Сожги мою тень

      — Помоги, Дэвид! — закричал Голд. Он подхватил Эмму за талию и не позволил ей упасть, но Свон оказалась на удивление тяжёлой, и его руки начали ныть. — Я не удержу её!       Встревоженный Дэвид кивнул и взял дочь за ноги. Вместе они усадили её на диван. Голд, поджав губы, расположился рядом. Где-то за его спиной вовсю хлопала дверцами и гремела склянками Белоснежка. Вскоре звуки затихли, и Мери Маргарет подошла к дочери с нашатырём. Она отвинтила крышку и капнула спиртом на ватку. Голд сморщился от резкого запаха. Белоснежка проворно подсунула вату под нос Свон, от чего та чихнула и долго осоловело рассматривала всех присутствующих в комнате.       — Что со мной было? — пробормотала она тихо.       — Вы всего лишь резко поднялись на ноги, — пояснил Голд, рассматривая выпуклые ногти на руках. — Со мной сколько раз такое было, когда прял не переставая и потом поднимался. Посидите на диване, вскоре всё пройдёт.       Он щёлкнул пальцами, и на коленях у Свон в багряном дыму появился серебряный поднос с походной флягой и шоколадными батончиками.       — Поешьте сладкого, будете чувствовать себя лучше, — посоветовал Румпель мягко. Он поднял голову на всё ещё обеспокоенных Прекрасных. — А вы пока соберите вещи Эммы.       Дэвид открыл было рот, чтобы что-то сказать, но его схватила за рукав свитера Белоснежка и с решительным видом потащила за собой к лестнице. Вскоре заскрипели деревянные ступеньки, и пара, о чём-то перешёптываясь, скрылась за дверью на втором этаже. Эмма зашуршала обёрткой от шоколадки, и Голд впервые после её падения в обморок взглянул на неё.       Она казалась слишком бледной и уставшей. Зрачки были расширены, под глазами висели мешки. Хоть и чистые, но тусклые светлые пряди безжизненно свисали над подносом и чуть прикрывали тёмное пятно от пива на застиранной футболке цвета хаки. В Эмме не было ни лоска, ни жизнелюбия, которые приятно удивили его при первой встрече, ни гордости, граничащей с самоуверенностью, что раздражала ещё месяц назад. Остались лишь злоба и капризы, которыми она пыталась прикрыть незатушенную боль.       Их Румпель замечал и раньше, но её улыбка и внутренний стержень очаровывали и сглаживали отрицательное впечатление. А сейчас — нет, он прекрасно помнил, зачем сюда приехал, — Свон вызывала не ненависть, а только грусть и сочувствие, правда, не настолько сильное, чтобы начать беспокоиться о ней по-настоящему. Румпель, как и Свон, слишком устал и прекрасно помнил свои ощущения, когда только-только стал Тёмным. Тогда больше всего на свете он боялся не сдержаться и убить Бея, как и Эмме сейчас страшно от одной мысли, что она лишится родителей и Генри.       Он ни на кого не надеялся. Ему никто и никогда не помогал, полагаться всегда приходилось исключительно на себя. Эмма же могла рассчитывать на Прекрасных, но близкие её предали. Так что ей сейчас было намного хуже, чем в своё время Румпелю.       Ему неожиданно для себя захотелось согреть эти бледные, чуть посиневшие от холода пальцы, хотя пару часов назад он был готов сломать их все до единого.       Румпель заёрзал на своём месте. Ещё недавно бушевавшая в нём злоба медленно, но верно затухала. Впрочем, Свон это всё равно не спасёт. Он, не желая дальше гипнотизировать её взглядом, развернул батончик и откусил кусок. Желудок возмущённо заурчал — Голд сегодня ещё не ел, и кусочек шоколада не удовлетворил бы его голода.       Смерть Свон тебе тоже не поможет избавиться от боли.       Румпель тряхнул головой, отгоняя ненужную и почти крамольную сейчас мысль.       — А что во фляге? — тихо произнесла Свон. Она говорила почти шёпотом.       — Глинтвейн! — сказал Румпель с гордостью. — Единственное блюдо, которое моя Белль умеет готовить в совершенстве. Сейчас, в начале ноября, это — идеальный напиток.       Эмма отдёрнула руку, что уже зависла над флягой.       — Не отравлено, — хмыкнул Голд. — Мог бы попробовать первым, но я за рулём.       Гостиную белой вспышкой осветила зарница, а окна вертикальными полосами расчертил дождь, барабаня по стёклам и заглушая мерное чавканье и шуршание фантиков. Свон вздрогнула и, осмотрев диван с уютными белыми подушками, взяла в руку флягу, отвинтила крышку, присосалась к горлышку и принялась пить большими глотками. Этим она неприятно напомнила Милу, что с той же жадностью поглощала наливку и самогон. Румпель до сих пор не мог забыть их скандалы, доходившие до драк. Его тошнило от пьяных женщин, и неважно, что почти фригидной Белль в бытность Лейси алкоголь шёл на пользу в постели.       