Мой лучший талисман

Такао не вернулся к морю, потому что там его ждало лишь презрение. Казунари отправился к тому самому озеру, где когда-то спас Шинтаро. Отныне это место стало его новым домом, напоминая о самой страшной ошибке, совершённой им. Тритон знал, что дорога в море ему закрыта, у берега наверняка дежурят стражники морского короля. Они уже чуют его и ждут, как пираньи раненную добычу. И если Такао вернётся в море, то навсегда лишится хвоста и возможности плавать — самой сути детей моря. Казунари будет скитаться по земле, безумный, потерянный, разбитый. Расставание с родителями — малая плата за то, что он сделал. От чувств не убежать, не освободиться. Мидорима нагло вторгся в сердце Такао, принеся с собой только боль. Первый месяц тритон бесцельно брёл вдоль берега, апатично глядя на водную гладь озера. Часто он сидел у самой кромки, где мелкая галька царапала нежную кожу, а потом с тихим всплеском погружался в безмятежную глубину воды. Только в озере Такао на мгновение забывал, как больно на суше. Родная стихия с распростёртыми объятьями принимала блудного сына, стирая печаль с его души, наполняя мощью бурлящего потока. Лишь там, в воде, Казунари снова мог жить, а не существовать. Но озеро не море, оно не могло полностью заменить тритону родной дом, и ему приходилось выходить на сушу. А там... снова накатывала страшная тоска, тянущая его к земле. Такао не плакал, не впадал в истерику, он просто кричал как существо, потерявшее всё, что было ему дорого. Не принятый сушей и брошенный морем, неприкаянный. Где-то в глубине его души ещё тлела искра горячих человеческих чувств, но и она гасла под пеплом сожжённых надежд. Такао так храбрился, считал, что участь сотен русалок и тритонов его не коснётся... Но разве мог он знать, чем всё обернётся? — Во всем виноват только я, — лёжа на песке, шептал Казунари, — никто больше. Глупо было думать, что чувства обойдут меня стороной. И ещё глупее — поддаваться им! Я обманул его, но как мог рассказать правду? Как я мог открыть свою сущность? «Но нужно жить дальше! Неважно, как трудно придётся! Я совершил ошибку, причинил любимому боль, лишил себя моря, но... будущее зависит только от меня». — Прости меня, Шин-чан, я должен был всё тебе рассказать!.. При воспоминании о короле сердце сжималось от тоски. Такао кусал пальцы, чтобы позорно не разреветься, когда боль накрывала особенно мощной волной. Тогда он тихо скулил, скрутившись в комок, испуганный, растерянный, брошенный и страдающий. Тритон отдал бы всё, чтобы вновь увидеть своего короля, признаться ему во всём, умоляя простить. Но Мидорима, раненный ложью, уже не поверил бы в правду. Такао чувствовал, как угасает день ото дня. Но теперь поблизости не было Шинтаро, не было моря и родителей. Второй месяц Казунари пытался начать новую жизнь. Раны в душе не затягивались, а боль грызла изнутри, как голодная собака. Но он держался и старался приспособиться. В чаще леса обнаружилась старая ветхая сторожка лесника, грубо сколоченная и продуваемая всеми ветрами. Такао поселился там, попытался придать домику хоть какой-то приличный вид. Натаскал веток для полуразвалившегося очага, а в подвальчике даже нашёл запасы солений. В пристройке обнаружилась кровать с дырявым, но не сгнившим одеялом, а в основной комнате стол, заваленный всяким хламом. Такао казалось, что он привык. Свыкся с тоской по родителям, дому и морю. С постоянной болью, виной и страхом. Но это было не так. День ото дня последние искорки в его душе гасли, а всё то тепло, что отдал ему Мидорима, растворялось в холоде, сковывающем тело. А на исходе третьего месяца Казунари нашли стражники морского короля. Тритон собирал лесной хворост, готовясь к лютой затяжной зиме. Люди правителя обступили его плотной стеной, подкравшись совершенно бесшумно. Такао успел только испуганно вскрикнуть, прежде чем на его руках сомкнулись «оковы предателя» — цепи из бирюзового металла. Стражники скрутили вырывающегося, шипящего и брыкающегося тритона как игрушку, подавив его сопротивление. — Ну наконец-то мы схватили тебя! — торжествующе возвестил начальник королевской охраны, знакомый тритону. — Казунари Такао, ты думал, что скроешься от наказания? — Я думал, что у тебя неповоротливые