Не месть ли то? Не зависть ли? Сгубить Себя легко и свет небес не видеть… Что ж это: зло старается любить, Или любовь мечтает ненавидеть? Игорь Северянин
POV Китнисс — Ты должн… Хватаю вазу со стола и швыряю её в Пита, что жмется около двери и не проходит во внутрь. Пекарь успевает уклонится и поэтому ваза разбивается на мелкие, что звонко ударяются об деревянный пол, куски. Он пытается сделать шаг навстречу, при этом вытягивает руку вперед, защищаясь от меня. — Китнисс, послушай. Дай мне объяснить. — Ох, маленький Питик решает мне объяснить, — делаю жалостливое лицо, которое через минуту сменяется звериным оскалом. — Давай, Пит, расскажи мне все! — скидываю книги с журнального столика. — Поведай правду, Мелларк. — Китнисс, тебе не… — А раньше надо было думать! К примеру, — задумываюсь, — когда пошел с той шлюхой. Да, именно тогда и надо было думать, а сейчас, пекарь, поздно. — Китнисс, — он делает еще один неуверенный шаг. — Подойдешь ближе, Мелларк, и тебе несдобровать. — Отворачиваюсь к большому окну и, сжав руки в замок, прикусываю губу. — Уходи к ней, Пит. Иди. — Нет, ты не та… — Не так поняла? Угадала? — ухмыляюсь. — Она же дарит тебе любовь, пекарь. Иди к ней. — Китнисс, давай поговорим? — О чем? — одинокая слеза скатывается по щеке, оставляя за собой прохладную дорожку. — О чем? — повторяюсь и голос срывается на дрожь. — О нас? — О нас? — срываюсь и крик разноситься по комнате. — Ты гуляешь с этой шлюхой, а потом вспоминаешь про нас?! — Китнисс, — он громко выдыхает, — я не знаю как так случилось. — Серьезно? — разворачиваюсь к нему, — серьезно, Пит? Не знаешь? Наш любимый актер, Пит Мелларк, впервые в жизни чего — то не знает? — Не язви, Китнисс. Я говорю правду. — Я тоже. Уходи, Мелларк. Я не хочу и не могу тебя видеть. — Дай мне шанс. — Уже однажды дала, и что получилось? — обвожу руками комнату. — Видишь? Случилось ничего. Ничего, ты понимаешь? Уходи к своей собачонке! — Не называй её так. Она здесь не причем. — Уже защищаешь? Достойный поступок. Твои вещи собраны. — У нас при… -…приказ. Знаю. И если тебя держит только приказ то не волнуйся, Хеймитч что — нибудь придумает. Эти слова ранят Пита в самое сердце, он молча садится на диван и опускает голову вниз. Несколько слезинок катятся по щеке и чтобы пекарь ничего не заметил отворачиваюсь от него, быстро вытираю слезы, что никак не могут прекратится и, прикусив нижнюю губу, выхожу из гостиной. Что с тобой Китнисс? Опомнись. Ты плачешь из — за пекаря? Мальчика — одуванчика, что испортил тебе жизнь? Он не пускает тебя к Гейлу, гуляет с девицами, а ты заливаешься слезами и боишься что он действительно уйдет? Китнисс, оглянись. Этот мир не твой. Твой там — с ним. С охотником. Не позволяй жалости еще раз взять верх. Не удерживай. — Что вообще происходит? Китнисс? — ментор тормошит меня за плечи, от чего голова начинает немного кружится. — Где, Пит? — Не знаю. — Безразлично отвечаю. — Может ушел. — Куда? — Эбернети присаживается рядом на кровать и приобнимает меня за плечи. — Что случилось? — Я видела их в пекарни. С той девкой. Видела. Хеймитч, — поднимаю на него красные глаза от слез. — За что? — Солнышко, — его рука по — отцовски ложится на мою макушку, — ты тут потоп устроила из — за его глупой выходки? Я уже с ним поговорил. — Я видела, — прижимаюсь к нему сильнее. — Но от этого не легче. — Китнисс, детка, ты же не любишь Пита, чего сейчас так убиваешься? Ментор прав, Китнисс. Ты не любишь пекаря. Ты ненавидишь его за разлуку с любимым человеком, за эту жизнь что он тебе дал, за чертовы приказы. Во всем виноват Пит. Так чего же ты плачешь? — Я не знаю. — Мямлю. — Бывает такое, что отпустить очень тяжело? Даже если ненавидишь? Кажется, — кладу свою голову