Forgiven

Я никогда не видела море. Когда я была совсем ребенком, то всегда просила Сару рассказывать мне о нем и как можно подробнее. Я представляла могучие волны, бьющиеся о скалы или, как эти самые некогда могучие волны белой пеной лижут мне ноги под свет закатного солнца. Я всегда представляла дельфинов: их гладкую, скользкую и сероватую кожу, представляла, как совсем бесстрашно прыгаю со скалы и рыбкой ныряю в соленую воду, гребу до самого дна или же, пока не начнет до боли закладывать уши, и только потом, разлепив глаза, начинаю как бы отталкиваться руками и выплывать из воды. Представляла, как красиво играют лучи солнца на поверхности синевато-зеленой воды, преломляясь во что-то до неприличия прекрасное под ней. Я представляла русалок, которые сидят на одиноких скалах, где-нибудь подальше от человеческих глаз, и расчесывают свои длинные волосы. И себя я тоже представляла одной из этих морских красавиц. Сара шутила, что если бы я могла, то на восемьдесят процентов состояла бы из морской воды. А я и не против. Где, как не в океане, можно ощутить опьяняющую свободу? Я родилась в маленьком, ничем не примечательном поселении изгоев, практически на границе с тем миром, который был за стеной. Об этом мире, кстати, как не парадоксально, я никогда не фантазировала: нас, детей, всегда им пугали. Мол, там живут страшные монстры, пожирающие души тех, кто встречается им на пути. И мы ведь боялись. И свято верили, что такие монстры существуют только там. На очередной симуляции, когда у меня закружилась голова, участился пульс, и носом пошла кровь, я вспоминала, как сидела на руках у Сары, слушая её рассказы о морских глубинах, и представляла себе запах соли и йода, дуновение морского бриза и крики чаек. И несмотря на внешнее недомогание и всю скверность ситуации, именно тогда в моей жизни впервые за долгое время снова появилось тепло. Где-то на уровне сердца. Потом были маленькие, прямоугольной формы окна очередной лаборатории, сквозь которые время от времени на меня ложились согревающие солнечные лучи. Сара готовила мой любимый морковный пирог. Любимый — потому что ничего другого я не пробовала, но все же, как бы наши дела не обстояли, она всегда находила то, чем могла побаловать маленькую меня. И я ей за это благодарна. Но в конечном итоге, я по прежнему тут. В одной из лабораторий фракции эрудитов с прямоугольными окнами. Какая же, все-таки, бестолковая и странная жизнь. А могло ли все быть по-другому? Могло ли все закончиться иначе? Может быть, где-нибудь в параллельной вселенной существует другая, счастливая Лина, которая живет в пригороде морского города, у самой кромки воды, собирает причудливые, но красивые ракушки, кормит по утрам чаек и, стоя на пристани в легком белом сарафане, провожает корабли? Я уже никогда об этом не узнаю, но мне бы очень хотелось, чтобы такая реальность все же где-нибудь, да была. Я очень болею за эту счастливую Лину. А сейчас чувствую, что силы покидают меня. Наверное, самое время испугаться, но я так боюсь, что мой страх заметят и меня снова заставят жить, что просто покоряюсь плотной темноте и липкому холоду. Мрачное ожидание конца, наверное, тоже было частью моей последней симуляции. Мыслями, я металась между детством в руках Сары и юностью с Эриком. Жаль, что я многое ему так и не решилась сказать. Надо было сказать. Например, что вовсе не хотела портить его размеренную жизнь и вторгаться в неё. Надо было сказать, что я просто хотела жить. В полном и прекрасном смысле этого слова. По крайней мере, я больше никому не испорчу жизнь. Особенно ему. Вот и хорошо. Я не вслушиваюсь в громкие голоса, призывающие меня открыть глаза, и не реагирую на чьи-то сильные пощечины. Хоть бы это все быстрее закончилось. Свет больно ударил по глазам, кто-то пытается поставить меня на ноги и бережно