Forgiven

Испачкать руки кровью очень легко — это как моргнуть. А еще это самостоятельный выбор каждого. В каждом есть и белое, и чёрное. Но не все помнят о том, что сколько света — столько же и темноты. И это тоже выбор. Ощущение, словно я только что пробежала километр: левый бок покалывает, и воздуха катастрофически не хватает. Медленно вытаскиваю нож из его тела, но так и не могу отдышаться. Другую руку выставляю вперед, перед собой, чтобы показать ему, что я безоружна. И беззащитна. Лидер медленно поднимается с ножа, и его хладнокровное лицо не выражает ровным счетом ничего. И сдается мне, что этот нож для него — как слону дробинка. Наверное, ему стоит немалых усилий держать такую, ничего не выражающую, маску. Рывком за ту самую, выставленную вперед, руку он ставит меня на ноги, а я, кажется, взвизгиваю. — Давай, Лина. Убей меня. С трудом осознаю, что в другой руке всё еще держу нож: глаза слезятся, и понимание того, что я только что сделала, обрушивается с новой сокрушительной силой. Эрик медленно берет мою руку с ножом и приставляет к своей груди. — Что ты делаешь? — я просто не могу поверить в это. — Отпусти! Отпусти! — начинаю дрожать, как перепуганная маленькая девочка. — А ты не этого хотела? Разве я не испортил твою жизнь? Разве ты не хочешь убить меня? — его движения и слова — резкие, интонация не предвещает ничего хорошего, но стоит мне поднять на него глаза, как-то, что я увидела повергло меня в шок. Они у него слезились, — Разве это не я заставил тебя рыть себе могилу? — он сильнее сжимает мою руку, от чего я сильнее сжимаю рукоять ножа, — Будь смелее, Лина! Сколько можно тебя учить этому? Если начала, то заканчивай, убогая! — вскрикиваю и начинаю дрожать еще сильнее. — Отпусти, отпусти, отпусти! Не делай этого, не надо! — Убей! — не знаю, что сказать. По-моему, я окончательно теряю остатки внутреннего стержня и тупо перевожу заплаканный взгляд с окровавленного ножа на его лицо. — Боишься? Страшно стало? Не нужно, Лина. Ударь еще раз. — Не надо, не делай так, — свободной рукой держу его руку, ту, которой он держит мою с ножом, и пытаюсь тянуть её на себя, лишь бы снова не поранить его. — Умоляю, отпусти мою руку! — Давай! — Отпусти-отпусти-отпусти, — паника, всепоглощающий ужас и дикий страх, что я снова причиню кому-то боль. Пусть даже Эрику. Начинаю плакать навзрыд, и, наверное, он не выдерживает. Замечаю, как аккуратно он отпускает мою руку, и сразу же отбрасываю нож в сторону. Плачу еще сильнее и поднимаю правую руку ладонью к нему, не знаю зачем. Может, это мольба отчаявшегося? — Что случилось, Лина? Ты больше не хочешь убить меня? — Нет-нет-нет-нет! Это случайно вышло, помутнение рассудка, случайно… Называй как хочешь, я не умышленно… — вижу, какую пляску затеяли черти в его глазах, и становится совсем дурно. Перевожу взгляд на окровавленную ладонь и начинаю сильнее плакать. — Ты знаешь, что всё начинается именно с этого? Глазом не успеешь моргнуть, как тебе уже легко убить… Ну не знаю, собаку, кошку… невинного ребенка. — Нет-нет-нет-нет… Я не ты, я никогда не стану такой. — Станешь: первый шаг ты уже сделала. Не могу прекратить плакать. У меня руки в крови. Боже мой, я только что чуть не убила его! Мои руки в его крови! — Твоя рана, Эрик! Прижми рану, кровь… — он ничего не делает. Ни-че-го. Кроме того, что просто смотрит на меня и, наверняка, очень наслаждается этим зрелищем. — Рану надо прижать! — дрожащей рукой беру его руку и прикладываю к его ране. Его глаза по-прежнему слезятся, а губы дрожат. Впервые вижу его таким. Наверное, от злости. Бегу в ванную комнату и никак не