Мой лучший талисман

— Не может быть... — задохнулся тритон, не в силах поверить. — О, ещё как! — ухмыльнулся Яно, вытаскивая оружие. — Какого чёрта? Такаюки фыркнул и внезапно для тритона разразился громким противным смехом. — А ты кого ожидал увидеть? — Уж точно не тебя! Вы, стражники короля, клялись ему в верности и должны были умереть, попытавшись свергнуть его! Так какого чёрта ты ещё жив?! Подавив в себе ещё один приступ раздражающего смеха, Яно снисходительно глянул на наивного тритона и снизошёл до ответа: — Я служил ему пятьдесят лет! Целых пятьдесят лет терпел унижение, молча сносил обиды и мечтал уничтожить его, этого мерзавца, лишившего меня всего! Я ненавидел его и терпеливо ждал подходящей возможности! Думаешь, за всё это время я не нашёл способ обойти чары клятвы? Это было довольно трудно, но возможно! — Море таких, как ты, не прощает! — Тогда почему я всё ещё жив? — хохотнул Такаюки. — Ты глупец, мальчишка. Тебя даже убивать неинтересно! — Не смей назвать меня так! — рыкнул Казунари. — Ах, да, так тебя зовёт только твой король, верно? Но мы что-то заболтались, не находишь? Пора уже начать бой. Ты ведь за этим здесь? Я разрешил своим тритонам впустить тебя сюда, иначе ты никак не попал бы во дворец. — Зачем тебе всё это? Ты уже сверг правителя, так почему продолжаешь эту бойню? — Я предложил жителям мир, но они отказались. Теперь пусть выбирают — жизнь по моим правилам или смерть. Всё просто. — Сволочь! — прошипел Такао, приготовившись атаковать. — Вот так, молодец! Развлеки меня, тритон! — усмехнулся Яно, ничуть не страшась Казунари. Такао же на долю секунды закрыл глаза, охлаждая кипящий внутри гнев, и без предупреждения кинулся на Такаюки. Бывший стражник играючи отбил сильный, чёткий удар, не приложив усилий. Но Казунари бросился на него вновь. Конечно, молодой тритон знал, что силы не равны. Он слаб, неопытен, слишком горяч головой, Яно же опасный, умудрённый опытом противник. И всё же... и всё же Такао не мог остановиться, подвести всех, кто дрался сейчас там, снаружи, родителей, Шинтаро, себя, в конце концов! Поэтому он снова и снова бросался в бой, моля Богов о помощи. Их сражение напоминало молодому тритону избиение младенца. Такао нападал со всей силой, но достать оружием Яно не мог. Раны на теле болели и кровоточили, а дышать становилось всё труднее. Казунари чаще пропускал удары, падал в песок и держался только на упрямстве. — Ты слаб, Такао. На что ты вообще рассчитываешь? — хмыкнул Такаюки, уходя от подсечки. — На то, что твой толстый зад потянет тебя на дно! — рыкнул Казунари, отплыв чуть назад. — Всё остришь? Тело подводит тебя, слабеет... скоро ты просто истечёшь кровью. — Я так не думаю! «Морские Боги, когда же всё это кончится! Он прав — я скоро и оружие поднять не смогу!» — Мне нравится твоя язвительность, но она тебе не поможет. — Может заткнёшься уже и нападёшь? «Шин-чан, мне так страшно! Я не хочу здесь умирать! Помоги мне!» — Смертник ты, Такао... — с удовольствием протянул Яно. Тритон опасно прищурился и, собрав в себе остатки сил, кинулся на ухмыляющегося стражника, желая разорвать его и развеять прах в воде. Такаюки стремительно увернулся, нанося свой последний, смертельный удар. Лезвие вошло в живот Казунари, разрезая мягкие ткани. Такао всхлипнул, хватаясь руками за оружие, беспомощно пытаясь вытащить обжигающее болью остриё из своего тела. — Благодарю за развлечение, мальчишка! — ядовито бросил Яно. Рывком вытянув лезвие, Такаюки