удерживает, помогая устоять на ногах. Едва ли у меня получилось хоть что-нибудь рассмотреть, как поняла, что задыхаюсь: сделала вдох, воздух обжег легкие и вылился из меня раскаленной лавой. Он делает несколько шагов ко мне, попутно ловя мою руку и притягивая к себе, прижимая к своей груди. Я же, как безвольная кукла, вздрагиваю в его руках и, кажется, прижимаюсь сильнее. — Всё, Лина, всё, — его широкая ладонь гладит меня по затылку. Он продолжает касаться меня. Снова и снова. А я же чувствовала, как начинаю оседать на пол, идя на поводу у слабых мышц, — Соберись, слышишь меня? — он мягко отстраняет меня от себя и встряхивает. — Пожалуйста, мне нужно, чтобы ты взяла себя в руки. Сейчас. Его просьба придала мне сил, но, судя по всему, даже их было недостаточно. Именно поэтому он и подхватил меня на руки, беря всё в свои руки. Ничего необычного. Эрик перешагнул через какое-то тело. Крови не было. Или, по крайней мере, я ее не видела. Впереди нас шел какой-то мужчина, периодически останавливаясь, наверное, для того, чтобы разведать обстановку. Я не знала, кто это, но его затылок показался мне смутно знакомым. А еще, я совсем не хотела вникать в события и просто молча уткнулась Эрику в плечо. Даже, если бы меня сейчас несли, чтобы сбросить с горы, я бы не протестовала. Наверное. Мужчина загружает меня на заднее сиденье какого-то автомобиля, а сам опускается за руль. Я мало что понимаю и меня сильно трясет. Забившись в самый угол заднего сиденья, я смотрела на мужчину, которого долгое время считала предателем, проклинала и ругала последними словами, но который только что вынес меня на руках, по-видимому, намереваясь спасти. Он был бледен, сильно измотан и казался гораздо старше своих лет. Мне стало страшно. Что могло так его подкосить? Не над ним же ставили эксперименты. Он нервно стучал пальцами по рулю, то и дело смотря то на свои часы, то на зеркало заднего вида, то оглядываясь назад, через плечо. Наконец, дверь открылась и рядом со мной на заднее сиденье опустился Том. Он тут при чем вообще? А через пару мгновений на пассажирское сиденье рядом с Эриком опустилась чересчур взволнованная светловолосая девушка. Смутно припоминаю, как плакала на её плече в полупустом коридоре. — Что происходит? — осмелилась тихо поинтересоваться я, но естественно мне никто не ответил. Подозреваю, что сейчас просто не самое подходящее время для объяснений. — Извини за задержку. Эрик коротко кивает. Взревел мотор, машина рывком двинулась с места, почти сразу же набирая большую скорость. Все молчали, явно размышляя о том, что только что произошло. Было бы неплохо знать, что именно произошло, но да ладно. Сейчас я знала только то, что рядом нет Джанин, я в компании человека, который не раз спасал мою жизнь (он же, к слову, и сам её ставил под угрозу), и я двигаюсь по направлению из этой чертовой фракции. И, если честно, пока меня все устраивает. Обернувшись, я смотрела в заднее стекло автомобиля на удаляющееся здание главного штаба. Здание, за стенами которого были только боль и отчаяние. И жестокость. Нечеловеческая жестокость. В окнах что-то вспыхнуло, но, что действительно произошло, я поняла только спустя пару секунд. Оконные рамы выбило, послышался звон падающего на асфальт стекла. Как завороженная я наблюдала за тем, как медленно огонь поднимается все выше, забирая за собой все больше территории. Маленькая вспышка на моих глазах превращается в ревущий большой огонь, забирающий с собой всё то, от чего я была бы не прочь избавиться: от боли, от паники, от страха еще хотя бы раз вернуться сюда. Языки пламени. Такие зловещие, такие грозные. Ярко-рыжие. Они отражались в ночном небе, окрашивая низкие кучерявые облака в кроваво-красный. Первое, что я почувствовала, когда попыталась открыть глаза — запах чистоты, хлорки. Сумев разлепить тяжелые веки и