стражники, мерзкий голос и толстый зад! — выплюнул тритон, отчаянно трепыхаясь в руках королевских громил. — Шутить изволишь? Что ж, типичная реакция загнанного в угол существа! Ты боишься, но пытаешься храбриться. Похвально. Но я всё равно исполню приговор правителя. — Твой зад от этого не уменьшится! — огрызнулся Такао. Сердце тревожно сжалось и забилось с бешеной силой. Казунари попытался укусить удерживающих его стражников, пнуть, извернуться, но добился только удара по животу. Пронзившая его боль заставила согнуться, однако Такао вновь выпрямился, мужественно встречая всё, что ему приготовил начальник охраны лицом к лицу. Конечно тритону было страшно! От ужаса всё внутри леденело и скручивалось, а при мысли, что у него отберут хвост, Такао хотелось кричать от разрывающей сердце боли и бессилия. — Остришь... самому не тоскливо? — спросил начальник. — Но это уже не имеет значения. Я, Яно Такаюки, именем короля, приговариваю тебя, Такао Казунари к наказанию за нарушение главного закона моря, путём лишения хвоста и, тем самым, возможности оборачиваться тритоном. Отныне и навеки путь домой тебе закрыт. Такао задрожал, отчаянно задёргался, рыча от ужаса и беспомощности. «Нет! Нет, только не это! Хвост — последнее, что у меня осталось! Нет!» — билось в голове Казунари, пока он выкручивался из стального захвата. — Прости. Мне больно лишать тебя самой сути дитя моря, но таков закон, — в голосе начальника послышалось искреннее сожаление. — Я исполню приговор как можно мягче и постараюсь причинить как можно меньше боли, — с последними словами из рук Яно вырвались бесцветные шары родовой магии, устремляясь к обезумевшему тритону. «Боги, как же страшно! Я ошибся, но зачем вы наказываете меня так! Я не хочу существовать! Я не хочу!..» — кричал Такао, чувствуя невыносимую, кромсающую тело боль, отбирающую его сущность. От всхлипывающего и бьющегося в агонии тритона постепенно отделялся перламутровый шар, покидая его навсегда. Казунари беспомощно смотрел, как уходит из него последняя капля жизни и тянулся к ней из последних сил. Сознание туманилось, накрывая Такао долгожданной волной забытья, где не будет больше страданий и отчаяния, горя и страха. Не будет больше ничего. Кроме голоса Шинтаро. Такого родного, любимого и спокойного. Его ласковых, нежных прикосновений. Его запаха: бушующего моря и лесной свежести. Жара его души. — Такао! Ты слышишь меня? Такао! Очнись, давай же, я не могу потерять тебя снова! Только не теперь, пожалуйста! «Прости, прости меня...» *** После побега Казунари, Мидорима ещё долго сидел в гостиной. Такао такой же предатель, как и многие до него. Сколько подобных ему окружали короля? Десятки? Сотни? Отчего же так больно? Шинтаро привык к предательствам, но ложь Казунари ударила по самому уязвимому органу — сердцу. Мидорима видел, как мучается Такао, но уязвлённая гордость мешала ему сделать шаг навстречу. Король отпустил тритона, не в силах простить обман. Последующие месяцы его жизни пролетели мимо самого Мидоримы, погружённого в мрачный колодец тоски. Он и раньше-то добротой не отличался, а теперь и вовсе срывался на всех, кто попадался под руку. Доставалось и Мияджи. Советник пытался вразумить слетевшего с катушек короля, но Шинтаро его даже не слушал. Киёши чувствовал, что Мидорима страдал из-за мальчишки и, наплевав на положение, просил короля разыскать Такао, пока не стало слишком поздно. Шинтаро только рычал и огрызался, не желая ничего слушать. Но в глубине души он рвался к Казунари, страдая от боли предательства и отчаяния. Противоречивые чувства грызли Мидориму изнутри. Он пытался вычеркнуть Такао из своей жизни, забыть его лицо, но думал только о нём. Шинтаро метался по замку, не находя покоя, как запертый в клетку зверь и сам чувствовал, как теряет человеческий облик. «Он предатель!» — кричал рассудок. — Но зачем? Что скрывалось за его ложью? Не поступил ли я опрометчиво, выгнав его из замка? Да, Мидориму грызла вина. Он жалел о своем поступке, всё чаще вспоминая тот чёрствый разговор, отчаяние Такао, его полные страха и боли серебристые глаза, его нервные жесты и резкие движения. Шинтаро чувствовал, что обязан отыскать тритона и выяснить правду, какой горькой бы она не была. Да даже без