POV Эрик
Ей восемнадцать лет. Она сбежала в Бесстрашие из небольшого поселения изгоев. Она сама изгой. Афракционер. Она никогда не проходила тест на профпригодность, который помогает понять переходнику, где его место. И ей никогда не пришлось бы делать этого, если бы она знала свое место, если бы она не была настолько глупа, что перешла в эту фракцию. Во фракцию, где есть я. Если бы. Щурится. Свет в комнате действительно яркий, и её глаза к этому едва ли сразу привыкают. Мне плевать на временные неудобства. Моя цель — узнать, кто она такая. — Садись, — толкаю её в сторону кресла, одновременно отпуская её запястье. — Зачем? Что ты будешь делать? Если есть в этом мире что-то, что я не люблю также сильно, как характер Лины — так это назойливые, ненужные, допекающие меня, вопросы. — Если ты по-хорошему не сядешь в это кресло, то я усажу тебя в него силой, — подхожу к небольшому столу, который стоит рядом с креслом, и из первого выдвижного ящика достаю сыворотку симуляции. Конечно, её можно было бы не переливать в стакан, а просто ввести внутривенно, сделав укол, но вот уж доброта моя. — Пей, — наконец, протягиваю ей прозрачный стакан с сывороткой и вижу, как дрожат её руки. — Что это? — Бесишь. — Что это, Эрик? Она спрашивает настойчиво, но осторожно, видимо, понимая, что уже ходит по краю моего терпения. Наверное, она также понимает, что я слежу за каждым её движением, слежу за каждым изменением на её лице, слежу за её поведением в целом. Я на стороже. — Пей до дна. Неужели ты еще не поняла, что мои приказы надо выполнять? Я ей не друг. Я им никогда не был. Я тот человек, от которого ей надо было бежать сломя голову при первой возможности. Она не нравится мне. Она не дорога мне. Она никто для меня. Вот и вся история. — Мы снова возвращаемся к этому? — вижу, как от удивления и непонимания её брови ползут вверх, и ухмыляюсь. А чего ты хотела, девочка? Розовых плюшевых медведей, сердечки и прочей по-доброму ванильной хуйни? Не бывать этому. Не со мной. Мы никогда не уходили от моей грубости, просто время от времени я позволял её сердцу заполонить свое. — Мы от этого и не уходили, — морщится, словно съела что-то горькое, медленно подносит стакан к губам, делает глубокий вдох и, судя по всему, принюхивается, пытаясь уловить нотки яда. Значит, не доверяет мне. Значит, что хоть чему-то её жизнь научила. Нет, Лина, травить я тебя не стану. Не сейчас и не так. — Ты погрузишься в состояние похожее на сон, и там тебе нужно будет сделать выбор. Именно он и определит к какой фракции ты проявляешь большую склонность, и в какую тебе следовало бы перейти родись ты не в семье изгоев. Быстро допивает сыворотку и неловко откидывается в кресле. Замечаю, что она щурится так, словно не спала несколько суток и, наконец, закрывает глаза. Всё, что я успеваю — это поймать стакан, который она невольно отпустила. Ставлю его на стол и вглядываюсь в монитор, пытаясь понять, кто же такая эта Лина, девочка, которая сбежала из своей жизни. Бесстрашная? Может быть. Иногда. В некоторые моменты в ней, в её глазах, появляется что-то такое, что очень даже подходит этой фракции, хотя я и не до конца принимаю это. Вообще не принимаю это. Умная? Вот чего нет — того нет. Она маленькая, глупая и мечтающая девчонка. Чересчур наивная и слишком самонадеянная. Она кто угодно, но не умная. Дружелюбная? Да. И хоть, как я понял, друзей у нее в этой фракции практически нет — она была бы хорошим другом. Альтруистка? Да. Опять. Даже со мной. Её душа жаждет помогать сирым и убогим, возможно, потому что она сама такая, и как никто другой понимает, как это тяжело. Искренняя? С этим куда сложнее, чем с альтруизмом, ведь она, в силу определенных обстоятельств, много врет. Всем. Ну, или практически всем. Во всем. Компьютер фиксирует тот выбор, который делает Лина и компьютерные выводы появляются один за другим:— Эрудиция; — Отречение; — Искренность; — Дружелюбие; — Бесстрашие.