на плечо Эбернети, — что когда отпустишь, вместе с человеком уйдет половина души. Понимаешь? Страх. Непреодолимый страх, Хеймитч. — Солныш… — Ты знаешь, — продолжаю, — когда я пошла в пекарню, уже даже и не помню зачем. Я думала, я надеялась, что он будет меня рад видеть. Я так хотела услышать его голос. Хотела съесть его тупых сырных булочек. — Слезы снова наполнили мои глаза. — А вместо это всего, увидела незнакомую девицу которую он целовал. Разве так любят, Хеймитч? Он же клялся что любит меня. Шмыгаю носом и, закрыв лицо руками, начинаю плакать навзрыд. Плакать, вроде от меня ушел самый близкий человек которого не вернуть. И от каждой слезы чувство опустошенности увеличивается. Вроде каждая слеза хочет дать мне понять, что делаю глупость, отпустив его, дав ему свободу. Ведь Пит…весенний мальчик с хлебом…он ведь действительно одуванчик, действительно нужен…мне. Пит, нужен мне. — Слезами не поможешь, Китнисс. — Тихо говорит ментор. — Ты ведь действительно боишься его потерять? — Да. — Шепчу. — Ты даже не представляешь на сколько. — Китнисс, ты ранишь парня, пойми. Нельзя сначала прогонять его, потом возвращать, потом снова прогонять и любить при этом Гейла. — Знаю. Но не могу по — другому. — Разберись во всем. И дай мне знать, а с Питом я поговорю. Киваю и молча сжимаю его ладонь. Хеймитч нежно целует мой лоб и вытирает мокрые щеки. Впервые чувствую присутствие отца. Впервые отрекаюсь скандалить или что — либо доказывать. Мы молча сидим на кровати в комнате в которой витает печаль. Все стены этого дома будто — бы надели на себя черное одеяние тоски. Дом без Пита умрет. И не только дом. — Я с ним поговорю. Ты только успокойся. — Шепчет ментор. — Тебе волноваться нельзя. Малышу не понравится такой расклад. — Постараюсь, — шмыгаю. — Хеймитч, спасибо тебе за все. — Вам спасибо, — крепче прижимает меня к себе. — Каждому есть ради кого жить. Да, Китнисс, каждому есть ради кого. И это не Пит. Ты живешь не ради Пита, пойми. Тоска, что внутри тебя, всего лишь доброта. Ты добрая, и он, как искусный актер, этим воспользовался. Вернешь его — считай пропала. Вытираю руками красное от слез лицо и, выдохнув, стряхиваю головой, пытаясь избавится от назойливый мыслей. Эбернети сидит молча уставившись в стенку на против, где красуется большая картина побережья. — Ты видела, — начинает он, — речка на твоей картине спокойная, как Пит, а вон то дерево, — Хеймитч показывает пальцем в угол картины, — настолько сильное, что река не может к ней достать, прям как ты, Китнисс. — Да. — Соглашаюсь. — Но ты разве не заметил, — шмыгаю носом, — дерево наклонило ветки к воде. Оно не полностью отталкивает реку. — Да. Но дерево только использует реку, Китнисс. Если бы был человек, что поливал его, оно бы никогда не клонилось к воде. — Такой человек есть, — вздыхаю. — Но ты все равно равно клонишься. — Хеймитч встает с кровати. — Так может будет лучше, если дерево откажется от реки полностью? Позволит её истокам поить другие растения? — Нет. Дерево загнется без реки. Ведь у каждого свое зрение, Хеймитч, и на эту картину ты посмотрел неправильно. Встаю с кровати и выхожу из комнаты, оставив ментора наедине. Он прав — дерево не хочет отпускать реку, даже и зная что его поливают и оно не засохнет. Нет, Китнисс, не прикрывайся деревом. Ты проста эгоистка. Ты не даришь Питу любовь, и не хочешь чтобы дарили другие. Так как ему быть? Вернуться и мучатся с тобой? Или ты всегда думаешь только о своих жертвоприношениях, наша бедная овечка? Спустить, Эвердин. Вернись за землю. Пойми наконец и отпусти.…То ненависть пытается любить Или любовь хотела б ненавидеть? Минувшее я жажду возвратить, Но, возвратив, боюсь его обидеть, Боюсь его возвратом оскорбить.