присев на кровати, я поморщилась — от быстрой смены положения в в глазах заиграли звездочки и закружилась голова. Значит, всё это не сон? Я жива? Я действительно жива? Ну точно, больничная палата: светлые стены с бежевым подтоном, унитазно-белое пастельное белье, односпальная кровать на колесиках, тумбочка, на которой лежат какие-то мази и перевязочные материалы, а рядом с ней и капельница. И, конечно, медицинская сестра. На стуле у стены я увидела женщину лет сорока: она была в белом халате, волосы собраны в аккуратный пучок, а круглые очки съехали на заостренный кончик носа. — А где… — я закусила губу, осознавая, что глупо спрашивать у бедной медсестры, которой в качестве подопечной досталась, пожалуй, самая невезучая девушка на все пять фракций, где сейчас Эрик. Или, хотя бы, Том. На худой конец. Поэтому, проще начать с низов. — А где я? — в горле пересохло и каждое слово нещадно скребло его. — В больнице святого Михаила. — губы женщины изогнулись в мягкой полуулыбке. — А конкретнее… это… — На территории фракции Искренности. — И-и-и-и-искренность, — вторила я, развивая голосовые связки. Вдох. Выдох. Судорожно. Словно на ребра что-то давит. И что-то такое теплое и соленое по щекам. Так, я действительно больше не в Эрудиции? Еще совсем недавно я переживала из-за того, что я изгой, что не смогу стать полноправным членом общества — всё это теперь кажется мне таким смешным и мелким. Потому что, когда ты роешь сама себе яму — это не важно. Потому что, когда кто-то ставит над тобой эксперименты, постоянно запирая в темноте — это не важно. Еще несколько часов (а может и дней) назад я не думала, что мне снова выпадет этот шанс — просто вдохнуть в себя воздух нового дня. Один на миллион. И мой. Опять мой. Может, я все-таки более везучая, чем я думала? Медленно, но верно до меня доходил смысл. Все кончено. Всему этому, всем этим ужасам пришел конец. Эрудиции пришел конец. И всему тому, что творилось в этой фракции тоже. Ко-о-о-онец. Наверное, со стороны всё выглядело так, словно у меня истерический припадок, но сотрудница больницы невозмутимо, очень терпеливо и даже с нотками некого сочувствия наблюдала за мной: я плакала, а потом смеялась; снова плакала и снова хихикала, как сумасшедшая, словно, тяжелый камень только что упал с моих плеч, даря невероятную легкость. Ну или как будто бы я обкурилась. Еле успокоившись, я решила все же задать женщине тот самый вопрос, который интересовал меня с того самого момента, как я открыла глаза: — А где те, кто меня сюда привез? — Я ничего об этом не знаю. А тебе надо побольше отдыхать и набираться сил. Подозреваю, что она все-таки что-то мне недоговаривает из-за милосердных соображений не тревожить лишний раз изрядно пострадавшую девушку. На бейджике было написано её имя — Эйна. Она приходила ко мне каждый день: приносила еду, книжки, обрабатывала раны. Иногда мы подолгу беседовали, чаще по вечерам. Но на мои вопросы она по-прежнему не отвечала, усердно ускользая от этих тем. А вопросов меня мучило очень много. Что произошло в ту ночь? Где Эрик? Как со всем этим связан Том? Что теперь с Джанин? А со мной? Даю скидку Эрику. Он запросто мог, вытащив меня, настрадавшись и натерпевшись, попросту вычеркнуть меня из своей жизни и свалить в закат. Наверное, после всего, через что мы прошли, я бы не стала его искать, а просто отпустила. Не стала бы навязываться и всячески напоминать о себе. Но сейчас я просто хочу знать, что с ним все хорошо, что он в порядке. Теперь я вздрагивала практически от всего: от громкого шума, от Эйны, резко входящей в мою палату. Отскакивала каждый раз, если она начинала тянуться ко мне. Я не могла нормально питаться, едва ли могла ходить от истощения. Нервного и физического. И до сих пор не могу спать. Для того, чтобы я проспала хотя бы пару часов, меня обкалывают