Теперь уже мой мозг фиксирует результаты тестирования, а в мыслях тяжелым молотком стучит только одно слово. Дивергент. Не скажу, что я удивлен такому результату — в глубине души, я предполагал, что это возможно, и я бы даже удивился, если бы она была кем-то одним. Но еще на периферии сознания, где-то в глубине души, совсем глубоко, я надеялся, что она не дивергент. Надеялся, что хотя бы тут жизнь не подставит ей подножку. Я Эрик. Самый молодой лидер фракции Бесстрашия. Один из пяти лидеров. Меня никогда не любили и, возможно, именно поэтому никого не люблю и я. Любить — это трудно. Любить — значит отдавать, не требуя ничего взамен. Я не умею. Я просто так не умею. Лина свалилась мне на голову, перевернув мою жизнь на 360 градусов. Ей восемнадцать лет. Совсем юная девчонка, которая по несчастливой случайности оказалась на моей дороге. А еще, она оказалась дивергентом. Блядским, мать вашу, дивергентом. Изгойская девчонка оказалась опасной для общества, представляете? Общество не принимает таких, как Лина. Но будет честным, если в таком случае общество отвергнет и меня. Тяжелый случай. Я — тяжелый случай. Лина — тяжелый случай. Больные, у которых нет ни малейшей надежды на спасение. Она еще с трудом выживает, а я давно уже в могиле. В холодной, в тёмной могиле, где мою душу уже давно жрут черви. Слышу с какой жаждой она втягивает воздух и запускает тонкую ладонь в волосы, взъерошивая их. Не дожидаясь, пока она придет в себя, я беру её за руку и молча направляюсь к выходу. Она спотыкается, пару раз чуть ли не падает, ругается и всячески пытается что-то выпросить у меня. — Эрик, отпусти, отпусти! — орет так, словно я вырываю ей ногти или, например, просто выжигаю кончики пальцев, но благо, сейчас практически ночь, а значит, в рабочей части бесстрашия мы практически никого не встретим. — Да пусти же меня, отпусти! — пытается освободиться, выдернуть свою руку из моей, но я был бы не Эриком, если бы позволил ей это сделать. Напротив, сжимаю еще сильнее, и, скорее всего, на тонкой коже останутся синяки. Я не сбавляю темпа, и вот, мы уже выходим из мрачного помещения и идем к моей машине. Мне хватает несколько секунд, чтобы достать ключи из заднего кармана джинс и нажать на кнопку. Веду её к пассажирскому сидению и рывком открываю дверь. Так же резко сажаю её в машину, а вот мысли в голове хаотичны и здравому рассудку не поддаются. Я должен убить её. Это же Лина. Она обманным путем сбежала из поселения изгоев во фракцию. Она оказалась дивергентом. Она — одно сплошное недоразумение. Ошибка. И то, что я должен сделать — это просто естественный отбор. — Если попробуешь бежать, — начинаю я, и она испуганно поднимает на меня глаза, — хотя бы дернешься — пристрелю на месте. — одергиваю куртку и показываю ей пистолет, чтобы убогая убедилась в том, что бежать — действительно плохая идея. Я готов воспользоваться этим пистолетом. Я думаю, что готов. Закрываю дверь, быстрым шагом обхожу машину и сажусь за руль. — Что происходит? Куда ты отвезешь меня? Завожу машину и стараюсь не смотреть на неё: не фиксировать дрожащие руки, испуганный взгляд и просто, не фокусироваться на ней. — Ты так и будешь молчать? Мне нужны ответы, Эрик! Мне нужно знать! Никак не может успокоиться. Вот же блять. Противный, писклявый голос отдавался в моей голове неприятный беспокойством. Мне это просто не