Мой лучший талисман

— Такао, ты хочешь вернуться в море? Вопрос Мидоримы застал Казунари врасплох. Они как раз проезжали мимо какой-то обмелевшей речушки. — С чего ты так решил, Шин-чан? — удивился тритон. — Вы же, вроде, жить без Дома не можете. Там твои родители... К тому же ты вот уже полчаса неотрывно смотришь на воду. Наталкивает на определённые мысли, знаешь ли! Такао прыснул в кулак, неловко маскируя смех. — А ты можешь быть заботливым, Шин-чан! Конечно же, я хочу вернуться в море, но не навсегда. Просто для того чтобы повидать семью и испить сил от родной стихии. Мидорима что-то неопределённо буркнул и отработанным жестом поправил очки. Спустя некоторое время он задал новый вопрос, терзающий его на протяжении всей поездки: — И ты готов жить в замке, вдали от моря? — С тобой хоть в горах! — непривычно мягко улыбнулся Такао. Шинтаро довольно кивнул. Больше они не разговаривали, предпочтя молчаливую поездку. Правда, Казунари иногда болтал какие-то глупости, но Мидориму его трёп не раздражал. В Эолу король с тритоном и сопровождающими воинами въехали изрядно усталые и припорошенные дорожной пылью. Чистюля Шинтаро тут же приказал приготовить ему купальню, чтобы смыть ненавистную налипшую грязь. Естественно Такао он потащил с собой. Королевская купальня располагалась неподалёку от покоев Мидоримы. Она представляла собой поистине огромное помещение с мраморными полами и куполообразным стеклянным потолком, своды которого держались на колоннах. За счет чего в купальне было светло и просторно. Сам бассейн вместил бы и десятки таких же тритонов, как Такао. Вода заманчиво плескалась об бортики, исходила ароматным паром. — Сначала душ, Такао, — педантично напомнил Шинтаро, подмечая яркий интерес в голубовато-серебристых глазах. — Да помню я, Шин-чан, — проворчал Казунари с сожалением глядя на зовущую его воду. Мидорима хмыкнул и царственно удалился мыться, прежде чем полноправно окунуться в бассейн. Если бы он успел изучить тритона достаточно хорошо, то насторожился бы, увидев его прищуренные глаза. А так как Шинтаро не успел пока рассмотреть все ужимки Казунари, то ушёл в блаженном неведении. — Ну теперь держись, Шин-чан... Выйдя к бассейну, посвежевший и чистый до скрипа Мидорима с удовольствием окунулся в горячую, ароматную воду. Поплавав немного, король удивился отсутствию Казунари, но списал всё на внезапно проснувшуюся чистоплотность последнего. Расслабленно откинувшись на бортик, Шинтаро прикрыл глаза и не сразу услышал шаги Такао. Громкий всплеск возвестил о том, что тритон прыгнул в воду, и Мидорима взглянул на него. Да так и застыл с восторженным вздохом в горле. Такао сменил ноги на свой роскошный хвост, так и притягивающий взгляд короля. Эти блестящие от воды чешуйки, этот мощный плавник, эти плавные изгибы... А сам тритон? С коварной улыбкой на развратно-розовых губах и шалым блеском в золотистых глазах. — Ну что, Шин-чан, продолжим?.. — провокационный вопрос Такао прозвучал для короля приглашением на пир. — Тебе же так нравится мой хвост... Потрогай его, я же вижу, как блестят твои глаза. Видел бы ты сейчас своё лицо... Шин-чан, я хочу целовать тебя, пока не закружится голова, хочу ласкать твоё тело, пока ты не закричишь и попросишь о большем, а потом... — Такао... — сглотнул Мидорима. — Что? – о, этот взгляд следует запретить законом! — Заткнись! Шинтаро знал, что лучший способ прекратить чересчур возбуждающую болтовню тритона — заткнуть его рот поцелуем. Что, собственно говоря, он и