Осколки сознания

Ты подпустила ее слишком близко. Впустила в свою жизнь, позволила занять там место, осесть в памяти тяжелым грузом. Ты потеряла контроль над ситуацией, разрушила все, что так тщательно, так идеально выстраивала день за днем. Эмоции причиняют лишь боль. Посмотри на себя. Нет больше той Джоан, способной холодно мыслить и просчитывать все наперед. Вместо того, чтобы действовать, ты прозябаешь в кресле, которого даже не достойна. Слушает? Вряд ли. Слышит. Грубый хрипловатый голос растворяется в тихой музыке вперемешку с репортажем. Отрывается от работы и бросает равнодушный взгляд туда, где только что стоял человек в фехтовальных брюках и футболке. Подтяжки, как всегда, спущены, руки скрещены, а глаза пусты. Крепче сжимает карандаши в руке. Все внимание вновь отдано картине из деревяшек на столе. «Карен Проктор». «Будет предъявлено обвинение», — достаточно пары коротких фраз, чтобы тонкие губы растянулись в самодовольной ухмылке. Вера Беннетт с опаской открывает дверь офиса управляющей — ария из неизвестной оперы пронзает тишину целого коридора. Секундное промедление, и уверенный шаг к кабинету. В разгар рабочего дня секретаря нет на месте. Вера настороженно прислушивается и останавливается в дверном проеме, чувствуя, как метр за метром напряжение нарастает, нависает так, что где-то в груди дает о себе знать возникшее в один момент чувство тревоги. Офицер непонимающе рассматривает офис. Ничего не изменилось: тот же стол, те же стулья, шкафы, кипы документов в них. Пальцы стискивают папку в руках, ладони потеют, но медлить больше нельзя. — Ты опоздала, — движения Фергюсон непривычно спокойные, расслабленные, апатичные. Женщина не поднимает взгляда, лишь продолжает совершенствовать картину на столе, симметрично докладывая карандаши с разных сторон так, чтобы после не пришлось их поправлять. — Я пришла прямо из Совета, — ответ не заставил себя долго ждать. Был заготовлен как оправдание? Едва ли. Вера не спеша обходит стол и останавливается слева от него. Расплывчатая тень скользит следом, не отставая от ее обладательницы, и занимает место прямо на картине из карандашей. Взгляд женщины, все это время устремленный на управляющую, метнулся к телефону. — Они позвонят и назначат встречу, если еще этого не сделали, — офицер Беннетт так и не получила отклика со стороны ненавистной всеми Фергюсон. Ни намека на реакцию. Вера вгляделась в ее спокойное, сосредоточенное лицо. Движения раздражающе плавные. Бессмысленное занятие сейчас куда увлекательней. — Я представила заявление с описанием Вашего неподобающего поведения и участия в нескольких крупных инцидентах, — тонкий голос срывается на первом же слове. Она уже успела пожалеть. Вера едва наклонилась, чтобы положить документ на стол для ознакомления. Усталые, потускневшие голубые глаза до сих пор изучают бледное бесстрастное лицо и сосредоточенно поджатые губы, до сих пор надеется хотя бы на малейшее проявление заинтересованности. Джоан отодвигает тупым концом карандаша папку с заявлением точно на край, словно нечто мерзкое, отвратительное, что-то, к чему неприятно прикасаться. Разочарована? Нет. Слишком размытое понятие, слишком простое, чтобы описать им засевшее внутри, пожирающее, словно паразит, чувство. Этого стоило ожидать. — Это шутка? — лицо по-прежнему остается безучастным. Фергюсон и сама не замечает, как дрогнула рука, держащая очередной карандаш. Облизывает пересохшие губы. Вера опускает взгляд на заявление, — уголки губ едва заметно приподнимаются — а после переводит его на женщину за столом. Неужели в один момент все могло так круто измениться? — Нет, — холодно, но одновременно с тем же безразличием отозвалась Беннетт. — Нет, управляющая, — Фергюсон была готова к этому. Губы едва заметно подрагивают. Ненависть с угасающим неразделенным чувством, всегда оказывающимся губительным, смешиваются в нечто неопределенное, будто выжимающее последние жизненные соки крепкой жилистой рукой. — И я подала официальный запрос на отстранение Вас с этой должности, — глаза по-прежнему изучают каменное лицо. Она должна была это сделать. Она, не кто-то другой. Фергюсон начинает злиться, и Вера это знает. Она больше не покажет своих чувств — все кончено. — На каком основании? — Джоан завершает картину последним элементом, как и прежде не поднимая глаз на маленького