Пират всхрапнул. Голд с силой сжал фантик. Свон тоже от алкоголя не отказывалась и сразу после похорон Нила раздвинула ноги перед ублюдком-пиратишкой, и теперь о Бее не помнит никто, кроме отца, а его сын явно заслуживал большего, намного большего.       — Пейте, пейте, — ухмыльнулся Голд. — С пьяным бывшим шерифом с тьмой и ПМС мою машину точно никто не оштрафует. Все в ужасе разъедутся, пропуская нас до дачи.       Конечно, навряд ли глинтвейн подействует так, как он описал, но удержаться от сарказма не вышло.       Свон закашлялась, и глинтвейн полился изо рта. Он расчертил рубиновыми струйками подбородок и стёк по шее, запачкав и без того замызганную футболку.       Скоро ты и кровью своей так же захлёбываться будешь.       Горечь от утраты и обида за сына мгновенно вернули ему ненависть.       Ещё раз вспыхнула молния и разразился гром. Нил в коляске зашёлся рыданиями. Свон поджала губы и бросилась к брату. Голд тоже было дёрнулся встать за ней, но остался сидеть на месте. Эмма взяла малыша на руки и прижала к своей груди.       — Не бойся, маленький, это всего лишь гроза, — заворковала она, но Нил всё равно продолжал кричать. Эмма провела рукой по подгузнику и недовольно вздохнула. — Вот так ты, мой хороший, со своей сестрой прощаешься.       Голд взглянул на циферблат старенького «ролекса» на руке. Прекрасные уже десять минут собирались.       — Что-то ваши родители не торопятся, — хмыкнул Румпель, глядя, как Эмма выкидывает грязный подгузник и меняет его на чистый. — И даже плач этого юного ценителя галстуков от кутюр на них не действует.       — Да уж, я куда больше забочусь о Ниле, чем они, — проворчала Свон.       — Ну-ну, — хмыкнул Голд, отвечая скорее мыслям о мёртвом сыне, чем Эмме. — Впрочем, можно послушать, о чём они говорят.       С этими словами он щёлкнул пальцами. В комнате завис небольшой белый шар из тумана. Он вспыхнул вишнёвыми молниями и раздулся до размеров телевизора. Две молнии с шипением столкнулись друг с другом и разорвали шар. На его месте появилось полупрозрачное изображение комнаты, где Белоснежка торопливо кидала прозрачный пакет с бельём в уже доверху набитый красный чемодан.       — Боюсь, мы перегнули палку, — обескураженно произнёс Дэвид.       — Особенно ты со своим «камеру поставить»! — проворчала Белоснежка.       Свон делала вид, что ничего не слышит. Нил на пеленальном столике вертелся и лягался, не позволяя надеть на себя подгузник. И всё же Голд заметил, как опустились плечи Эммы, словно на них повис тяжкий груз.       Дэвид в шаре приобнял Мери Маргарет и терпеливым тоном произнёс:       — Мери Маргарет, я говорю о нас. Ты слишком строга к Эмме, можно было говорить с ней помягче или хотя бы пожалеть её.       Белоснежка сбросила с себя руку Дэвида и с негодованием уставилась на него:       — Строга?! Такое поведение никуда не годится, пора научиться себя сдерживать. Тем более Эмма может вновь потерять Генри. Не дай бог и ему от неё достанется. Она же себя не контролирует! И будет справедливо, если Реджина вновь заберёт его к себе навсегда. Какая из Эммы сейчас мать?       — А из-за твоей несдержанности было наложено проклятие, мама, — проворчала Свон, её всю трясло, а Нил продолжал плакать.       — Не повезло вам с родителями, — заметил Голд, глядя на ребёнка.       Голд искренне сочувствовал малышу. Нил звал мать, но ей не было до него дела. Да, он не оказался, как его сестра в том же возрасте, в корзинке, в параллельном мире, посреди дороги, но навряд ли получит нужную ему любовь и, возможно, будет чувствовать себя брошенным даже рядом с родителями. Наверное, так же чувствовал себя Бей, когда провалился по вине Румпеля в портал. Не надо было Прекрасным называть ребёнка в честь умершего, не надо мальчику повторять такую судьбу.       Раздался грохот. Румпельштильхен вздрогнул и внимательно взглянул на Свон. Она уронила столик и теперь, вся дрожа, сидела на полу и, прижимая Нила к груди, что-то бормотала себе под нос. Он почувствовал хорошо знакомые ароматы выпечки, свежести после грозы и только что скошенной травы. Чужой страх всегда пах приятно. А здесь — Румпельштильцхен задышал чаще — не только страх, что-то гораздо больше и глубже.       Будучи Тёмным, он сотни раз видел людей в подобном состоянии. Сейчас Эмма мысленно попала в самые страшные для себя воспоминания, ощущает беспомощность и отчаянье, а главное …       Запах резко усилился, и Румпельшьтильцхен почувствовал, как тот накрывает его плотным коконом. Его сознание отделяется от тела, и он погружается в иссиня-чёрную дымку.