведь в некотором смысле боль – всегда боль, вне зависимости от ее причины. Но только в некотором. В конце она оказалась лежащей на боку, там же, где он ее бросил. Щека ее была прижата к холодному бетону. Джоанна чувствовала, как вязкая, застывающая жидкость вытекает на внутреннюю поверхность бедра. Ее тело было странно отделено от сознания, словно бы больше ей не принадлежало, и на его месте оказалось какое-то странное чужеродное нечто, которое она больше не могла контролировать. Говорить - не то же самое, что владеть. Это лишь и оставалось правдой. Сноу все еще не владел ею. Все еще не мог ею владеть, даже после всего, что он у нее отнял. И он никогда ей не овладеет. Но сейчас она не знала, владеет ли еще сама собой. Может, она уже превратилась в ничто, в бесплотный дух, парящий в вышине, покинувший тело, сгусток плоти, который предал ее, оказавшись настолько слабым, что кто-то другой смог им овладеть. Громкий, все нарастающий стон из смежной камеры заставил ее встать на колени, а потом и на ноги, ведь паника, которая овладела ею, была теперь даже сильнее, чем когда она поняла, что вот-вот с ней должно было случиться. Только не с ним тоже. Пит Мелларк, хотя он был и силен настолько, чтобы убить такого здоровяка, как Брут, был все еще мягок в том смысле, в каком он описывал своего брата. В самом лучшем смысле, в каком человек может быть мягок. В каком совершенно не была мягкой Джоанна. Он всегда умел хранить в себе надежду. И все еще был способен, хоть немного, но оставаться отчасти нормальным даже после всего, что ему довелось пережить. В отличие от Джоанны, душа которой уже не могла вместить больше горечи и боли, что ей пытались причинить, потому что уже была внутренне надломлена, Питу можно было еще нанести непоправимый урон. И его должны были сейчас сломать таким образом, что после этого никто не сможет его починить. Она не могла расслышать, что сказал Сноу, только тяжелый удар двери, закрывшейся за ним. Видимо, он не стал злорадствовать над Питом так же долго, как делал это над Джоанной. И было совершенно ясно почему. Ведь всего лишь одна вещь из уст Сноу могла довести Пита до того же исступления, в каком пребывала Джоанна. «Вот что я собираюсь сделать с твоей «женой», когда я до нее доберусь. И я собираюсь заставить тебя на это смотреть». Отдаваясь эхом от пола, послышались звуки борьбы, раздираемой ткани и придушенные визги раненного животного. И она не знала, что подслушал он сам в момент, который, казалось, был и только что и целую жизнь назад, или что он делал, когда это слышал, но она должна была, по крайней мере, сохранить ему эту крошечную частицу достоинства. Так что она заткнула уши, чтобы уберечься от этих ужасающих звуков и попыталась вспомнить что-то о семье, о которой он ей рассказывал. О днях, что он провел со своими братьями. О тех временах, когда его любили. К сожалению, даже зажав руками уши, Джоанна быстро хорошо изучила то, как кричит Пит Мелларк.***
Через какое-то время после того, как крики и возгласы стихли, она, в конце концов, оторвала руки от ушей, не зная, чего теперь ей ожидать. Она понимала лишь, что ее рубашка полностью пропитана слезами. Было не ясно, когда она начала плакать, но, возможно, она и не прекращала этого делать с того самого момента, как ее швырнули на пол. - Малыш? – начала она, не зная, что еще сказать. Прошло несколько минут, прежде чем она услышала еще что-то, кроме его тяжелого дыхания в ответ. - Ну, - сказал Пит дрожащим, но отчаянно сдержанным голосом, как будто лишь шутя он мог не развалиться на куски, - когда я мечтал о том, как потеряю девственность, я определенно думал не об этом. - Я тоже, - Джоанна слабо ухмыльнулась, шокированная глубиной его язвительного юмора. Она ощутила, как уголки ее губ приподнимаются вопреки ее желанию. Вопреки всему. Может быть, это был просто голод. Или знание того, что они оба находились в том самом месте, где собирались умереть. Может быть, ничто уже не имело значение. На этот раз взаправду. Это началось с кашля. А может быть, с хихиканья. Но чем бы это ни было, она смеялась сейчас сильнее, чем прежде когда-либо в жизни. И Пит смеялся тоже. Она могла расслышать, как он судорожно хватает ртом воздух, звуки эхом отдавались от стен ее камеры, проникая в сточную трубу. - Мы здесь с тобой умрем, - хихикала она. – Возможно, надрываясь от крика. - Ага, - он резко вдохнул, - думаю, так все и будет. Однако странно, насколько смех и рыдания порой могут быть похожи друг на друга. _____________________________________ Комментарий автора: Я хочу добавить, что я проводила изрядный объем исследований относительного реакции на подобные травмы. Реакция на такого рода нападения варьируется чрезвычайно широко, и данная основана на компиляции из анекдотов, а не на некой ожидаемой «здоровой реакции». Потому что ее просто нет. Случившееся чудовищно, и каждый человек справляется с этим по-своему.