Forgiven

Маленькая девочка лет пяти приближается к небольшому, но видно, что тяжелому зеркалу, висящему на стене, в длину чуть меньше её самой. Я рассматриваю россыпь веснушек на её лице и понимаю, что они очень похожи на мои. Как в детстве. Улыбаюсь и хочу протянуть к ней руку, но она хохочет, отворачивается от зеркала, золотистые локоны пружинят в этот момент, и она подбегает к высокому, широкоплечему мужчине. Инстинктивно хочется забрать её, ведь с незнакомцами так нельзя. Но что-то меня останавливает. Очень непривычное чувство. Очень. Так странно — эти двое меня как будто бы не замечают. Чувствую в себе почти непреодолимое желание обнять этого незнакомого мне человека, но в следующую же секунду вместо меня, но словно прочитав мои мысли, маленькая девочка делает еще пару шагов навстречу мужчине, обхватывает его широкую шею своими тонкими руками и всем телом, что есть силы, прижимается к нему. И все же, мне действительно очень хочется обнять его! Такое странное ощущение, что если я сделаю это, когда обниму, боль в сердце, что всё это время сжимала его в своём крепком кулаке, отпустит. Ком в горле. А вот этим двоим явно веселее и уж точно не до меня. Мужчина нежно, совсем по-отечески прижимает девочку к себе и целует в пухлые щеки. — Папа! И в следующее мгновение на месте этой девочки стояла я. Я прямо сейчас обнимала крепкие мужские плечи, вдыхала до боли знакомый аромат и именно мне прямо сейчас доставалась отеческая нежность. Я и забыла какого это — быть нужной просто потому что это ты. Это был действительно прекрасный момент. Действительно. И я в этот момент была тоже… прекрасна. Реальность оказалась куда хуже, чем то, что я только что видела в царстве Морфея: снова моя больничная палата, снова медсестра, которая колдует с капельницей, снова тяжелые веки и дыхание. Злоебучий день сурка. — Полагаю, раз уж ты снова можешь ходить, то испытания продолжаются. Холодный голос этой суки раздражал. Ну, я бы еще сказала, что совершенно точно, с самого утра, она — последний человек, которого я бы хотела видеть или слышать. Делаю глубокий вдох и закрываю глаза в надежде перевести дыхание и успокоить бурю, бушующую в груди, чтобы не наговорить ничего лишнего и не позволить всем им пробиться в моё сокровенно, в мое пространство, которое я так бережно, так старательно берегу внутри себя всё это мучительное время. Вдруг, кто-то кладет мне свою руку на предплечье и тянет с больничной койки. — Эй, почему бы вам просто не пристрелить меня к хуям? — я совсем не церемонюсь и всматриваюсь в лицо Джанин, пытаясь всем видом показать, что еще повоюю. А вот она холодная и расчетливая рептилия. Женщина холодно улыбается и протягивает свою руку к моему лицу. Через мгновение, заправляет мне за ухо выбившуюся из низкого, изрядно потрепанного хвостика, прядь. Раньше я и не знала, что люди умеют так улыбаться: вот, она вроде бы выглядит дружелюбной, губы плавно растягиваются в улыбке, но её глаза… они по-прежнему безэмоциональны, холодные и абсолютно ничего не выражающие. В этом и есть вся Джанин Мэттьюс. — Всему свое время, милая. Чуть позже мне разрешили принять душ. После чего взяли кучу разных анализов, просветили на рентгеновском аппарате, сделали пару сомнительных уколов, и я даже пропустила мысль, что меня решили убить, обескровив и облучив. Изощренно, но как раз в духе лидера этой фракции. После, снабдили чистой одеждой и накормили, довольно сытно, на мое удивление, даже разрешили пару часов передохнуть, и после чего, снова завели в закрытую светлую комнату, абсолютно пустую и холодную. Только смирительной рубашки не хватает. Комната без окон, белый, почти больничный свет лился с потолка, лампы раздражающе жужжали, а запах хлорки бил в нос так сильно, словно старался лишить всякого обоняния. За стеклом я увидела Джанин, но вместо какого-нибудь юнца с блокнотом и металлической ручкой рядом с ней стоял никто иной, как Эрик. Некогда любимый мной мужчиной. Изрядно помучивший, но, все-таки, любимый. Тошно. Едва ли получилось сглотнуть подкативший ком. Ненавижу его. Ненавижу. Хах, от любви до ненависти, говорят, всего один шаг. Правда, никто не уточнял большой или маленький. Еще через пару мгновений дверь в комнату снова открылась, и на пороге показался высокий мужчина, одетый в свободную одежду, соответствующую по цветам этой фракции: спортивные брюки темно-синего цвета и светлого цвета худи. Каштановые волосы местами торчали в разные стороны, придавая тем самым ему какую-то совсем юношескую, почти мальчишескую прозорливость. Хоть он и был лет на двадцать старше меня. И если меня постоянно обхаживали двое, а иногда и трое персональных телохранителей (как будто бы их действительно волнует моя безопасность), то он спокойно держался в компании одного такого бесстрашного. Кажется, они даже обменялись шутками, пока тот, как и все остальные, нас так старательно оберегающие, не разошлись по углам комнаты. Он немного сутулился, но почему-то, я даже сама не знаю почему, мне показалось, что это всего лишь прикрытие, притворство, маска. И в жизни… имею в виду, в нормальной жизни, он держится куда горделивее. — А теперь, деритесь, — голос Эрика раздается по всей комнате, и я снова поднимаю голову туда, где видела его в последний раз. Вспоминаю свои первые дни в Бесстрашие, и по спине снова пробегает