Сожги мою тень

      Крюк лежал на больничной койке и смотрел в потолок. Его могли бы отпустить, и он был бы дома у Прекрасных. Или мог бы задержаться в больнице, но не потому, что Голд плохо исцелил его. Крокодил справился на отлично: от ножевых ран даже малейших шрамов не осталось.       У магического лечения было два недостатка. Первый — давление зашкаливало за 170. Но Крюку уже сделали все нужные уколы. От них он чувствовал страшную слабость, и потолок казался самым интересным в палате. Ещё приходилось постоянно бегать в туалет.       Второй минус — магическое исцеление не терпело алкоголя. В результате Крюку пришлось несколько часов подряд блевать над унитазом.       Впрочем, это намного лучше, чем делать то же самое и параллельно выслушивать бесконечные нравоучения Прекрасных. Что-то подсказывало Крюку, что они не знали, что такое похмелье, и точно не оставили бы его в покое. Пришлось дать на лапу одному из врачей, чтобы побыть в тишине.       А потом ещё одному — Вейлу: он заметил на здоровой руке расширяющееся чёрное, маслянистое, лоснящиеся пятно на коже. Об этом пятне никто не должен ничего знать и прежде всего Прекрасные. Это вопрос жизни и смерти.       Пятно болело, постоянно болело. Временами от него по всему телу проходила дрожь, и у Крюка зуб на зуб не попадал. Потом всё прекращалось, но лишь на пару счастливых часов.       Одно радовало: он смог выполнить часть своей сделки и вскоре его освободят. О том, чем пришлось пожертвовать, Крюку было даже страшно подумать.       Он посмотрел на висящие на двери электронные часы. Совсем скоро. Буквально через…       Вдруг внутри палаты стало намного холоднее, и Крюк поёжился. На улице бушевал настоящий шторм. Ветер был такой силы, что клонил деревья к земле и обрывал провода. Дождь лил нескончаемым бурлящим потоком, а громыхающие молнии освещали свинцовые тучи и уже не в первый раз обесточили всю больницу. Радовало, что «Весёлый Роджер» пришвартован, и не надо никуда плыть.       Но, несмотря на шторм, в палате всё время было тепло — до тех пор, пока табло электронных часов не показало 2:00 и с губ Крюка не начал срываться пар.       В центре палаты заклубился зелёный вихрь, сорвав занавески с карниза. Они накрыли Крюка с головой, лишив его на миг обзора. Относительно здоровой рукой он скинул их с головы. Теперь вихрь рассеялся. На его месте стояла невысокая женщина в пурпурном плаще. На её голове был капюшон, а лицо скрывала чёрная маска. Её голос всегда казался Крюку смутно знакомым, но он не мог вспомнить, где мог его слышать. Причём здесь, в Сторибруке.       — Ну наконец-то, — презрительно произнёс Киллиан, ни капли не испугавшись. — Я выполнил все твои условия: Эмма стала ученицей Голда. Теперь ты должна снять с меня проклятие.       На это неизвестная колдунья лишь покачала головой.       — Ошибаешься, — сказала она бесцветным голосом, не выражающим никаких эмоций. — Я не могу его снять, и теперь ты навечно будешь в моей власти.       — Как? Да как ты?! — гневно закричал Крюк. Он хотел было вскочить с кровати и ударить по фигуре кулаком, но не смог даже договорить. Колдунья хлопнула в ладоши. Киллиан почувствовал, что невидимая сила парализовала его тело, и он больше не мог его контролировать. Говорить было невозможно, даже мычать в ужасе не получалось.       Тело Киллиана поднялось вверх. Чёрное пятно на руке стало горячим и начало расти, расползаясь по коже, проникая в каждую клетку и орган. Вскоре оно поглотило его всего. Крюк завертелся волчком. Его кости затрещали и резко принялись расти, разрывая кожу. Перед глазами забегали чёрно-красные круги. Новая вспышка пульсирующей боли, от которой хотелось кричать на всю вселенную.       Снова чернота. Лёгкость и спасительное забытьё.