могу перестать смотреть на свою окровавленную руку. Пару раз спотыкаюсь по дороге — глаза совсем затуманились. Подбегаю к раковине и включаю ледяную воду, которая тут же окрашивается в неприятный розовый. — Где… Эрик, где аптечка? — вытираю руку полотенцем и снова бегу к нему, по пути перебирая все шкафчики и ящики, искренне надеясь, что хоть в одном из них я найду бинт. Я настолько занята поисками аптечки, что не замечаю, как вальяжно Эрик подходит ко мне и снимает свою футболку. — А теперь ты снова играешь в невинную овечку, да? В один миг ты чуть не стала убийцей, за одну секунду ты чуть не стала такой же, как и я. Смотри, какой ты можешь быть, если тебе наступят на хвост. Ты, некогда невинная и чистая девушка, чуть не стала убийцей. Добро пожаловать в семью, Лина. Раз! И ты уже на тёмной стороне. — Как ты меня втянул в это? Как ты смог сделать это? Пожалуйста, Эрик, пожалуйста, не надо больше… Разворачиваюсь и снова иду в ванную комнату. Да, надо смыть остатки его крови — из-за спешки у меня не получилось сделать это с первого раза. — Смывай сколько хочешь, убогая. — Оставь меня одну. — Ты лишилась права что-то требовать примерно в тот момент, когда воткнула мне нож в живот. — А когда у меня было это право? Ты никогда не давал мне его, Эрик. — Значит, тебе будет легче привыкнуть. Нужно обработать твою коленку. — Что? Мужчина одним кивком головы указывает мне на правую коленку, и этого хватает, чтобы я вспомнила, как упала. — Сядь в свое кресло. С ума сойти! Ему абсолютно плевать на то, что только что в нём побывал нож, и он печется о какой-то коленке. Тем более о моей. Адреналин проходит, и я понимаю, что нога-то чертовски болит. Медленно дохожу до своего кресла и, усевшись в него, начинаю задирать штанину. — Лучше сними. Так будет удобнее. Спорить нет ни желания, ни настроения — пока лидер колдует над аптечкой, насколько могу быстро снимаю его некогда целые спортивные штаны. А он, к слову, по-прежнему без рубашки маячит у меня перед глазами своими мышцами. — Готова? Молча киваю головой и наблюдаю за тем, как педантично он расставляет возле меня всё, что нужно для того, чтобы обработать ссадины и опускается на колени. Дыхание спёрло, а по коже, к которой он еще даже не прикоснулся, пробежали мурашки. И разумеется, он их заметил. — Замёрзла? — медленно киваю головой и опускаю взгляд на обнаженные бёдра. Лидер быстро поднимается на ноги, достает из шкафа большой плед в темно-коричневую клетку и как-то уж совсем по-хорошему, по-ласковому, укладывает его на мои обнаженные конечности. Что он делает? Что это? Затишье перед бурей? Небольшое полотенце, смоченное тёплой водой коснулось моей коленки, и, можно сказать, я задрожала от неожиданности. Или от его участия?.. — Нужно очистить ранки от песка и тому подобного. — Зачем? — Чтобы дальнейшая обработка не прошла впустую. — Нет, зачем ты делаешь это? — Потому что ты моя жена. — Это не по-настоящему, сам же знаешь. — Хочешь, чтобы было по-настоящему? — он смотрит на меня снизу вверх и наигранно удивленно поднимает бровь. Отчего-то становится смешно: наверное, от того, что я никак не ожидала увидеть Эрика, стоящим передо мной на коленях, так заботливо обрабатывающим мою коленку. И черт, если бы еще это было неприятно… Отрицательно качаю головой, и он снова опускает голову вниз, к коленке. Клянусь, я только что увидела улыбку на его лице! Пока еще не полноценную, но намёк на нее точно был! Внутри всё сжалось в тугой комочек сомнений, непонятно откуда взявшейся нежности и желания запустить руку в его волосы и слегка потрепать, мол, да ладно, расслабься. Мягкие