сделал. Губы у Такао обветренные, со вкусом запёкшейся крови — нечего кусать было, а рот влажный, гладкий и чертовски горячий. Тритон ответил на поцелуй, его язык огладил язык Мидоримы. Казунари задышал часто-часто прямо в рот Шинтаро, придушенно застонал и плюхнул хвостом по воде. А король жадно лизнул любимые губы, прикусил нежную плоть, растворяясь в ответных ласках тритона. Они задохнулись, целуясь до потемнения в глазах, лихорадочно лаская друг друга. Это было похоже на безумие, но ни Такао, ни Мидорима отказываться от него не собирались. — Такао, хвост... как мы?.. — прохрипел Шинтаро, с трудом прервав поцелуй. Удивительно, но Казунари хватило ещё и на тихий смешок. — Он не помешает, иначе как бы мы размножались? Я позже тебе покажу, а пока сделаем всё по вашим, человеческим правилам. Мидорима одобрительно кивнул. Подхватив сменившего хвост на ноги Такао, король понёс его в свои покои, стараясь не смотреть на совершенное тело в своих руках. — Ты точно этого хочешь? — с внезапным волнением спросил Шинтаро, положив тритона на кровать. Казунари пластично изогнулся, чуть привстал и приглашающе раздвинул ноги, совершенно не стесняясь, смотря на Мидориму с вызовом. — А ты как думаешь, Шин-чан? Посмотри на меня, коснись меня, почувствуй меня, и ты сам ответишь на свой вопрос, – и, будто раскалённых от страсти слов было мало, Такао потянул короля на себя. Мидорима прошипел сквозь зубы, соприкасаясь голой, уязвимой, слишком чувствительной кожей с нежным, шелковым и восхитительно-покорным телом тритона. — Шин-чан, — прошептал Такао, в глазах которого плеснулось жидкое золото, — хочу ласкать тебя... Можно?.. Король примолк, пытаясь замедлить бешеное биение сердца. Оно грохотало где-то в глотке, а пульс бил по вискам. «Где же ты научился этому?» — хотел спросить Мидорима, но вместо того гулко сглотнул перед тем как ответить: — Да... тебе можно всё. Мир в глазах Шинтаро перевернулся во всех смыслах, когда Такао резко толкнул его на спину, садясь сверху. Он плавно потёрся о Мидориму, плотно прижимаясь пахом, отчего король зашипел, выгибаясь навстречу. Казунари тихо фыркнул, чуть медля, а потом обрушился на него, как пенный прибой, целуя жадно, жарко, голодно. Руки Такао легли на подрагивающее, влажное тело Шинтаро, знакомясь с горячей, плотной как шёлк кожей. Тритон прикусил выпирающий кадык, лизнул, пробуя на вкус, перешёл на ключицы, плечи, оставляя за собой влажный след. Язык обжёг грудь Мидоримы, и король не смог сдержать придушенный стон. Казунари поднял голову, с возбуждённым блеском в глазах жадно оглядывая раскрасневшееся лицо Шинтаро. — Шин-чан, ты такой... — хриплый шёпот тритона ударил по нервам. Он не продолжил, возвращаясь к прерванным ласкам. Мидорима хотел узнать окончание фразы, но звуки замерли в горле, когда Такао опустился ниже, ведя гибким горячим языком по рёбрам, грудным мышцам. Нежные губы тритона накрыли затвердевший сосок короля, отчего по телу Шинтаро стремительной волной пронёсся тягучий, обжигающий изнутри жар, скапливаясь внизу живота. Он уже давно не просто тяжело дышал, а стонал сквозь зубы, выгибался вслед за ласками Казунари, сжимал тяжёлые чернильные пряди волос и дрожал от неудовлетворённого желания. А Такао, словно издеваясь, втягивал то один сосок Мидоримы в рот, то другой, лизал, скользил чуткими пальцами по бокам, животу. И так умопомрачительно тёрся ягодицами о твёрдый член. Шинтаро знал, что если тритон опустится ниже, то он взорвётся, не дойдя до самого главного. И