Сожги мою тень

Твоя жизнь не только злость Вся твоя злость всего лишь задана.

      — Эмма, — голос Киллиана удивительно твёрд — видать, сказываются годы тренировок по литрболу. От него пахнет алкоголем и потом. Эмма и сама до приезда в Сторибрук от выпивки не отказывалась и не осуждала пирата, но сейчас это выглядит предательством. Она слишком боится тьмы внутри себя и одиночества. Нужна поддержка самых близких людей. А Киллиану — пират только что покачнулся и чуть было не упал на свою любимую — самому нужна поддержка.       Впрочем, он держится на ногах, но если бы упал, то Эмма вряд ли захотела бы ему помочь. Повисает пауза, её любимый гипнотизирует носы ботинок. Это лишь подливает масла в огонь.       — Где ты был всё это время? Почему не взял телефон? Я так за тебя беспокоилась!       Вновь молчание. Впрочем, вопросы Эммы — риторические. Только тишина без них становится материальной и превращается в непреодолимую стену между Свон и Киллианом.       — Голд не согласился, — отвечает Крюк с презрением.       Эмма отступает назад. Перед глазами всё темнеет, а сердце бьётся быстрее.       — Этого не может быть, — хрипит она внезапно севшим голосом. Румпельштильцхен оставался единственной надеждой на спасение. Неужели, неужели теперь она станет такой же, как он? Ей страшно падать во тьму.       Ещё, — Свон бросает хмурый взгляд на Дэвида, что, поджав губу, смотрит то на лезвие кинжала, то на Киллиана, — получается, что родители зря испортили жизнь Лили, когда перекачали мою тьму в неё. Она не должна была страдать.       Пират, тем временем, направляется в кухню — бороться с сушняком.       И Генри…       Лоб Эммы вмиг покрывается холодной испариной. Она помнит шёпот кинжала в голове, когда смотрела на сына: «Убей, убей, убей». И шептал тот голосом Румпельштильцхена, который, судя по воспоминаниям, чудом не разорвал канат качелей и не отправил внука в небытиё, ни на секунду не переставая верить в истинность пророчества. Нет, она не имеет права стать им. Не имеет права рисковать Генри.       — Киллиан, но как тогда нам справиться? — в голосе Эммы проступает паника.       Да, она ненавидит Голда, но слишком привыкла на него рассчитывать, а теперь осталась совсем одна. Или…       Паника мгновенно сменяется яростью.       — Ты… ты понимаешь, что на кону?       Киллиан кивает и отступает назад. На лице отражается совершенно неуместная, по мнению Эммы, покорность, что раздражает ещё сильнее. Её любимый должен, обязан доказать, что он намного лучше, чем она думает, что сделал всё возможное и беспокоится о ней.       Пусть, — в голове сквозь накопленную за месяц взвесь злости солнечным лучиком пробирается робкая надежда, — пусть он докажет, что всё по-другому.       Женщине на мгновение хочется прижать его пьяную тушку к себе, извиниться.       Эмма смотрит на лицо Киллиана. На нём отражается презрительная, кривая ухмылка. Глаз Свон дёргается, а лучик надежды мгновенно меркнет, так и не успев как следует засиять. Пират же её презирает, не иначе.       — И чего ты киваешь? — в голос Эммы вплетается истерика.       Киллиан потупился и изо всех сил старается не смотреть на Эмму. Он делает ещё один шаг назад. Его здоровая рука резко дёргается вверх. На глазах выступают слёзы, но это совершенно не трогает Свон.       — Эмма, я не виноват… Этот старый мудак… — голос любимого напоминает блеянье.       Я-то мудак? А сам зачем мою жену увёл? И почему не можешь спасти Свон, дорогуша? — в голове Эммы явственно звучит голос Румпельштильцхена. Капля пота срывается с виска женщины, и страх сумасшествия ознобом пробегает по коже. Киллиан — этот недобитый алкаш — действительно не понимает, что сейчас стоит на кону.       — Не имей мне мозг, — хмыкает Эмма. — Ты-то чем лучше?       Истерический хохот, слёзы щиплют уголки глаз, а к горлу подступает ком. Дэвид впервые отрывает взгляд от кинжала и подходит ближе.       - Эмма, милая, ты бы только знала, что мы сделали ради тебя! - мужчины начинают говорить одновременно. Дэвид мог бы пойти вместе с Киллианом, но вместо этого остался дома, и сейчас оба набивают себе цену. Свон делает вид что игнорирует реплику.       — Я оценила подвиг: пришёл, а не приполз — молодец, — Эмма складывает руки на груди и ставит ноги на ширине плеч. Киллиан тяжело вздыхает.       — Его было невозможно уговорить, — произносит он с досадой и раздражением и пробует обнять Свон.       Ей вдруг становятся омерзительны прикосновения этого слизняка, который может лишь говорить, а не делать. Очередная порция пустых обещаний — как каждый раз, когда её футболили из одной приёмной семьи в другую. Всё снова, всё ещё раз, всё по-прежнему. А ведь поверила им — взгляд ещё раз касается Дэвида: тот не вмешивается в ссору, и кажется, что ему вообще всё равно, — поверила, что может быть в безопасности. И вновь никому нет до неё дела, как и раньше. Как всегда. А Киллиан каждую ночь обещал счастье и безопасность, но, видать, забывал про всё, стоило ему кончить.       Ненависть и жалость к себе смешиваются в душе Эммы. Гнев заполняет сознание, накрывает кровавым одеялом с головой — как в тот момент, когда она магией убила Круэллу. Все звуки становятся громче, а запахи — острее, кажется, что даже перегар пирата пахнет признанием собственной беспомощности. А дальше она двигается как во сне. Свон не отдаёт себе отчёта в своих действиях. Хочется одного: чтобы этому мудаку с подводкой было больно. Очень больно.       Ты ответишь за всё.       В голове раздаётся смех Румпештильцхена, что сливается с шумом в ушах, но на самом деле это она хохочет — чужим, несвойственным ей смехом.       — А что так? — ядовито интересуется Эмма, переводя взгляд с испуганного Дэвида на Крюка. — Не справился без меня? А я-то, дура, поверила, что мне есть на кого надеяться.       — Но у тебя есть я и Мэри-Маргарет, — произносит Дэвид торопливо и пытается её обнять. Прикосновения потных ладоней отца теперь тоже липкие и противные. Фальшь. Слишком много фальши. В каждом его движении.       — И кинжал Тёмного, папа, — фыркает Свон и отталкивает от себя Дэвида.       — Ты, правда, всегда можешь на меня положиться, — мужчины вновь заверяют её в своей преданности, но у одного заплетается язык, а голос другого дрожит и звучит надтреснуто.       Свон снова хохочет.       А что, если?..       Решение приходит мгновенно. Щелчок пальцами. Открывается ящик кухонного гарнитура. Из него косяком блестящих рыб вылетают ножи и зависают за спиной Эммы. Киллиан сглатывает. Свон продолжает издеваться:       — Ложь, ты не в состоянии поговорить даже с таким слабаком, как Голд. Но ты же и за юбку Коры держался, чего ещё ждать…       Эмма сама не понимает, что делает. Взмах рукой. Голос в голове бьёт набатом в такт рвущемуся из груди сердцу: «Убей, убей, убей». Но с губ срывается иное:       — Я же доверилась тебе, а ты… Ты даже с Голдом поговорить не смог, поговорить — всего лишь поговорить! Или во всём подводка виновата? Хватит, попробуй хоть раз сделать что-то сам.       Её голос твёрд, ровен и неожиданно спокоен. Киллиан сглатывает. Киллиан не возмущается. Он не знает, что можно жалеть кого-то, кроме себя. Он ответит.       — Эмма, у него есть магия, — бормочет пират себе под нос. — Он едва не…       Свон вновь хохочет. Смех — нет, не как у Румпельштильцхена, иной — нечеловеческий, выхолощенный — слишком холодный, безрадостный, грубый, колкий, жуткий.       