холодок. Я никогда не привыкну к тому, каким его голос может быть. И простить, пожалуй, тоже никогда не смогу. Джанин что-то говорит ему, и тот согласно кивает. — Зачем? — я кричу. Чувствую, что я в металлической коробке, и стенки вот-вот расплющат меня. Страшно. Дико. — Нам нужно понять влияет ли дивергенция на пол и возраст, — на сей раз говорит Джанин. И тон у нее… такой приторно-сладкий, словно она объясняет своему ребенку, почему дважды два четыре, словно она этакая добрая, терпеливая мамочка, готовая всегда отвечать на вопросы своему неразумному чаду. Оцениваю мужчину напротив, и, кажется, он делает тоже самое. И справедливо не рассмотрев во мне абсолютно никакой угрозы, расслабляется. Он наносит удар первым, и я еле успеваю увернуться. Да, он старше и, скорее всего, куда опытнее, чем я, но я меньше по комплекции, а значит, быстрее. Это моё преимущество… Которое пока прячется в глубине других моих навыков и талантов, потому что следующий удар он наносит четко по лицу, и это больно! Следующие пару минут мы ходили кругами, он пытался бить, я пыталась уворачиваться. Иногда получалось. Наступаю ему на ногу (случайно, на самом деле), но пользуюсь случаем и ударяю его по ребрам. Еще через пару секунд, чуть ниже, в живот. Взгляд незнакомца темнеет и некогда карамельно-карие глаза становятся совсем черными. Мужчина быстро приходит в себя, и новый удар приходится мне по левому боку. Покачнулась, ахнула от боли, но быстро реабилитировалась и даже смогла нанести ему удар прямо в челюсть. А вот он, кажется, рассек мне губу. Я заметила, как на стерильно белую плитку тяжело опускаются багровые капли моей второй отрицательной. Делаю выпад и ударяю его куда-то в плечо. Удар получился не плохим, за тем исключением, что я целилась в челюсть. Кажется, мы могли продолжать так до бесконечности. От удара по собственному лицу я, к большому счастью, увернуться смогла, но тут же получила удар в солнечное сплетение. Дыхание перехватывает, слышу биение собственного сердца и загибаюсь. Он ударяет меня еще раз и я окончательно оседаю на холодный пол. — Прекратим? Я не хочу тебя бить. «Да уж, пожалуйста, хватит» — так бы ответил адекватно оценивающий свои способности человек. Даже Эрик посоветовал бы мне так ответить на этот вопрос в данной ситуации. Но моя похеренная адекватность отсыпалась в углу взрывной гордости, так что я не собиралась просто так сдаваться. — Еще чего. Наверное, пару секунд мужчина просто не мог поверить. Я бы тоже не могла. Откуда в такой маленькой, тощей девчонке столько бойкости и отчаяния? Откуда такое неумолимое желание умереть показать себя? И все-таки, надо отдать мужичку должное, он быстро взял себя в руки и даже позволил мне подняться с пола. Не будет добивать лежачего? У него определенно имеются свои понятия о чести. И мне это очень даже на руку. Пару секунд смотрю прямо в его глаза. Момент. Вспышка. Короткая, но яркая. Узнавание. Встряхиваю головой, гоню прочь от себя эти дурные мысли и привычку видеть в каждом того, кого давно ищу. Поднимаюсь на ноги и встаю в стойку, как учили в Бесстрашие. Я готова отражать и наносить удары. От чего-то я почувствовала невероятный прилив сил — впервые за долгое время я почувствовала в себе желание бороться за свою жизнь, доказать, чего я стою и что просто так от меня не избавиться. — Довольно, — снова холодный голос Джанин, призывающий закончить бой. Никто не победил, но уверена, она сделала необходимые выводы. Двое мужчин, что привели меня сюда и всё это время стояли, как тени, у стены, снова подошли ко мне, как бы всем своим видом показывая, что я не сбегу. Замечаю, как лидер умников коротко им кивает, и они командуют, чтобы я двигалась к выходу. — Не плохо держишься для соплячки. Мужчина, с которым я только что боролась, внимательно на меня посмотрел, а затем, тыльной стороной ладони, стер кровь с губы. Внутренне, я очень порадовалась, что все же сумела его задеть и с кровопотерей уйду отсюда не одна. Кажется, он вовсе не желал мне зла. И сдается мне, если бы его целью было прибить меня на сегодняшнем спарринге, то он бы сделал это безо всяких усилий примерно… в первые пару секунд. Сила обстоятельств или еще чего-то, что не особо меня волнует, заставила его быть здесь и делать то, что велит этот белобрысый гоблин, возомнивший себя самой умной. Ухмыляюсь и поднимаю на него глаза: — Ты тоже. Для старикана, — он качает головой и по-доброму улыбается, мол, я еще точно пожалею о своих словах.

***

— Он не плох, — Эрик наблюдает за тем, как двое амбалов уводят девушку из комнаты, и, наконец, поворачивается к матери, — Они оба. — Да, Лина была смелой, — Джанин что-то писала в своем ежедневнике, а затем, вложив в него свою ручку, закрыла его. — Но этого было мало. Эрик хмурится. Лицо этого мужчины, с которым Лину поставили состязаться сегодня, было ему смутно знакомым. Но вспомнить точно он не мог. Так, сухие, скудные очертания. — Кто он? Очевидно, он из Бесстрашия, — мужчина хмурится и намеренно придает интонации наплевательский тон, рассчитывая вывести мать на диалог. — О, ты удивишься, — в ярко-голубых глазах женщины показались злые, но очень игривые чертики, которые к тому же были полными фанатиками своего дела. — Удиви меня, — он искусно выгибает бровь и испытывающее смотрит на блондинку. — Никто иной, как бывший лидер Бесстрашия.