потому Мидорима мягко отстранил недовольно вздохнувшего Казунари, опрокидывая его на спину. — Всё потом, — прохрипел Шинтаро, жадно лаская горячую, вкусную кожу тритона. Именно вкусную. Её мягкая чистая сладость отпечатывается на языке, губах, чувствуется во рту. Такао шумно и протяжно застонал, он просто не мог вести себя тихо. Его тело ластилось к Шинтаро, само подстраиваясь под нетерпеливые жёсткие ласки. Мидорима, пока ещё хватало терпения, поцеловал вздымающуюся грудь, повторяя действия Казунари, прихватил упругую кожу зубами и тут же зализал алеющие метки. На лице Казунари чистейшее удовольствие, зрачки топили радужку в чернильной тьме, сквозь приоткрытый рот вырывались вздохи и жалобные стоны, а язык скользил по пересохшим губам, оставляя за собой влажный след. Кто способен удержаться, видя такого Такао, выгибающегося, раскрасневшегося, льнущего и горячего, как жидкий огонь? Уж точно не Мидорима! Казунари, словно бы читая мысли короля, жарко прошептал: — Возьми меня, Шин-чан, сделай своим... — Бакао, не жалуйся потом на боль, — и откуда только есть силы для болтовни? — Я доверяю тебе, ты будешь осторожен. «В этом ты прав, я разобьюсь в кровь, но не причиню лишней боли!» Конечно, вслух свои мысли Шинтаро не высказал, вместо того он потянулся за бутыльком с маслом, щедро выливая его на ладони. Скользкие пальцы легли на истекающий смазкой член Такао, нежно лаская, отчего тритон прикусил запястье, глуша громкий крик. Мидорима отодвинул руку Казунари от рта. — Я хочу слышать тебя. «Да, твои стоны, всхлипы, крики и громкие вздохи. Сделай это для меня...» Тритон послушно кивнул, подавшись ближе. Тонкая кожа его бёдер такая горячая. Шинтаро с мягкостью провёл по ней ладонью, прежде чем шире раздвинуть стройные ноги Такао. На пах Казунари пролилось тёплое масло, стекая вниз. Мидорима собрал его пальцами и мягко, чересчур для себя нежно скользнул одним в горячее, покорно раскинувшееся тело Такао. Вздох тритона перешёл в болезненный вскрик. — Тише, скоро всё пройдёт... — бархатный низкий голос Шинтаро успокоил. Король огладил свободной рукой округлое колено, бедро, напряжённый живот, вздымающуюся грудь. Наклонился, вовлекая Такао в головокружительный поцелуй. Мышцы расслабились, поддались, раскрываясь под движения уже двух пальцев. Казунари часто задышал прямо в губы короля и сам подался на ласкающие его изнутри пальцы. В этот момент он как-то конвульсивно дёрнулся, сжался и задрожал, выгибаясь на простынях. Из искусанных губ вырвался совершенно пошлый, протяжный стон: — Шин-чааан!.. От этого звука, от ощущения жаркой тесноты у Мидоримы закружилась голова. Но вместо того чтобы взять тритона прямо сейчас, Шинтаро отыскал в себе крупицы терпения и, прикрыв глаза, наклонился к члену Такао, касаясь его влажными губами. Кожа здесь была невероятно бархатистая, нежная, гладкая. Вкус совсем не противный, чистый, а запах терпкий, самого Казунари и едва ощутимый — морской. — Шин-чан... — слабый жалобный голос Такао звучал наградой, а Шинтаро уже всего трясло от жара внутри. Пальцы тритона скользнули в тёмно-зелёные волосы короля, зарываясь в шелковистые пряди. Казунари тяжело дышал, приподнимая бёдра, ластился, растекаясь под ласками Мидоримы. Его мышцы расслабились, тело плыло в жарком мареве неизведанных, но таких горячих, искренних, вкусных чувств. Говорить связно он уже не мог, только протяжно стонал и кричал так, что у Шинтаро тянуло внизу живота. Он и сам уже был на пределе. — Возьми меня, пожалуйста, Шин-чан!.. — ради