толкнул задыхающегося от боли тритона на песок. «Ты привык полагаться на других, но сейчас рядом с тобой никого нет. Тебя столько раз спасали, но пришло время самому себя спасти! Вставай же, Такао! Поднимайся и докажи, чего стоишь!» — настойчивый голос, прозвучавший в угасающем сознании тритона, показался ему смутно знакомым. — Шин-чан... — прошелестел Казунари. — Что ты там шипишь, мальчишка? — казалось, Яно искренне удивился живучести тритона. — Не смей называть меня мальчишкой! — выплюнул Такао, метнув в стражника своё оружие. Клинок попал в цель. Такаюки неловко взмахнул руками и грузно повалился на песок. Казунари издал облегчённый всхлип, падая следом. А вокруг в безумном круговороте закрутились какие-то лица, стены дворца, замелькали тени. Такао хотел было что-то сказать, но силы покинули его, а сознание провалилось в вязкую темноту. *** Казунари и по сей день не знал, каким чудом выжил. Его нашли уже при смерти, истекающего кровью и мало соображающего. Такао бредил, ему всё казалось, что освобождение близко, что стоит протянуть руку, и он попадёт в мир, где не будет больше боли и страданий. Казунари хотел попасть туда, избавиться, наконец, от страданий, но его держала крепкая цепь. Нет, нить... такая тонкая, потяни — и разорвётся! Такао плавал в каком-то чернильном мраке, но эта нить обвивалась вокруг, не давала уйти и избежать боли. — Отпусти меня! — кричал тритон, стремясь к освобождению. — Нет, Бакао, я не дам тебе уйти! — снова этот голос... Мидорима, это он тянул Казунари обратно! — Ты обещал вернуться! Ты обещал! — Обещал? Мне больно! А там так хорошо... Шин-чан, отпусти меня! — Никогда! Ты говорил, что вернёшься ко мне! Так вернись, иначе я сам достану тебя оттуда!.. — Казунари, сынок, Казунари, ты слышишь меня? — внезапно в мысли Такао ворвался взволнованный голос матери. — Нацуко, он слаб, подожди немного, — а вот это уже дрожащий баритон отца. На лицо Такао упали какие-то горячие капли, стекая по щекам, подбородку, носу, смешиваясь с морской водой. Холодное безвольное тело окутало тепло родных рук, и тритон вдруг почувствовал, что двери в счастливый мир без боли и горя для него закрываются. Казунари отчаянно потянулся к тусклому свету, но дёрнулся назад, увлекаемый нитями, крепко держащими его. В голове зазвенело, и Такао застонал, приходя, наконец, в себя. Лица родителей навечно отпечатались в идеальной памяти тритона, как только он их увидел. Такое отчаяние, столько боли и надежды... — Казунари! — всхлипнула русалка, крепко обнимая сына, прижимая как можно ближе. Её хрупкое тело затряслось в рыданиях. — Мама... — просипел Казунари, неловко пытаясь утешить страдающую мать. — Всё хорошо, теперь всё хорошо! — ответил отец, обнимая сына и жену. И Такао поверил, что его борьба окончена. *** Освобождённые и выжившие в бойне жители ещё долго помнили всё, что им пришлось пережить. Мёртвых хоронили с почестями, отведя их праху достойное место последнего упокоения. Тритонов, вставших на сторону Яно, казнили на площади под свист и презрительные крики. Новым правителем теперь стал сын убитого короля, чудом выживший в кровавом месиве. Жизнь возвращалась в своё русло. Море простило блудных сыновей и дочерей, позволяя им вернуться Домой. А Такао позволил себе, наконец, расслабиться. Его раны затягивались довольно медленно, поэтому он пока не мог вернуться к своему королю. Ожидание сводило Казунари с ума. Но молодому тритону также не давали покоя мысли о