***

You're in love with a psycho, Ты влюблена в психопата, You're in love with a psycho, Ты влюблена в психопата And there's nothing you can do about it, И ничего с этим не поделаешь, You never gonna be without it.       Эмму разбудило чьё-то негромкое пение. Голду медведь не просто на ухо наступил, но ещё хорошенечко поплясал. У него был довольно приятный голос, что не мешало ему совершенно не попадать ноты.       С добрым утром. Стоп, а почему рядом со мной поёт Голд, и почему я сплю на каком-то диване?       Она лежала на простыне, на разобранном кожаном диване, укрытая стёганным одеялом. Оно выглядело так, словно состояло из множества разноцветных подушек, сшитых в единое целое. Эмма давно хотела себе купить такое в Нью-Йорке, но постоянно забывала его правильное название. Помпом? Бомбом? Впрочем, какая сейчас разница?       Важно, что из одежды на ней была только футболка и нижнее бельё, и она очень плохо помнила, как уснула. Голова не болела, и сильно пить не хотелось, да и навряд ли у Голда было столько литров крепкого алкоголя, чтобы напоить её до беспамятства и заставить с собой переспать.       Голд, со мной, спать? Фу, какая гадость, да судя по его вчерашней роже, он будет брезговать даже сильнее, чем я.       Отбросив нелепую мысль, что между ними вчера что-то могло быть, Эмма скинула с себя одеяло и встала. Ноги вместо холодного деревянного паркета уткнулись в заботливо приготовленные мягкие тапки в виде ливнерогов из «Времени Приключений». Их подарил Генри на день матери.       Голд тем временем перешёл к другой композиции. В этот раз он напевал Fire все тех же Kasabian, параллельно переворачивая лопаткой на сковородке яичницу с беконом, которая, судя по запаху масла, чуть подгорела, но ровно настолько, чтобы стать по-настоящему зажаристой.       — Я, конечно, понимаю, что солист Kasabian вам в подмётки не годится, — сказала Эмма, стараясь перекричать пение Голда и скворчащее масло. — Но вы бы не могли отвлечься от исполнения кавер-версии и сказать, где моя одежда?       От неожиданности Голд выронил лопатку и рассеянно произнёс:       — Что? Я не пою. Постучите три раза по левому деревянному подлокотнику.       — Ладно, мне послышалось, — усмехнулась Эмма, но заострять внимания не стала, похоже, Голд стеснялся своего хобби.       Она постучала по указанному подлокотнику. Вешалка с пальто растаяла в воздухе, и на её месте появился двухметровый дубовый шкаф-купе. Эмма открыла дверь, и на неё свалилась вся её кое-как сложенная одежда.       — Очень мило с твоей стороны, — проворчала Эмма, поднимая чёрный кружевной лифчик.       Недолго думая, она решила разложить всю выпавшую и скомканную одежду. Шкаф был намного уже стандартного шкафа-купе, что не помешало там разместить: нижнее бельё, носки, десять футболок, столько же шорт и джинс, двое кожаных штанов — чёрные и красные. Пять свитеров — как никак скоро сентябрь, и август выдался холодный; шесть блузок, одна из которых была подарком Реджины, три рубашки в клеточку, два цветочных хлопковых сарафана и совершенно здесь неуместное пудровое атласное вечернее платье. Ну и, конечно, куртки: голубая джинсовая и известная всем сторибрукцам красная кожанка, а также ветровка болотного цвета. И всё теперь висело или на своей вешалке или лежало на своей полке. Нашлось в шкафу место и для косметики, количество которой ещё в доме у Прекрасных основательно уменьшилось из-за Крюка; нетбука, нескольких памятных сувениров и целого клубка зарядок.       Она схватила джинсы и тонкий красный свитер. Эмма хотела было идти в ванную, но вспомнила, что сегодня двадцать первое, и взяла на всякий случай прокладки. И не зря.       — Надеюсь, в ближайшую неделю я не стану в беспамятстве жечь деревни, — задумчиво произнесла Эмма, садясь за стол напротив Голда, который уже во всю уплетал жаренный бекон.       — Ты не Реджина, так что вряд ли, — хмыкнул Голд, хотя с опаской в голосе добавил: — Но лучше начнём с чего-то простого, а более серьёзную работу с эмоциями оставим до следующей недели. А пока стоит хорошенько подкрепиться.       — Угух, — пробормотала Эмма с набитым ртом.       Неизвестно, какую приправу добавил Голд, но даже такое простое блюдо, как яичница, казалось произведением кулинарного искусства. Она даже подгорела ровно настолько, насколько любила Эмма.       Она давно не пробовала такой яичницы. Белоснежка её всё время пережаривала, всегда на что-то отвлекаясь, как, впрочем, и её дочь. Кулинарные таланты Киллиана ограничивались рыбой. Он знал сотни рецептов с ней, но яичницу вечно недожаривал.       — Если что, я не обязан постоянно вас кормить, так что готовить будем или по очереди, или каждый сам для себя. Мне больше нравится второй вариант.       — Спасибо, очень вкусно. Мне лично тоже. Правда, я не особенно умею…       — Поверьте, после еды Милы и того, что делала Белль в первые месяцы нашего знакомства, моему желудку уже ничего не страшно, — усмехнулся Голд. — Хотя готовить я умею. Меня ещё пряхи в детстве научили, как и многим законам магии. Жаль, я их тогда не всегда внимательно слушал, это бы избавило от многих ошибок, что в кулинарии, что в волшебстве.       Любопытно, а ведь он такой же приёмный, как я, возможно, поэтому где-то лучше будет меня понимать.       На миг Эмма почувствовала в нём родственную душу и хотела было улыбнуться, но вспомнила про пистолет, которого при ней уже не было. Её прошиб холодный пот. Неужели, неужели, она осталась без оружия и больше не сможет ему сопротивляться? Руки мгновенно стали ледяными, но усилием воли Эмма подавила подступающую панику и нарочито спокойным тоном произнесла:       — У меня в брючине был пистолет, где он?       Голд с невинным видом пару раз моргнул.       — Два раза постучите по полке, где лежат зарядки. Там будет лежать и кинжал Тёмного, и пистолет. Я не вижу смысла лишать вас оружия. Это бесполезно.       Эмме не понравилось то, как он выделил интонацией последнее слово. Ничего, она может за себя постоять. Она не подала виду, что что-то заметила, и кивнула.       — Хорошо, ну, я ещё драться умею, так что без защиты не останусь. Тоже в одной из приёмных семей научили.       На это Голд фыркнул, но ничего не прокомментировал.       — Мои тогдашние родители были тренерами в секции по карате. Кое-чему меня научили, жаль, я недолго у них жила.       — Сбежала?       Эмма покачала головой. От этой семьи у неё остались только приятные воспоминания, и ей было до сих пор грустно вспоминать о смерти приёмных родителей.       — Я бы никогда от них не сбежала. Автокатастрофа. Они не выжили. У меня был сложный перелом ноги, и я полгода ходить не могла. Навыки зато остались.       Неожиданно для Эммы Голд как-то по-особому тепло улыбнулся и ободряюще произнёс:       — И пригодились, судя по тому, как ты с теми хулиганами дралась.       — Да, и не только с ними, постоянно приходилось, — произнесла Эмма, смущаясь. — Правда, больше не их уроки помогли, а, хм, частая практика. На улице и на матах — это две разные вещи. Один раз меня за драки чуть было не посадили, и надолго, но я тогда на бандитов работала, и дело замяли.       — Я и не сомневаюсь в вашей богатой криминальной биографии, — усмехнулся Голд. — Наверное, обидно было, что спасённые от издевательств не вставали на твою сторону, и справедливость таким образом не восторжествовала. Вы же их ради себя любимой спасали, и чтобы братцу досадить. Впрочем, мне всегда нравилось, что особым героизмом вы не страдаете.       Здесь Голд был совершенно прав, только признаваться в этом Свон ему не собиралась, а потому сделала вид, что пропустила реплику мимо ушей. Вместо едкого ответа она стала внимательно смотреть на то, как из носика маслёнки на тост кусочек за кусочком падало сливочное масло, и Румпель аккуратно размазывал его ножом.       — А можно, я попробую? — поинтересовалась Эмма. — Хочу Нутеллы. Только не уверена, что это масло.       — Не масло, но маслёнка может выдать и её. Кстати, думаю, с артефактов и начнём твоё обучение. Некоторые заколдованы под одно действие. Например, если постучать по подлокотникам моего кожаного дивана, то появляются шкафы под одежду. Никаких дополнительных действий совершать не придётся. При этом ты никак не сможешь сделать так, чтобы вместо шкафа появилось пианино, если не заколдуешь подлокотник по-другому. Более сложные артефакты работают иначе. Они непосредственно связаны с желанием человека, но именно с тем желанием, в которое было вложено больше всего эмоций. Если плохо сосредоточиться, то результат может быть непредсказуемым.       — Да уж! — обескураженно произнесла Эмма. — Я недавно попробовала наколдовать кружку какао и пожелала что-то горячее. Бедный Генри едва увернулся от фаербола.       — Зато Генри получил заказанное горячее, — усмехнулся Голд.       — Угу, и после этого уехал жить от меня к Реджине.       Эмме было неприятно об этом вспоминать. Ей не хотелось потерять из-за магии Генри, она изо всех сил старалась говорить как можно спокойнее. Впрочем, Голд сегодня был особенно внимательным:       — Не стоит зря переживать из-за своего фиаско. Лучше не пытаться наколдовать еду без подготовки. Это даже опытным магам без артефактов сложно сделать. Например, пища должна уже быть приготовленной и находиться не дальше, чем в ста километрах от заклинателя. Иначе ничего не выйдет. При этом артефакт переносит первое попавшееся блюдо, и не факт, что оно будет свежее, — он взял в руку луковицу и повертел в руке. — Например, она часто так делает. Кстати, способных на такое артефактов всего два, и оба находятся в этой комнате.       — А маслёнка тоже может телепортировать прогорклое масло?       — Нет, и в этом её уникальность. И главное — пищевые и несъедобные масла не смешиваются. Думаю, с маслёнки и начнём. Возьми её в руку и произнеси про себя: «Хочу Нутеллы». Вспомни тот день, когда ты в последний раз её ела и какие эмоции при этом испытывала. От Нутеллы, а не от чего-то ещё. Представь, как к пальцам от головы идёт волна тепла.       Эмма кивнула. На словах всё выглядело просто. Она взяла в руку золотую маслёнку.       Так, надо вспомнить.       Эмма вышла из автосервиса. Пока выясняли, что с её любимым Жучком не так, она решила зайти в минимаркет, который находился в том же здании. Маленький магазин при заправке. Места хватило лишь на два холодильника с алкоголем и мороженым да на несколько полок с небогатым выбором продуктов. Кондиционер не работал, и было очень жарко. Везде летали слепни. Зато никакого народа.       Генри просил Нутеллы. Она пошла к витрине, где продавались молочные продукты, и взяла нужную баночку.       Эмма тряхнула головой. Нет, так не пойдёт, надо мысленно перенестись в более позднее время.       Она сидит за столом на кухне. За спиной свистит чайник. Генри встаёт со стула и бежит его выключать, чтобы налить зелёного чаю себе и маме.       