Дэвид сзади кричит. Кинжал Тёмного раскаляется до красна и падает из рук мужчины вниз на пол. Мгновенно начинает вонять жжённым линолеумом. Свон приятно видеть его боль и страх, очень приятно. Осталось отомстить Капитану Подводке.       — Хватит оправдываться, Киллиан. Ты и так жалеешь себя всё время, себя и только себя. Теперь у тебя появится настоящий повод.       С каждым словом Эммы ножи, сверкая лезвиями, приближаются к пирату всё ближе.       — Эмма, нет! — кричит Дэвид и пытается взять кинжал Тёмного в руку, но это оказывается невозможным: рукоять всё ещё не остыла.       — Эмма, фу, да, папа? — переспрашивает Свон, затем взмахивает рукой. — Получай!       Ножи стаей взбесившихся ворон несутся на пирата, что и не думал убегать, а всего лишь сгруппировался, сев на пол. Эмма даже не думает отступать. Происходящее лишь веселит. Кровавая пелена перед глазами становится гуще и плотнее. Ножи разрывают одежду, впиваются в незащищённую спину и руки пирата. Алые потоки хлещут из ран и стекают на пол. Пират с диким криком оседает на пол, оставляя за собой алые подтёки. Он теряет сознание.       — Теперь у тебя есть повод себя жалеть! - Эмма ухмыляется, довольная собой, вновь хохочет, но из глаз начинают течь слёзы.        Резкая вспышка головной боли. Кровавая пелена сходит на нет. Эмма чувствует себя как никогда уставшей, будто кто-то выпил из неё все жизненные силы.       — Киллиан, любимый… Что, что я наделала?       До неё неожиданно доходит смысл произошедшего. Свон в шоке закрывает лицо руками. Это же её любимый Киллиан. Она не могла, не могла так с ним поступить! Он не должен умереть. Пусть лучше тьма заберёт её разум окончательно, но Киллиан — её драгоценный и любимый Киллиан — будет жить. Да, он не прав, но и умирать не должен.       Эмма со слезами вытаскивает из него кухонные ножи. Дэвид бежит за бинтами. Ему приходилось биться на мечах, он найдёт способ остановить кровь. Впрочем, пирату повезло, Эмма слышит его дыхание — он ещё жив. И всё же, он без сознания. И наверняка умрёт. Нет, такого допустить нельзя.       — Папа, скорую! — кричит она в отчаянии. Дэвид ищет бинты, но услышав крик дочери достаёт мобильный и набирает номер.       А вдруг, вдруг они не успеют?       Эмма затравленно смотрит по сторонам: должен же быть хоть какой-то выход!       У Румпельштильцхена была магия, и он спасал отчаявшиеся души. А ведь сейчас она действительно в отчаянии. Пусть станет её последней надеждой — иной всё равно сейчас нет.       Киллиан, даже если выживет, никогда не просит меня. Любимый, любимый, до сих пор любимый Киллиан. Он, как и родители, больше никогда не будет доверять мне. Но это сделала не я — это тьма, тьма меня заставила, но неужели сейчас я потеряла всех своих близких навсегда? Нет.       Она изо всех сил гонит от себя эти мысли, но они, как закольцованное «Убей, убей, убей!» вновь и вновь звучат в её голове.        Но Румпельштильцхен должен её спасти, обязан. Он всегда знает ответы на все вопросы и поможет, чего бы Эмме это ни стоило. Да, глупо и наивно, но ничего больше ей не остаётся. В конце концов, она живёт в сказочном мире или где? Должно же быть спасение, чудо — рояль в кустах, но чудо. Оно всегда появлялось и сейчас не оставит Эмму наедине с бедой.       Она собирает всю волю в кулак и старается максимально чётко произнести имя, которое ненавидит, но в обладателя которого верит до последней капли крови. Имя, говоря которое так легко ошибиться, как и в человеке, что его носит.       — Румпельштильцхен. Румпельштильцхен. Румпельштильцхен, — произносит Эмма как можно твёрже.       Осталось ждать. Минуты превращаются в вечность, а пока они с Дэвидом, ничего не говоря друг другу и временно забыв про обиды, принимаются ухаживать за пиратом.