свойственно. Мне не свойственно беспокоиться о ней. Разворачиваю машину и давлю на газ. Периферическим зрением замечаю, как она съеживается, вжимается в сиденье и зажмуривается так, словно хочет создать видимость, что у нее вообще нет глаз. — Я выпрыгну из машины, если ты не объяснишь мне, что мы делаем. Ага, как же. Выпрыгнет она. Интересно, как бы эта дура открыла дверь. Ладно, если ты, Лина, так хочешь знать, что же все-таки происходит, то будь готова принять эту правду. — Едем в дружелюбие, — я не настроен на дружеские беседы и скорее всего, она поняла это с первого слова. С первой буквы. Вообще, надеюсь, что она поняла, что я не особо дружелюбный еще тогда, в забегаловке, когда я прижал её к стене. — Зачем? У меня склонность к этой фракции? Идиотка, свалившаяся мне на мою голову. — Да, — отвечаю я и делаю глубокий вдох. — А потом отвезу тебя в отречение. — Зачем? — её голос дрогнул на первой букве, и кажется, в её ебанутом, неподвластном моему пониманию, разуме, начинают играть первые нотки настоящего страха. — После отречения поедем в Искренность. — Зачем ты делаешь это? А она действительно начинает бояться где-то на уровне инстинктов. Дикий, необузданный, первобытный страх. — Ну, а потом я верну тебя в Бесстрашие. Считай, это такая экскурсия по тем фракциям, к которым ты проявила склонность. Теперь эта наивная бестолочь еще сильнее запуталась, а я, если честно, заебался выстраивать у себя в голове стратегии, при помощи которых она должна выжить. Один маленький человек. От горшка два вершка. Пятьдесят с хером килограммов. А проблем столько, сколько я за всю жизнь не получал. Для меня было бы проще, если бы её не было. Просто не было. Для многих было бы проще, если бы не было меня. — Что это значит? Говори яснее в конце концов! Мне нечего ей сказать. Долбанный дивергент. Сидела бы ровно на жопе у изгоев, и всё было бы куда проще. Осталась бы жива, хотя бы. Уж точно не познакомилась бы со мной, а это, между прочим, ключ к выживанию. Сильнее давлю на газ. 80. 100. 120. 140… — Сбавь скорость, пожалуйста! Боится. Очень. Я тоже. — Поверь, тебе уже всё равно — жить или умирать. Лучше уж так, чем в руках тех, кто сделает твою смерть гораздо мучительнее. Переключаю скорость, и машина ревет. Мы мчим по пустой дороге туда, где я уже был однажды, но очень давно. Настолько давно, что я практически забыл, что значит жить на границе смерти, забыл, что значит любить свою жизнь. — Пожалуйста, помедленнее! — кричит на весь салон и опускает голову. — Будет лучше, если мы сейчас разобьемся, Лина, ведь ты, когда пришла в эту фракцию, когда свалилась мне на голову, не думала о том, как повлияешь на мою жизнь, да? Не думала о том, как навредишь всем, кого ты знаешь? Не думала о том, что за помощь тебе — убьют? Вот теперь ей по-настоящему страшно. Что и требовалось доказать — маленькая девчонка, которая не понимает, чего хочет от этой жизни. — Прошу тебя, остановись! Сбавь скорость! Вопль полный отчаяния, страха и… обреченности? Замечаю, что она начинает рыдать навзрыд и, пряча лицо в ладонях, наклоняется ниже, к коленям. Плачет. Сильно. Горько. Больно. Даже мне. Хватит с тебя, Лина. Хватит. Начинаю сбавлять скорость, и теперь, когда машина не рычала, а просто гудела, наслаждаясь спокойной ездой, её рыдания были слышны еще отчетливее, еще сильнее. Наверное, именно это и называют срывом — точкой невозврата, после которой или не будет ничего, или будет всё. — Убей! — Что? Я не понимаю о чем она, не понимаю, как Лина, которая еще недавно так отчаянно, с такой жаждой боролась за свою жизнь, сейчас вот так вот легко сдается. Мне. — Убей, Эрик! Меня, себя — всех, кого душа