Эмма открывает банку. Как бы она не любила свой Жук, но машина старая, и от неё проблем больше, чем пользы. Дорогие запчасти, постоянно приходится ремонтировать, но это память о Ниле и её непростой и бурной молодости. Ещё тосол вечно течёт, не напасёшься. Это сильно расстраивало, не хотелось бы потерять своего давнего и верного железного друга.       Эмма зачерпнула ножом шоколадной пасты. Вот сейчас она съест бутерброд и расслабится.       Расслабится, получит удовольствие. Так, нужные эмоции нашла.       Эмма сконцентрировалась на своих воспоминаниях. Она представила, как тёплый поток движется вниз от её затылка к маслёнке, и сосредоточилась на своих эмоциях. Из носика маслёнки на хлеб полилась прозрачная голубая жидкость.       Голд с трудом сдерживал улыбку.       — Бутерброд с незамерзайкой? — усмехнулся он. — Я и не знал, что ваши вкусы настолько специфичны. Быстро переверните маслёнку.       — Ой, — обескураженно произнесла Эмма и поставила маслёнку рядом с собой. Тосол уже давно перетёк с хлеба на стол, и совет Румпеля оказался как нельзя кстати. Эмма выкинула испорченный кусок в ведро. Она была недовольна результатом, но, по крайней мере, из маслёнки не вылетел фаербол…       — Не расстраивайся, это правда не так просто, как кажется на первый взгляд, — подбодрил Румпель и протянул Эмме губку. — Ты не про Жук свой случайно думала?       — Угу, я покупала шоколадную пасту, пока мне машину ремонтировали, Генри попросил.       — У старых автомобилей вечно что-то подтекает, — понимающе произнёс Голд и загадочно добавил: — Возможно, вы увидите свой Жук ещё раз.       — Но он же сгорел, — запротестовала Эмма.       Она и правда очень скучала по своему автомобилю и умудрилась к нему сильно привязаться. Долгое время Жук был ей и домом, и другом, и помощником, и возможным местом зачатия Генри, а теперь сгорел. И даже неизвестно, где стоят его искорёженные огнём останки. И Голд не имел права дразнить её такими вещами. Злость придала сил. Эмма вновь взяла маслёнку в руку и попробовала лучше сосредоточиться на том, что было дальше.       Она ест бутерброд. На душе радостно, что Жук починили, что можно наконец расслабиться и насладиться с детства любимым вкусом, который Эмма умудрилась почти забыть.       Релакс, радость, приятная ностальгия по детству. Вкус и аромат, что когда-то давно дарили ощущение счастья и покоя. Так, а теперь попробуем сосредоточиться на этих эмоциях.       Эмма сделала всё, о чем говорил Голд, и теперь из носика маслёнки на хлеб капал не тосол, а шоколадная паста.       — Поздравляю! — сказал Голд и игриво, как когда-то в Зачарованном лесу, хлопнул в ладоши. — Это лишь в первые разы долго и сложно. Вскоре ты начнёшь искать нужные эмоции и ощущения автоматически. И это отличная тренировка, чтобы отделять в этом поиске нужное от ненужного. Именно поэтому я не покупал масло.       Но Эмма его совсем не слушала и с огромным удовольствием жевала свой так непросто добытый бутерброд. Сейчас он интересовал её намного больше всего остального. О том, что это упражнение придётся выполнять почти каждый раз, когда захочется поесть, Эмма предпочитала не думать. Тем более, это же пойдёт ей на пользу. В последнее время Свон чувствовала, что ей тяжелее сконцентироваться, чем обычно, возможно, так она это и преодолеет.       Вдруг из шкафа с одеждой донеслось пиликанье. Звонил мобильный Эммы. Она вскочила со своего места, достала телефон с полки и ответила:       — Алло, да, Мэри-Маргерет.       — Приезжай в больницу, случилась беда: из палаты исчез Крюк.