неё, Мидорима желал видеть своего Такао, снова касаться его, целовать, обнимать. «И простить! Я хочу его простить!» Шинтаро выехал из столицы спустя два месяца, полностью уверенный в своём решении. Король не знал, где искать Казунари, даже не представлял. Но его вёл талисман, случайно найденный в пустых покоях Такао. Мидорима сжимал амулет в руках, как величайшую драгоценность, доверившись мерцающему свету необычной безделушки. Шинтаро чувствовал, что талисман приведёт его к мальчишке каким-то животным чутьём, не сомневаясь ни на секунду. Король не взял с собой отряд стражников, ограничившись несколькими преданными ему воинами. В пути они останавливались на ночлег в постоялых дворах или же ночевали под открытым осенним небом. А талисман всё вёл нового хозяина по тропам, ведомым только ему. Но Мидорима уже узнавал дороги, по которым ехал. Путь его пролегал к тому самому озеру, где и произошла судьбоносная встреча с наглым мальчишкой, перевернувшим мир Шинтаро вверх дном. Здесь, у вековых деревьев, скрывающих озеро, в Мидориме что-то дрогнуло. Нехорошее предчувствие кольнуло сердце, и король пришпорил коня. «Что это ещё? Неужели этот мальчишка опять куда-то влип?» — подумал король, стремительно приближаясь к озеру. В том, что Казунари был там, Мидорима и не сомневался — талисман звал его туда. Наконец Шинтаро выехал к берегу и разглядел в отдалении незнакомых людей, и... Такао! От волнения всё внутри короля задрожало, но он только пришпорил коня, летя навстречу неизвестности. — Что здесь происходит? — голос Шинтаро зазвенел от рвущегося наружу бешенства, стоило ему увидеть каких-то амбалов, удерживающих бесчувственное тело Такао. Выхватив меч, Мидорима кинулся на одного из них. Его стражники бросились на остальных, прикрывая короля. — О, человек... ты и в самом деле вернулся за этим предателем? Я удивлён... — протянул стоящий в отдалении от амбалов незнакомец. — Отпустите Такао немедленно! — рыкнул в ответ король, с трудом увернувшись от сокрушительного удара. — Как же вы, людишки, любите указывать! Что будешь делать, если не отпущу? Я караю виновного, вот и всё. — Сокрушу силой! — рявкнул Шинтаро. — Прекратите, — махнул своим воинам незнакомец. — Поговорим? — обратился он к застывшему королю. — Поговорим! Но сначала отпустите Такао. Мужчина щёлкнул пальцами, и амбалы выпустили безвольное тело Казунари из рук. Упасть на землю мальчишке не дал сам Мидорима, бережно поймав его. Лишь почувствовав слабое биение пульса Такао, Шинтаро облегчённо выдохнул. Прижав Казунари к себе поближе, король на мгновение зарылся лицом в пыльные угольно-чёрные волосы. — Не буду разводить долгие церемонии, — сморщился незнакомец, — знаешь ли ты, человечек, кого держишь сейчас в своих объятьях? — Не имеет значения! — нахмурился Мидорима. — О, имеет, да ещё и какое! — прищурился мужчина. — Он не рассказал тебе правду? Судя по твоему яростному взгляду – нет. Хм... а это даёт ему шанс... — Что ты там мелешь? Говори уже! — не выдержал король. — Какой нетерпеливый! Но готов ли ты к тому, что увидишь? Не сбежишь ли, сверкая пятками? Все людишки удирали сломя голову, стоило им только узнать правду. Так чем же ты лучше? — Я — не все, — Шинтаро хмыкнул, возвращая себе королевскую надменность. — Смелый-то какой! — развеселился мужчина. На миг в глазах его проскользнула какая-то странная золотистая искра. — Что ж, не рухни в обморок, храбрец! Миори, зачерпни воды и принеси её мне. Один из воинов кивнул и поспешил выполнить команду незнакомца. Махнув рукой, он что-то пробормотал. От озера отделился бесцветный шар, наполненный водой, устремившись к стоящим на берегу людям. — Ты хотел узнать правду, так получи её! — крикнул мужчина, обрушив воду на безвольно лежащего Такао. Шинтаро яростно зашипел, отряхиваясь, отплёвываясь от попавшей на него холодной воды, и не сразу заметил изменения, происходящие с телом Казунари. А когда увидел, наконец, то не смог сдержать потрясённого вскрика. На руках Такао выросли серебристые плавники, шею прорезали жабры, а ноги покрыла такая же мерцающая серебристая чешуя, превращая их в мощный, длинный хвост с широким плавником. В руках Мидоримы теперь лежал не человек, а самый, что ни на есть, настоящий тритон — существо из сказок.