желает убить. Всех убей! Убей! — она выпрямляется и ударяет меня в плечо. — Ты бесчувственный! Я в жизни не видела такого жестокого человека, как ты! Ты не понимаешь, что значит быть человеком! Убей, давай же! — Убью, Лина, убью. Девушка отвернулась к окну, а я не сводил глаз с дороги. То, что произойдет совсем скоро, или сломает её окончательно и бесповоротно, или сделает сильнее. Я не знаю, что я буду делать с ней на этом поле, но точно знаю, что это нужно нам обоим. Этакий пинок под зад, чтобы уже начать действовать. Ей всего восемнадцать лет. И так быть просто не должно. До точки невозврата ехать оставалось полтора часа. Я не планировал травить тебя сывороткой, Лина. Травля начнется через девяносто минут. Я никогда не был хорошим человеком. Никогда. Люди всегда видели во мне только проблему. Недавно я подумал, что, возможно, для меня не всё потеряно. Возможно, есть что-то такое, маленький кусочек света лично для меня. Собственное право на счастье. Пусть мимолетное, но моё. Сейчас я понимаю, как сильно ошибся. Когда мы подъехали к нужному месту, Лина начала озираться по сторонам, а я никак не мог понять, что мне сейчас делать. — Выходи из машины. Дважды просить не пришлось — она хотела сбежать из этой машины в тот момент, когда я посадил её в неё. Пока она отстегивала ремень безопасности, я вышел из салона и направился к багажнику, чтобы взять лопату. — Где мы? — не заметил, как она оказалась так близко ко мне. Красивая она девка, если честно. Когда не раздражает. Сейчас, когда прохладный утренний ветер развивал её волнистые волосы, я поймал себя на мысли, что хотел бы прикоснуться к ней: провести пальцами по бархатистой коже, накрутить на палец локон шоколадного цвета. Я просто хотел обладать ею. Сглотнул, пытаясь совладать с секундным порывом. — В Дружелюбии, разве ты не поняла? Ах, ну да! Откуда изгою знать о том, как выглядят фракции. Сейчас, чтобы не думать о том, как бы я трахал её на этом поле, я хотел задеть её. — Что мы тут делаем? — она старается игнорировать мой недружелюбный тон, но я замечаю её волнение. — Ты будешь копать, а я закапывать, — она кидает на меня непонимающие взгляды, а я делаю несколько шагов ей навстречу и снова совсем не понимаю, что делать дальше. То, что я должен сделать, идет в разрез с тем, что я хочу сделать. — Что это значит? Слова вырываются быстрее, чем я сам успеваю осознать их, но назад дороги уже нет: — Копай, — кидаю ей лопату и на моё удивление, она с легкостью ловит её. — Себе могилу. — Ты серьезно? — она не верит тому, что я только что сказал. Я могу быть убедительнее. Но не хочу. — Когда-то это должно было случиться, Лина, я предупреждал тебя. На это ей нечего сказать — я действительно предупреждал её об этом. Каждый грёбанный раз, когда она на моих глазах попадала в самую жопу — я предупреждал. Девушка молча проходит мимо меня, и я для профилактики и убедительности толкаю её. — Похоронишь меня на поле подсолнухов? Очень мило, спасибо. Язвит. В своей манере. Думает, что я отступлюсь и не трону её. На самом деле, я бы еще как её сейчас потрогал. На поле подсолнухов. — Вся для тебя, детка. — я облокачиваюсь на машину, попутно доставая из кармана пачку сигарет и зажигалку. — За что, Эрик? Поджигаю сигарету. — За то, кто ты такая. Копай быстрее, — в её глазах злость вперемешку с непониманием, но мне практически плевать. Прикуриваю. — Боишься опоздать к завтраку? Выдыхаю сигаретный дым. — Ты, как всегда, права. Вижу, как она закусывает опухшую от продолжительных рыданий губу и ставит лопату в землю. Ей тяжело. Я вижу, как ей приходится напрягаться, чтобы копнуть хотя бы один раз. Я следил за тем, как