поступке Яно. Зачем он оставил Такао в живых? Какие цели преследовал? Уж точно не благородные! Такой мерзавец не был способен на сострадание! Ответы на свои вопросы Казунари получил от неожиданного собеседника — новоиспечённого правителя морского. Разгадка была проста, но от этого не менее противна. — Он многим русалкам и тритонам оставлял жизнь. Но не думай, что по доброте душевной. Отнюдь! У Яно были далеко идущие планы. Этот ублюдок собирался воспользоваться вами как источниками человеческих чувств. Убить позже, когда понадобится, чтобы отобрать нужное количество, — пояснил правитель. — Я не буду карать тебя, Такао и тебе подобных, выбравших сушу и чувства своих людей. Вы освободили нас из заточения, спасли и уничтожили предателя. Я дарую вам право выбора. Отныне такое право будет у всех, пора отбросить пережитки прошлого и идти дальше. Спасибо! — в конце речи король слегка кивнул, выражая благодарность. — Это Вам спасибо, Ваше Величество! Вы сломали барьеры. Отныне стена между людьми и детьми моря стала чуть тоньше. А Такао смог рассказать родителям о том, кого встретил на суше. Конечно же, они изъявили желание познакомиться с Шинтаро — человеком, не испугавшимся сущности Казунари. Интерес подогревала душа молодого тритона, горячо сияющая, манящая к себе, полная любви, сияющая. — Это Шин-чан... это его чувства. Они помогли мне стать таким. «И вернуться в этот мир... Он не дал мне уйти...» Такао страшно скучал по своему королю. Всё было позади, море вновь спокойно и лазурно. Казунари всё чаще и чаще стремился на сушу, к Мидориме. Вся его сущность рвалась к Шинтаро, без него было почти физически больно. А когда Такао увидел своего короля после долгой, вынужденной разлуки, то просто не сдержался. Мидорима спал на берегу озера, всё такой же родной, красивый, любимый. Лицо Шинтаро осунулось, под глазами залегли глубокие тени, а лоб прорезала тревожная морщина. Казунари нестерпимо захотелось разгладить её, стереть все тревоги короля, окутать его своей заботой, своей любовью. Мидорима и в жизни не признался бы, уж Такао знает, но он тоже переживал, волновался, боялся и ждал. Не выдержав повисшего в воздухе напряжения, Казунари, что есть сил, бросился к Шинтаро. Обнять. Вдохнуть родной запах. Поцеловать. Увидеть эти выразительные изумрудные глаза. Услышать хриплый со сна голос. Почувствовать ответные объятья. Раствориться в чувствах. — Шин-чан... «Проснись, мой король, я вернулся! Теперь я полностью твой!» — хотелось крикнуть тритону, но вместо того он рухнул перед спящим Мидоримой на колени, нежно обхватил его голову пальцами и исполнил свои желания. «Я люблю тебя!» Сперва Шинтаро, казалось, и не поверил, что Такао вот он, рядом, только руку протяни. Тритон внимательно вгляделся в зелень любимых глаз и увидел там столько чувств, что едва не задохнулся. — Я убью тебя, Бакао, — прохрипел Мидорима, — определённо! «Прости меня! Прости, что заставил тебя ждать!» — После, Шин-чан, после, — понимающе кивнул Казунари, — прежде позволь представить тебе кое-кого... — обернувшись к родителям, он безмолвно подозвал их. — Это моя мама — Нацуко и мой отец — Харуто. Шинтаро опешил, но склонился в приветствии. Надо отдать ему должное, Мидорима встретил родителей своего тритона с почтением. — Так вот ты какой, человек, пленивший нашего сына! — лукаво прищурилась русалка, без церемоний хлопнув Шинтаро по плечу. Мидорима покачнулся, не ожидая столь сильного удара. Всё же он успел позабыть, сколь