сильными седативными. И все-таки, постепенно, медленно, но верно, мне становилось гораздо лучше. Я даже начала задумываться над тем, какое будущее ждет меня, когда я выйду отсюда? Если вообще выйду. Об этой перспективе я старалась думать как можно меньше. Я не жаловалась на условия своего проживания — они были не плохи. Палата хоть и не была очень большой, но все же со своим санузлом и прочими удобствами. Мне просто не на что жаловаться. Эйна хорошо обращалась со мной, но все же была единственной, кого я видела за последнее время. Будни, превращенные в неизвестность, стали давить. Панически давить. С недавнего времени, кажется, я вообще не терплю, когда меня закрывают в четырех стенах. Однажды, воспользовавшись тем, что моей милейшей надзирательницы не было рядом, я впервые решилась выйти за порог своей палаты. Тем более, двигалась я уже без чьей-либо поддержки, так что это только подкрепило мою уверенность в собственных силах. Дизайн коридоров мало чем отличался от дизайна моей палаты: такие же светло-бежевые стены и стерильный запах хлорированной чистоты. Коридор казался пугающе длинным, но с панорамными окнами. Я остановилась возле одного такого, пристально рассматривая улицу за ним. Я давно не была на улице. Солнце грело даже через стекло, но с настоящими лучами это, конечно, не сравнится. — Ох, вы покинули свою палату!.. — я услышала знакомый женский голос за спиной, а в отражении увидела Эйну. Не знаю, каким было мое лицо, но женщина замялась. — Впрочем… Если хотите, мы можем выйти на улицу, чуть-чуть погулять. Благодарно закивав, я осталась ждать медсестру у теплого, нагретого солнцем окна — она отошла за верхней одеждой. Ждать её, ощущая на себе лучи солнца — такого долгожданного, такого теплого, такого ласкающего — это было потрясающего. А от предвкушения вскоре встретиться с ним напрямую меня уже даже потряхивало. Эйна накинула на плечи какой-то свитер, а еще чуть позже, мы вышли из больницы. Оказывается, к ней прилагается чудесный сад. Видно, что за ним давно не ухаживали, но от этого не менее красивый. Когда-то здесь даже был фонтан. Я села на старую, обшарпанную скамейку, подставляя лучам солнца и теплому ветру запястья, шею и лицо. Я совсем забыла это чувство. И совсем не ценила, когда была такая возможность. Сколько я вообще провела в Эрудиции? А в этой больнице? Кажется, прошла целая жизнь. Моя жизнь. От свежего воздуха меня быстро стало клонить в сон и, конечно, от строгого и пристального взгляда Эйны это не укрылось. Она мягко похлопала меня по плечам: — Пойдем обратно, — мягко проговорила она. — Завтра придем еще. Кажется, именно с этого дня я по-настоящему ожила. Мы выходили на прогулки каждый день, постепенно увеличивая время моего пребывания на свежем воздухе, и хоть после этого мы по-прежнему возвращались в мою палату, а мне хотелось уже волком выть от однообразия будней и сбежать, было довольно не плохо. Мне есть с чем сравнивать. Дни тянулись медленно и однообразно. Один сменялся другим, а я продолжала игнорировать такие изобретения цивилизации, как календарь и зеркало. Изо дня в день не менялось ничего, за исключением, возможно, меня. Всё изменилось одним пасмурным утром, когда Эйна, стоя в дверях моей палаты, сообщила, что у меня посетитель. Собралась я мгновенно. Наспех причесав отросшие волосы и одевшись, я с замиранием сердца ждала того, кто придет. — Привет! Ну как ты? — светловолосая девушка перешагнула порог моей палаты, и кажется, я потеряла дар речи. Она поставила на мою тумбочку огромную фруктовую корзину и персиковый аромат разлетелся по всей комнате, делая меня еще чуточку счастливее. Эйна деликатно оставила нас двоих, а я, кажется, и вовсе растерлась. Села на кровати, притянув колени к груди и обхватив их руками, тяжело вздохнула. Довольно странное общение, учитывая, что я совсем не