она в прямом смысле роет себе яму, и выкуривал сигарету за сигаретой, отравляя себя, её и всё вокруг собственным никотином. Откашливается. Тыльной стороной ладони вытирает пот со лба и продолжает. Всхлипывает. Поднимаю свои глаза в небо и замираю. Ей всего восемнадцать лет. Она не должна умереть в такое утро. И вообще, в какое бы то ни было утро. Всхлипывает еще раз. И еще. И еще. Но не перестает копать и, если честно, я не совсем понимаю, как она сейчас справляется с этим. — Долго еще ждать-то? — расслабляться нельзя. Поддаваться чувствам нельзя. Вижу, как она выпрямляет спину и становится в половину оборота ко мне. — Уже проголодался? — Давно никого не убивал. Соскучился по ощущению власти над чужой жизнью. — За что? — она повторяет свой вопрос, упрямо игнорируя мои насмешки. — Кажется, я имею право знать. — и ты чертовски права. — Ты дивергент, Лина. Бесстрашие убивает таких, как ты. Тест показал, что в тебе есть и бесстрашие, и дружелюбие, и желание помогать, и даже, на мое удивление, склонность к правдолюбию. Вот от кого, а от тебя тяги к правде не ожидал. — Выходит, я настолько опасна, что ты вынужден убить меня? Ты настолько боишься меня? — судя по тому, как дрожит её голос — боится здесь только она, но черт, как же Лина права сейчас. Неужели, я действительно так боюсь ее? Неужели она опасна? И если да, то в чем это проявляется? — Ты просто в очередной раз доказала, что являешься ошибкой общества. Сама понимаешь, выживают сильнейшие. — Ты имеешь право лишать меня жизни? Имею ли я на это право? Вот так вот взять и стереть такую, как она, с лица земли? Убить её — имею право? — Лучше, если это сделаю я. Я ухожу от прямого ответа, и, наверное, она понимает это, но, на мое удивление, на рожон не лезет. Злится, наверное. Я бы точно злился, но Лина на меня не похожа. — Готово! — дерзит и всем своим поведением показывает, что плюет на то, что я буду делать с ней. На самом деле, ей не плевать. По глазам вижу. Резким движением отбрасывает эту чертову лопату и полностью поворачивается ко мне. Дрожит, но не может смотреть мне в глаза, чем злит меня еще сильнее. Эй, Лина! Я сейчас пристрелю тебя, сброшу в яму и закопаю. Кричи, дерись, беги! Делай, что угодно, но не показывай мне, как сильно я тебя сломал. — Хорошо. Хорошо. Все хорошо, — она снимает с себя черную куртку, которая уже изрядно потрепалась и отбрасывает её в сторону. — Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Я не одна. Когда на меня напали в твоей квартире, я очень испугалась, что умру одна. Человек не должен умирать в одиночестве. Хорошо, что я сейчас не одна. Перед глазами кадрами старого фильма проносятся моменты того дня, когда я решил рассказать о ней Максу, а потом обнаружил её с дырой в боку. Вспомнил, как боролся за то, чтобы она дышала. Вспомнил, как хотел, чтобы её сердце билось. Достаю пистолет, снимаю его с предохранителя, и, наконец, до одури перепуганная девушка поднимает на меня глаза. Я не хочу делать этого. Впервые за долгое время я не готов убить. — В сердце или в голову? Куда мне выстрелить, Лина? Куда мне выстрелить так, чтобы не ранить самого себя? Девушка всхлипывает и морщится. — Пожалуйста… — В сердце или в голову? — повышаю голос и понимаю, что то, что я вижу — расплывается. Мои собственные глаза затуманились из-за слабости, которую я питаю к этой девушке. Она моментально реагирует на изменение моего тона и вскрикивает, боясь, что я выстрелю. — В сердце. Стреляй прямо в сердце, — она медленно подходит ко мне, вплотную к пистолету, и я сглатываю. Как мне выстрелить ей в сердце так, чтобы пуля не задела моё собственное? Я не согласен, я не готов. Я