этого полного желания вскрика стоило довести Такао до невменяемого состояния. Масло снова пролилось густой блестящей жидкостью, только теперь на член Мидоримы. — Как ты хочешь? — из последних сил прохрипел Шинтаро. — Хочу видеть тебя... И всё. Нет больше Такао, нет больше Шинтаро, есть только они вдвоём, сплетённые на смятых простынях, сплавленные, вжимающиеся друг в друга. Мидорима захлебывался в крике, входя в желанное тело. Ему вторили болезненно-жаждущие стоны Казунари. Теперь Шинтаро знал, каково это — любить и его чувства добавляли остроты. Такао такой пластичный, гибкий, внутри него так жарко, обжигающе. Это восхитительно. Это безумно и правильно одновременно. Мидорима уговаривал себя двигаться мягко, но Казунари потянул его на себя, обвивая поясницу стройными ногами, выбивая все благие мысли из головы. — Ещё!.. — заскулил Такао, прижимаясь как можно плотнее, — Шин-чан, ещё... Воздух вокруг раскалён. Тело больше не подчинялось рассудку, сливаясь с телом тритона. Шинтаро входил всё глубже, сильнее, ловя губами громкие стоны, лаская пальцами твёрдый член своего наваждения. — Такао!.. — имя мальчишки само вырывается из раскалённого горла короля, — ты прекрасен, ты... знал бы, как я... — Нет, Шин-чан... знал бы ты, как хорошо мне сейчас, знал бы... Слова Казунари утонули в раскалённых поцелуях, жадных ласках. Он захрипел, ощущая чистые, незамутнённые, пленительные чувства своего короля, сильные движения в своём теле, жаркую пульсацию, и раскрылся, обхватил Шинтаро руками, ногами, желая вплавиться в него. Его тело трясло, мышцы сжимались, а внутри бушевал ураган, грозясь накрыть Такао с головой. Мидорима горел вместе с ним. Плавится. Тело скручивало в сладких спазмах, и всё внутри Шинтаро взорвалось, накрывая его удовольствием такой силы, что король сорвал голос в рычащем крике. Он излился в содрогающееся тело тритона, больше не чувствуя себя. Лицо Такао навечно отпечаталось в памяти короля, когда Казунари до хруста изогнулся в пояснице, выплескиваясь в ладонь Мидоримы. Тело тритона тряслось, как в лихорадке, мышцы сокращались, и весь он дрожал, переживая накрывающую его лавину удовольствия. Шинтаро закрыл глаза, без сил падая на Такао. Сердце давно билось где-то в горле, лёгкие горели от нехватки воздуха, руки тряслись, а тело растекалось в истоме. Тритон дышал глубоко, хватая воздух ртом, и шало блестел глазами. — Я люблю тебя, Шин-чан, я обожаю тебя, — голос Казунари всё ещё хриплый, полный удовлетворения, тёплый. — Знаю! — хмыкнул Мидорима, ложась на скомканные простыни. — Без ума от тебя, вздорный мальчишка! Смех Такао переливался звоном ручейка. Прежде Шинтаро не слышал его, но теперь впитал этот звук в себя, наслаждаясь бархатными переливами. Мидорима знал, что нужно бы помыться, но шевелиться совершенно не хотелось. Расслабленное тело Казунари привлекало его сейчас куда больше. Поэтому Шинтаро прижал Такао к себе поближе. Тритон обвился вокруг короля, по-другому никак не назвать, оплёл руками и ногами и довольно вздохнул, нежась в надёжных объятьях. Лежать в руках Мидоримы так хорошо и спокойно. Его чувства опутывают мягкостью и заботой. Казунари забрал себе совсем немного, но этого хватило бы на долгие месяцы. Связь с Шинтаро достигла пика, наполнилась совершенно дурманящими чувствами. — Спокойной ночи, мой король, — прошептал Такао, нежась в объятьях любимого человека. Он не ожидал, что Мидорима услышит. — Спокойной, Такао, — ответил Шинтаро, притиснув тритона ещё ближе.