пальцы с совсем несвойственной ему ласковостью обрабатывают мои ссадины, и на пару минут я никак не могла понять, что же это за мужчина передо мной. Может быть, ради этого момента и стоило упасть? — Ой! — из странных и запутанных мыслей меня приводит в чувство его касание, которое стало совсем не нежным. Ясно, блять. А я-то всё никак не могла понять, где собака зарыта. — Ты моя жена, Лина. Один раз я уже сказал тебе это, но, видимо, твоих мозгов не хватает, чтобы понять всё с первого раза. Тогда повторяю в последний раз: ты, твоя жизнь, твой голос, даже твоё дыхание — всё моё. Без моего разрешения ты даже дышать не будешь, не то, чтобы просто говорить. Твои мысли — и те мои. — Адам — мой друг. Он единственный человек, кому я могу доверять. Он — единственный человек в моей жизни, которого я люблю, ты просто не можешь лишать меня общения с ним. — Если ты не хочешь оплакивать еще одну могилу, то лучше бы тебе не общаться с ним. — Ты специально это делаешь? Ты получаешь удовольствие от того, что пугаешь меня? — Ты вопреки всем предупреждениям сделала ошибку — я тебя наказал. Разве я не прав? Зуб за зуб, Лина. Бубню про то, чтобы у него все зубы повыпадали. — Что ты со мной сделаешь? — Давай решать проблемы по мере их поступления, дорогая? — он лепит пластырь на коленку и поднимается. — Выпей обезболивающее. — Не поможет. — Выпей, а потом уже решишь помогает или нет, — встаю со своего кресло и помогаю сесть в него лидеру. Морщится, но продолжает держать марку. Иду на кухню и наливаю ему воды, чтобы было чем запить таблетку. Что это такое? Почему так нормально? Подхожу и молча протягиваю ему прозрачный стакан. — Я пытаюсь проявить человечность. К тебе. — Ну, конечно, все потенциальные убийцы так и делают. — От тебя ничего хорошего не дождешься! — Я только что обработал тебе ногу. — Ты меня пытался похоронить! — Кто не без греха, убогая. Зубами отрываю пластырь от катушки и прикладываю бинт к его животу. Замечаю, как довольно он на это смотрит и снова практически улыбается. Интересно, а он вообще знает, как это делается? — Что насчет моих тренировок? Я же… я же должна пройти финальные испытания, — пальцами касаюсь его кожи: осторожно приклеиваю пластыри на бинт и искренне надеюсь, что он не видит моего красного лица из-за опущенной головы. — Посмотрим, — ответ такой же короткий, как и время моей нежности к этому эгоистичному куску… — Пока что, ты меня только разочаровываешь. — Честное слово, только ошейника не хватает. — У тебя на пальце, совсем забыла? Молча собираю всё, что требовалось для оказания первой помощи, обратно в небольшую аптечку и убираю её туда, откуда мучитель её достал. — Ты обещала приготовить лазанью, где она? — Что? — Тогда, когда ты накупила десять килограммов персиков — ты должна была приготовить лазанью. Вспоминаю тот день и содрогаюсь: помню, как вцепилась в Эрика и умоляла его не говорить обо мне Максу; прекрасно помню, с какими мыслями я тёрла сыр и как хотела, чтобы он нормально отобедал, когда всё закончится. И совершенно точно: я помню это ужасное, мерзкое, холодное и липкое чувство, обволакивающее всё тело — приближение смерти. — Я чуть не умерла тогда, вообще-то. — А тебе лишь бы не готовить. Смотри, ты обманываешь людей, обещая лазанью, что дальше? — он как будто бы насмехается надо мной, и от возмущения я была готова задохнуться. — Будь ты нормальным человеком, то давно бы уже ел свою лазанью. Я хочу нормальных взаимоотношений с тобой. Нор-маль-ных! В твоем лексиконе вообще есть такое слово? — Кто бы мог подумать, что такая невинная девушка может живого человека… — Не