не принимаю то, что чувствую по отношению к этой девушке. Это просто невозможно. Вижу, как в её глазах загорается маленькая искра, и я закрываю глаза. Не знаю зачем, может, так я подсознательно даю ей шанс убежать. Хотя кого я обманываю? От меня еще никто не убегал. Она делает отчаянный рывок в сторону, и уже через мгновение я ловлю её за запястье и грубым рывком возвращаю на место. Брыкается как сумасшедшая. Плачет и невменяемо бурчит что-то про то, чтобы я отпустил её. — Лина, ты совершила большую ошибку. Очень. Или нет? Или мне понравилось то, что она попыталась остаться в живых? — На секунду я поверила, что ты хороший человек. Как ты можешь так хладнокровно убивать невинных людей? Как ты можешь быть таким жестоким? Не все люди, которых я убивал были действительно невинны. — Я не хороший, Лина. Нужно было понять это еще в нашу первую встречу. Вижу, как она опускает свою голову и снова начинает плакать. — Пожалуйста, не делай со мной ничего. Пожалуйста. Прошу тебя, отпусти, — она совсем хилая. Чувствую, как она слабеет и начинает оседать. Ловлю её и начинаю держать еще крепче. Она боится каждого моего движения и снова начинает просить не убивать её. — Ну что ты за человек такой! Отпусти меня, пожалуйста! Отпусти, умоляю! Отпусти меня, отпусти! Прошу тебя! Вижу, как в ней потухает отчаянное желание убежать, спасти свою жизнь, но попыток она так и не оставляет. Снова начинает брыкаться в моих руках, и я толкаю её так, чтобы она упала. Теперь дуло пистолета смотрит ей в голову. — Пожалуйста, не делай этого! — Она поднимется с земли и снова пытается убежать, но дело гиблое. — Эрик, пожалуйста, не убивай меня! Смотри, Эрик, я живая. Живая! — дрожащей рукой девушка тянется к моей и, взяв её, прижимает к своей груди. Я никогда не хотел, чтобы её сердце переставало биться, а сейчас оно бьется как у загнанного в смертельную ловушку зверя. — Не делай этого! Нет такого человека, который родился бы плохим! Я не знаю, что ты пережил, что стал таким человеком, но, пожалуйста, хотя бы сейчас не пачкай руки в крови невинной девушки. Осознаю, что её точка невозврата приближается, и она вот-вот сдастся. — Ты думаешь, что такие речи трогают меня? — Хорошо! Давай, убей меня. Выстрели. Заставь мое сердце остановиться, но запомни меня, Эрик. Запомни это утро, когда ты убил невинную девушку. Потому что тебе за это воздастся. Она перешла к угрозам, чем, если честно, развеселила меня. — Я убивал и за меньшее. Вот и всё. По её лицу я вижу, что она сдается. Больше не может бороться, устала. Я тоже на грани. Рука, которой я держу пистолет — дрожит. Я был готов убить её. Я несколько тысяч раз представлял, как ломаю ей шею, как стреляю в сердце, как душу собственными руками. Но сейчас я просто не могу. Этот вихрь ворвался в мою жизнь, сметая на своем пути все мои мысли и желания. С того самого дня, как Лина чуть не истекла кровью в моей квартире все мои пути, все мои мысли — всё шло только к ней. Я сам шел только к ней. Но я не готов принимать это. Вот же блять: я не готов принять свою слабость к этой сопливой девчонке так же яростно, как и не готов убить её. Решение пришло само собой. — Ты так сильно хочешь жить, Лина? — Я хочу жить. Я опускаю пистолет и делаю глубокий вдох. Замечаю, что Лина всё еще смотрит на оружие в моих руках, и борюсь с желанием прижать её к себе и обнять. Борюсь с желанием, сделать её своей. — Смотри, Лина, тебе нужно выйти за меня замуж. Ты будешь жить только в том случае, если станешь моей женой. Я своих не трогаю. Моя фамилия даст тебе защиту. Сейчас только тебе выбирать: жизнь или смерть. Решение за тобой, Лина. Я поддержу любой твой выбор.