знаю свою посетительницу, разве что, когда-то имела слабость при ней поплакать. Выдыхаю и, все же, решаюсь задать вопрос: — С ним хотя бы всё хорошо? — Эрик… — ну, не трудно догадаться о ком я спрашиваю. — Ну, он жив. — А ты…? — я выжидающе смотрела на девушку, пока та устраивалась на краю моей скрипучей койки. — Мы так и не познакомились с тобой. Меня зовут Джулия. Я его сестра, — казалось, ей самой было неловко от этих слов. Нужно уже привыкать, Лина, что беда не приходит одна. Но все же, Джулия не похожа на своего брата: глаза ярче, взгляд мягче, нет той присущей только Эрику морозности. В ней больше человечности, что ли. Посмотрим. С каждой минутой вопросов всё больше, а она игнорирует мое замешательство, делая вид, что всё хорошо, что так и должно быть, и в больнице я сейчас просто потому, что неудачно упала с велосипеда. У меня болят глаза, взрывается мозг, вопросы, подобно пчелам, больно его жалят, но пожалуйста, Джулия, объясни мне хотя бы что-нибудь! — Я хочу всё знать. Мне это нужно. — Да это, в общем-то, длинная история, — Джулия грустно улыбнулась и положила свою ладонь на мою. — Эрик, ты знаешь, никогда не знакомил меня со своими подружками. А тут ты. Да и он еще оказался в опасной ситуации. В общем… он не из влюбчивых мужчин, понимаешь? Вначале, я скептически к тебе отнеслась. А потом он убедил меня, и я… ввязалась во все это, — она сделала глубокий вдох, явно собираясь с мыслями и продолжила: — Когда вы появились в Эрудиции, когда Эрик сообщил мне, что ты у Джанин… тогда я поняла, что надо ввязываться в это дело…ну, посильнее. Как только выдался удобный и безопасный момент, Эрик вывез меня в лес, и там у нас состоялся очень долгий разговор по душам, — Джулия хмыкнула и посмотрела в мои глаза. А мне же пришлось закусить губу, чтобы скрыть нервную усмешку: наверное, Эрик просто любит куда бы то ни было вывозить людей. И я слишком хорошо об этом знаю. Слишком хорошо, чем хотелось бы. — После этого мы решили все оставить, как есть. Я буду контролировать ситуацию снаружи, а он, в свою очередь, будет делать это внутри Эрудиции и одновременно с этим будем думать, как помочь тебе. Она почему-то не смогла продолжать, смотря прямо мне в глаза. На пару минут в палате воцарилось гробовое молчание. Я слышала, как на улице начался дождь, и сейчас тяжелые капли барабанили по окнам. — Лина, ты знаешь… Я не могу судить свою мать. И Эрик не может. Не имеет права. Она, все же, наша мама, — девушка со всем поникла, но я старалась не перебивать её, хотя мне было, что сказать о её матери. — То, что она делала с тобой… и такими как ты — это ужасно. Я поняла, почему свободные дивергенты собираются в группы сопротивления. И получается, их я тоже не могу осудить. Эрик позвонил мне пару недель назад, поздно вечером. Я никогда его не слышала таким обеспокоенным. Он стратег, понимаешь? Ты можешь злиться и ненавидеть его за то, что он сдал тебя матери, но и это была стратегия. А в тот вечер… в общем, я приехала к нему. Мы тогда не спали несколько дней, всё думали, как лучше поступить. Думали и думали. Разыгрывали разные варианты развития событий, думали, как нам выкрутиться, как вытащить тебя, как помочь. Эрик в любом случае вытащил бы тебя, но у него это вышло бы… с большими жертвами, понимаешь? Он бы достал тебя, даже если бы ты была под землей, Лина. Но нужно было действовать аккуратно. Выступить против Эрудиции открыто мы пока не могли — мы были в меньшинстве, и все силы у Джанин. Тем более, если бы она что-то заподозрила, то сразу же избавилась бы от тебя. Это было недопустимо. — её голос одеревенел, а я же, кажется, вовсе не шевелилась на кровати, затаив дыхание. Мне особо не верилось, что Эрик так волновался за меня, но, все же, от этого на глаза наворачивались слезы. — Когда мы уже практически опустили руки, нам, наконец-то, улыбнулась