слабы люди по сравнению с морским народом. — Нацуко, ты ему лопатку проломишь, — укорил жену Харуто. — Рад познакомиться с тобой, Мидорима Шинтаро. — Я с вами тоже, — важно кивнул король, отойдя от сильного хлопка, — прошу, будьте гостями в замке. Вот так Мидорима познакомился с родителями неугомонного Казунари. Нацуко оказалось вёрткой, любопытной, непосредственной русалкой, такой же шумной, как и её сын. Харуто, напротив, был степенным, сдержанным и немногословным. Однако именно с ним Шинтаро нашёл общий язык, будучи таким же занудой. В тот же вечер король распорядился накрыть торжественный ужин. Слуги, довольные прекрасным настроением правителя, с удовольствием выполнили его приказ. Сама атмосфера с возвращением Казунари изменилась, исчезли тени злости и тоски Шинтаро, и жители замка вздохнули с облегчением. Самого Такао ждала трёпка. Грандиозная. И он об этом знал. Поэтому решил спасти свой зад... ну, или не спасти, это уж как получится! Ночью, когда замок погрузился в сонную тьму, тритон просочился в королевскую купальню, ожидая там Шинтаро. План Казунари был прост, но от этого не менее действенен. — Надеюсь, теперь ты мне всё расскажешь? — Мидорима был холоден и раздражён одновременно. Кипящее сочетание. — Расскажу, Шин-чан, конечно, расскажу, — пожевав губу, ответил Такао, прекрасно понимая, как всё это время переживал и волновался король. И он рассказал. Всё до мельчайших деталей, ничего не тая. Буквально вываливая на Мидориму все свои страхи, делясь всем, что накопилось. А когда поток слов иссяк, Такао устало прильнул к Шинтаро, ища защиты и тепла. — Прости меня, Шин-чан. Я не мог приплыть к тебе, предупредить. В глубине души Казунари боялся, что король слишком сильно зол, чтобы вслушиваться в его бессвязный лепет. Но Мидорима тяжело вздохнул, обнял теперь уж точно своего тритона одной рукой и притиснул поближе. В нос тут же ударил любимый запах грозовой свежести и штормового моря. — Ты вернулся, этого достаточно, — прошептал Шинтаро, расслабляясь окончательно. Только теперь он почувствовал, что Такао больше не уплывёт, больше не покинет. Облегчение вперемешку с горячей радостью затопило всё его существо. — Я же обещал, Шин-чан! — наигранно возмущённо вскрикнул мальчишка. — Но за ожидание я накажу тебя, — вполне серьёзно ответил Мидорима, однако Такао увидел, как заблестели зелёные глаза. — Я в твоём распоряжении! — голос тритона приобрёл именно ту бархатистую хрипотцу, так возбуждающую Шинтаро. — Засранец, — пробормотал Мидорима, целуя с готовностью приоткрытые губы. Жадно, глубоко, почти грубо. — Весь твой, — мурлыкнул Такао, глотнув воздуха. А потом сам набросился на Шинтаро, повалив его на холодный мрамор купальни. Но Мидорима с трудом оторвался от желанного тритона и, подхватив его на руки, понёс в покои. — А как же купание, чистота... — пробормотал Казунари, увлечённо целуя шею короля. — Ты же такой зануда, Шин-чан... — Плевать, — бросил Шинтаро. Уже позже, когда страсть чуть поостыла, Такао устроился в уютных объятьях своего короля, едва ли не мурлыча от удовольствия. Мидорима стиснул его так, будто всё ещё боялся, что тритон плод его больного воображения, сон, сказка. — Ты... больше не уплывёшь так надолго? — слова дались Шинтаро с трудом, но сил терпеть больше не было. — Нет, Шин-чан. Теперь я полностью твой, — серьёзно ответил Казунари, успокаивая короля. А потом сказал то, что заставило сердце Мидоримы забиться в бешеном ритме: — Ты моё море.