смей! Ты сам виноват! Что ты пытаешься сделать? — Просто пытаюсь сделать так, чтобы ты перестала корчить из себя невинную жертву. Помнишь, у тебя было отвращение ко мне? А теперь мы живем в одной квартире. — Я надеялась, что в тебе осталось хоть что-нибудь хорошее. Когда надеешься — жить чуточку легче становится, попробуй. — Вообще-то, убогая, надежды убивают. Пустые особенно. Ты не думала об этом, когда сбегала со своего законного места на помойке, верно? Поджимаю губы и проглатываю гордость. Он никогда не даст мне забыть о самой большой ошибке в моей жизни. Какой бы ни была моя жизнь дальше, кем бы я не стала — он всегда будет напоминать о моём «законном месте». — Я в душ, ты со мной? — лидер вальяжно берет еще, как мне кажется, влажное полотенце, в которое я имела смелости завернуться, и, медленно обходя меня в непозволительной близости, направляется в сторону ванной комнаты. — Ну уж нет. Да и полотенце у нас одно. — Думаешь, эта самая большая проблема? — он заигрывающе поднимает бровь, и я закатываю глаза. Напряжение покидает каждый мускул моего тела тогда, когда я слышу звук захлопывающейся двери и журчание воды. Наверняка же у него не только вода в холодильнике. Это же Эрик — он спит, пугает всех вокруг и пьет. Начинаю шарить по всем его ящикам и полочкам, в надежде найти хоть что-нибудь, что хотя бы ненадолго затуманит мой разум. И надо же, нахожу! В его прикроватной тумбочке вместе с презервативами и еще Бог весть чем. Едва ли открытая бутылка классического Джека. Мне понадобилось около двадцати минут, чтобы осушить бутылку. Кажется, сейчас я разлеглась на кровати и что-то напеваю. Вслух. Вода перестает течь, и мне кажется, что скоро зло покинет свою ванную. Ха-ха-ха-ха. Зло. Три буквы, а сколько смысла. Пытаюсь встать с его кровати, но почему-то теряю равновесие и падаю обратно. — Ты совсем ахуе… — Эй, ну-ка не хами! Ты как вообще себя ведешь? — Эй, пьянчужка, — Эрик подходит к кровати, берет в руки пустую бутылку и, кажется, очень удивляется, но я не особо различаю его выражение лица. Всё как-то в мутном тумане и, вообще, всё кружится, — Ты выдула всю бутылку, серьезно? — Я пару глоточков только сделала… — пытаюсь сесть на кровати, и, наконец, у меня это получается. Ну вот, теперь-то можно и вставать! Опираюсь руками на матрас и пытаюсь встать на ноги, но заваливаюсь чуть вперед и падаю на какие-то две подозрительно теплые перекладины. — Какая высокая кровать! Зачем такой высокой сделал? — поднимаю глаза и вижу серо-голубые глаза лидера. А потом и губы, искривленные в нагловатой усмешке. — Я выйду на балкон, подышу воздухом. — Чтобы ты с него упала? Я не для этого на тебе женился. — А для чего? Когда человек притворяется, когда постоянно носит маску, он забывает, что со временем, эта самая маска прирастает к лицу. Какой бы чужой маска не была поначалу, со временем она сидит как влитая. Один притворяется слабым, и в итоге, он становится слабым. Другой притворяется эгоистичным и жестоким и становится именно таким. Но что, если маски сорваны? Вырваны с мясом, и настоящее лицо просто ждет лучшего момента? Я не заметила, как сократилось расстояние между нами, как между его и моими губами остались какие-то жалкие миллиметры. Я не контролирую его. Его, себя, свои эмоции и его губы. Я не знаю, чего ожидать от него, но впервые не боюсь. Может, всё дело в алкоголе? Или в том, что я, наконец, просто перестала его бояться? Кровь приливает к щекам, давление, кажется, повышается. Как и температура в воздухе между нами. И, если честно, меня никогда в жизни так упоительно не целовали, как сейчас целует он.