удача. Этой удачей оказался Том. Но об этом уже не я должна тебе рассказывать, понимаешь? — я отрицательно покачала головой, но Джулия настояла. — Просто поверь мне. Майкл помог нам со взрывчаткой, но, все-таки, столько всего надо было сделать! Собрать её, подложить, рассчитать время, продумать абсолютно все до мельчайших подробностей! Нашим главным врагом стало время. Все эти действия требовали медленного и тщательного продумывания, но загвоздка в том, что у тебя этого времени не было. С каждым днем, с каждой симуляцией или тренировкой, Джанин всё глубже погружалась в твой мозг, в твое сознание… разрушая его. Убивая тебя. С каждым произнесенным ею словом я цепенела все больше и больше. Так вот почему Эрик практически умолял меня держаться из последних сил, терпеть, тем самым давая ему время. Им время. — Я не переходила в Бесстрашие. Это Эрик иногда славился безбашенностью. А я не такая. Конечно, я очень боялась. Боялась, что нас поймают и линчуют. Боялась, что мы подведем тебя. Было адски трудно играть на публику: вот, ты чертовски самоуверенный советник пяти фракций, улыбаешься, признаешься в ненависти к дивергентам, а на самом деле, в твоей квартире висят карты Эрудиции и делается целая бомба. Эрику тоже было нелегко: он каждый день видел, как над тобой измывалась Джанин. Он видел это и понимал, что сам отдал ей тебя. Но самое паршивое — как бы не было тяжело нам… тебе все равно было в тысячу раз больнее. От выражения лица Джулии щемило сердце, а от мыслей об Эрике его и вовсе разрывало на миллиард кровавых осколков. — Прости, что мы так задержались, прости пожалуйста! — Джулия обняла меня, а я растерялась. — Я так рада, что ты поправляешься! — А что теперь с Джанин? — губы едва ли меня слушались. Джулия слегка отодвинулась от меня. Не знаю, на что я надеялась, задавая этот вопрос. Наверное, я бы не хотела слышать о её смерти. И не ради неё самой, а просто потому, что я бы не хотела, чтобы Эрик жил с такой непосильной ношей на своих плечах. — Эрик и Майкл доставили её к Джеку, — уловив мое непонимание, девушка пояснила, что Джек — это лидер фракции искренних и продолжила свой рассказ: — Под действием сыворотки правды её допросили. А потом, так же, взяли показания и у всех причастных к этому. Сейчас она в тюрьме и ждет вынесения приговора. Не хватает только твоих показаний. — А где… где он? — нос заложило, а в комнате ощутимо похолодало. — Он… — я видела замешательство на лице Мэттьюс, и сердце предательски защемило. Наверное, я догадываюсь, почему его нет сейчас рядом — мы оба не готовы смотреть друг другу в глаза после всего случившегося. — Я понимаю, — глаза заслезились, а губы задрожали, с потрохами выдавая меня. — И спасибо. Сама не понимаю, как кидаюсь ей на шею, крепко обнимая. И как бы я не старалась высказать ей все, что у меня накопилось, выговорить получалось только это благодарственное слово. И именно поэтому я сдалась и просто повторяла его сквозь нахлынувшие рыдания. — Спасибо. Спасибо. Спа-а-асибо. Я не знаю, сколько времени я провела на плече у Джулии, выплакивая всё накопившееся за многие месяцы, но сознание постепенно прояснялось, уступая место странному чувству, чем-то похожему на освобождение. Я мягко отстранилась от блондинки, руками вытирая свое влажное от слез лицо. — Будешь персик? Он сказал, что это твой любимый фрукт, — мягко улыбаясь, спросила Джулия, одной рукой аккуратно утирая свои слезы, а другой доставая из корзинки один сочный персик. Я никогда не видела море. Не была нигде за пределами этих фракций. Моя биография легко может уместиться на одном листе бумаги. Если и его не будет много. Я еще много, где не была. Но все это теперь в моем собственном списке дел на ближайшее будущее. Нужно начинать жить. Чему-то учиться заново, на что-то смотреть иначе, но надо начинать. Сейчас.