Будто в старой сказке

Осенний вечер. Небо приобрело тёмные, мрачные тона осени, окаймлённые бархатом ночи. Эта ночь была своеобразно романтичной. Парк. Промокшие скамейки, пахнувшие деревом. Кругом пестрили слёзы осени — яркие листья, вихрем кружащиеся в страстном вальсе с холодным ветром. В воздухе царил тот запах вечной лёгкости и беспечности после ливня. На спинке скамейки сидела девушка, в обнимку с гитарой. С запутавшихся каштановых локон капала дождевая вода. Её мраморная кожа была в мокрых дорожках капель. На кожанке ночным блеском сияли капли недавнего дождя. Порванные джинсы, грязные кеды. Её, казалось, не волновали те проблемы, что четырьмя стенами давили вокруг. Она жила в своём свободном мире, она была совсем другой. Для неё вокруг всегда цвели бутоны чёрных роз, а в голове звучала мрачная музыка, но до боли в груди романтичная. Девушка блуждала в лёгкой дымке таинственности, по пустыни жизни, среду устремившихся ввысь гитар, срывая свои цветы вдохновения. — Чёрт… Вот же, вот же, я только что слышала её… — девушка нежно провела по железным струнам гитары своими тоненькими белыми пальчиками. Казалось, от столь нежных прикосновений гитара запоёт бархатным боем. — Кажется, ускользнула… Как всегда… — девушка обняла гитару. — Ничего, милая, ничего… Мы поймаем нашу птицу вдохновения за хвост. Она здесь, но я ослеплена городом. Девушка вытащила из внутреннего кармана куртки сигарету. Она была немного отсыревшей, но такие приходились девушке по нраву. Она достала зажигалку, которая мелькнула в темноте слабым огоньком. Девушка сделала затяжку. Ей это принесло волшебное блаженство, от которого она закрыла глаза, запрокинула голову. Девушка выпустила тяжкие клубы сигаретного дыма. Никотиновый яд рассеивал душевную боль, помогал ей пережить те сладкие ощущения, увенчанные горечью и лёгкостью. Огонёк зажигалки сжигала ту дрянь, которой заполнена голова, которая туманит наш разум. Этой дурью пропитан горький табак наших душ. И он сгорает… Девушка вновь услышала музыку. Она чувствует её, дышит ей. Тяжкий дым рассеивается из головы, оставаясь горечью на губах. Девушка созерцает. Долгое время девушка могла сидеть на той лавочке, блаженно закрыв глаза и и слушая сладкие для слуха звуки. Пять, десять, тридцать минут, час… Она даже не почувствовала пронизывающие холодом капли нарастающего дождя. Он дарит ей душевное тепло, струйками стекая по бледным щекам…

***

Щелчок дверного замка. Отворяется дверь. — Первый час ночи… — раздался тихий голос матери. Она даже не стала включать свет, не рассчитывая вести продолжительный разговор с дочерью. Она была ими сыта по горло. — Я знаю… — также тихо ответила дочь. — Саша… — Я знаю, мам. Я понимаю. — Походу ты ничего не понимаешь… — мать выдохнула. — Совершенно ничего. Молчание. Мама Саши решила, что этот разговор не требует продолжения. Она развернулась, чтобы продолжить сон. Точнее, чтобы начать спать… — Мама, я слышу музыку… — тихий голос Саши оборвал уход мамы. — Что? — мама обернулась. — Музыку в голове, представляешь? — Музыку? — мать замолчала. — Вся в отца, вся в отца… — всхлипывая произнесла мама, уходя. Мама Саши ушла в спальню, оставив Сашу одну в коридоре. Одну с мыслями. Отец… Папа. Прошло четырнадцать лет с его смерти, с их последней встречи. Воспоминание о ней горит в её хрустальном сердце. Тот тёплый взгляд заставляет хрусталь биться. «Вся в меня, вся в меня…» — так и звенел в голове Саши отцовский голос. По спине Саши пробежали мурашки — она почувствовала то прикосновение, когда отец последний раз поглаживал её по спине. В кромешной тьме ночи в глазах Саши ярким огоньком блеснули слёзы. А возможно звёзды её души… — На краю… — в голове Саши зазвучал знакомый мотив фортепиано из последний арии Тодда. Из последней арии отца…