офицера, кажущегося сейчас безжалостной каменной глыбой. — Подробности в отчете, — с насмешкой бросила Вера, будто это было и так очевидно, будто подобное происходило изо дня в день, повторялось из раза в раз и не требовало пояснений. — Я бы предпочла услышать это от тебя, — кончики пальцев скользят по прохладной гладкой поверхности карандашей, поворачивая их буквально на жалкую долю угла. Все должно быть идеально даже сейчас. Несмотря ни на что. Беннетт некоторое время молчит. Добить ее обвинениями? Она давно добита, только, как всегда, не подает виду. Она выше этого. Больше нет человека, достойного видеть истинного лица жестокой психопатки-управляющей, нет той беззащитной и застенчивой Веры. — Люси Гамбаро подала официальную жалобу. Она обвиняет Вас в том, что Вы столкнули ее с лестницы. — Выдумка. Дальше, — Фергюсон поджимает губы. Удивительно, на что только не способны окружающие, чтобы добиться желаемого. — Мистер Флетчер выдвинул обвинения относительно того, что Вы преследовали его и мистера Джексона. Я также детально изложила обвинения относительно жестокого обращения с Джоди Спитери и нападения на Би Смит. Фразы осколками врезаются в спутанное сознание. Мысли теряются на полпути. Что может чувствовать непонятый человек, разрываемый в клочья жестокой реальностью? Что может чувствовать с десяток лет назад зачерствевшее, испещренное уродливыми рубцами, но вновь ожившее и с безмолвным трепетом заколотившееся сердце, разделываемое огромными тупыми ножами? Картина на столе больше не кажется такой идеальной. Фергюсон берет карандаш, и последние слова стоящей рядом приглушает визг электрической точилки. Кладет обратно, придвигает к остальным. Идеально. — Мисс Фергюсон? — полувопросительно произносит Беннетт. О чем она думает? Почему замолчала? — Твоя мать была права насчет тебя, — Джоан звучно набирает побольше воздуха, отклоняется в кресле назад и поправляет форменный пиджак. — Ты — сплошное разочарование, — она почти шепчет и наконец поднимает голову. Черные глаза с ненавистью сверлят офицера, мысленно оставляя на месте мерзавки одно мокрое место. Зверю, загнанному в ловушку, не остается ничего, кроме того, как выпустить когти и пустить в ход острые клыки. — Я делаю то, что лучше для женщин этой тюрьмы, — Вера попыталась отстоять позицию. Управляющая лишь шумно выдохнула сквозь приоткрытые губы, всем видом отображая свои мысли на этот счет. Секундную тишину прервал мерзкий звонок. С нарастающей громкостью он ворвался в голову, заставляя стучать кровь в висках. Фергюсон бросила на источник шума пустой взгляд. — И для меня, — закончила офицер и едва заметно подняла бровь, переводя взгляд на телефон с мигающей красной лампочкой. — Полагаю, это из Совета. Кому она предана? «Вам, управляющая. Только Вам», — все началось с этого самого момента. Сколько лжи в этих словах. Непоправимой ошибкой было довериться ей, Джоан. Она не хотела задеть твои чувства. Ты повелась на это? Чушь. Не было ни капли преданности с ее стороны. Ни капли понимания. Ни капли сочувствия. Ты не в первый раз ошибаешься. Ты просчиталась. Снова. И на этом все будет кончено раз и навсегда. Джоан вновь поднимает глаза. Нет больше в ее взгляде той ненависти и злобы. Смотрит на Веру? Или на старика, склонившегося над ней? Сдержанно выдыхает, на миг зажмуриваясь, и видение пропадает. Беннетт вопросительно наклоняет голову. Становится не по себе, и женщина проглатывает тяжелый ком, вставший поперек горла, глядя на внезапное прояснение управляющей. Нет, это не презрение, не страх, не отчаяние и не боль. Что тогда? Телефон замолкает. Фергюсон поджимает губы. Она неторопливо поднимается, возвышаясь над низеньким офицером, и Вера поднимает голову. Изучающий взгляд скользит по бледному лицу и останавливается на благородной седине на висках, за последнее время виднеющейся все отчетливей. Что она будет делать? Ударит? Оттолкнет? Выставит за дверь? Отвесит очередную пощечину? Длинные пальцы касаются лица. Вера испуганно дергается и почти зажмуривается, готовясь вновь испытать прежнюю жгучую боль. Джоан проводит тыльной стороной ладони по нежной щеке и берет женщину за подбородок. Наклоняется и дотрагивается чувственных полных губ своими, чуть приоткрытыми. Касания осторожные. Легкие, едва ощутимые. Первые. И последние. Порог кабинета переступает Майлс.