Заставь души сиять

      Мне снился какой-то непонятный сон. Я их редко запоминаю, но этот явно того стоил, настолько несусветным был неизменный спутник подушки.       Проснулся я, как ни странно, бодрым, будто никто не пилил меня вчера. И позавчера. И позапозавчера. И вообще всё это время, пока шёл дождь.       А дождь шёл. Остался со вчерашнего дня. И с позавчерашнего. И...       С нескольких прошедших недель.       Утро... вроде утро... выдалось, значит, ненастным. Опять. И как нашей главной вожатой удаётся быть такой бодрой? Вот серьёзно. Я чувствую себя самым настоящим Пьером Безуховым, отчаянно пытавшимся войти в колею и всё равно оставшимся наедине с жутким похмельем, непонятый и разобиженный на всех. Хотя...       — А чего это ты до сих пор здесь, доброе утро? — я оторвал голову от подушки и узрел прекрасную фигурку, изящно закинувшую ногу на ногу и наблюдающую за дождём в окошко. Царица сидела вполоборота и даже не потрудилась уложить свои золотые локоны.       — Да, доброе утро, Сёма, до сих пор здесь. Там такой ливень, не побегать. Всему есть предел, и моему упорству тоже, — вздохнула Славяна.       — Интересно, директор пошла на пробежку? — я зевнул и откинулся обратно.       — Вряд ли, иначе бы уже забежала сюда.       — Что, такой сильный дождь?       — Иди да проверь.       — Нет, спасибо, я верю тебе, — я улыбнулся и кое-как поднялся. Накинул рубашку, влез в шорты и бросил взгляд на часы Славяны на столе:       — А что даже часы не надела?       — Руки мыла.       Я хмыкнул и вышел на крыльцо. Дети ещё спали, поэтому можно было не застёгиваться. Хотя укор я мог встретить только в глазах директора; деткам вряд ли было понятно, почему не следует выходить полураздетым в присутствии дам. Бессовестный вожатый...       Дождь и правда был сильным. Надоел-то как, зараза, а! Вчера только-только просвет намечался, и нате! Поэтому я, Шура, Сергей, Алиса и Славя сразу по приезде на место взялись за инструменты и прибили к каждому (почти) домику по жестяному козырьку, чтобы хотя бы за порог можно было ступить. У каждого козырька был либо ковшик, либо ведёрко для воды, с которого мы навострились умываться и чуть ли не чистить зубы, благо она была проточная, с такими-то ливнями. Серьёзно, зачем идти в баню или к любому умывальнику, если благословенная жидкость падает с небес три недели кряду?       Пока я умывался, Славя уже привела свои косы в порядок.       — Ну что, товарищ, настало наше время? — я улыбнулся и достал зонтики.       — Да, товарищ, настало, — Славяна протянула руку за одним из и вышла направо. Я отправился к библиотеке, двигать стулья.       И так три недели. Подъём, умывания под дождём, рокировка стульев в библиотеке. Тяжело быть вожатым. Надеюсь, Евгения не спит...       Спит. Самым наглым образом.       — Господи, Женя, сколько можно?! — чуть ли не взвыл я, когда растолкал книжного духа.       — А, что? — сонно поинтересовался тот.       — Иди, говорю, приведи себя в порядок, иначе Ольга Дмитриевна вломит тебе! А потом детей не забудь поднять, бестолочь!       — Сам такой! — огрызнулась Женя и неуверенным шагом побрела на выход.       Что-то плюхнулось. Боже ты мой...       — Бегом! — рявкнул я и принялся за уборку.       На столе лежал Жюль Верн. Нет-нет, его книга, конечно же, но рядом почему-то находился Грибоедов. Что в голове у неё вообще творится?..       Расставив стулья и наведя марафет, я побежал по Жениным детям, поднимать одного за одним. Вот так, есть вожатая безответственнее меня... Благо дети, в отличие от Жени, поднимались легко и просто, а одни, поднявшиеся гораздо раньше, даже решили подшутить, облив из ковшика, ожидаемо приняв позднего гостя за свою вожатую. Получив по шее, детки извинились и дружно побежали в библиотеку.       Так, уже почти половина восьмого, пора и мне.       По пути я встретил медсестру.       — Утро доброе, Виолетта Церновна!       — Утро доброе, Сёмушка! — прощебетала она.       — Пожалуйста, хватит меня так называть, Виолетта Церновна! — попросил я в очередной раз. Бесполезно.       — Конечно, родной, сейчас перестану! — легко пообещала медсестра.       — Мне уже двадцать лет, Виолетта Церновна, хватит, пожалуйста!       — Конечно, ты уже большой мальчик, Сё...       — Ладно-ладно, я понял! — я замахал руками. Неужели я выгляжу настолько инфантильным? Лучше бы Серёгу так подкалывала, я, в отличие от него, хотя бы пользуюсь доверием Ольги Дмитриевны!       А вот и он, лёгок на помине! Так, стоп, а что он тут забыл?       — Привет, здравствуйте! Семёнов у вас где-то загулял, пусть у вас тогда пока сидит, я ему потом выговор сделаю! Спасибо, простите великодушно! — Сергей тяжело дышал. А почему? А потому что курить надо меньше! Вроде пьют трактористы, курят таксисты, а на деле — пьют и курят радиоэлектроники. Серьёзно, спирт у них для протирки, а вонь от паяльника! Я, может, и смахиваю на дурака, но не настолько!       Хотя, если быть совсем честным, от той же Двачевской перегаром или табаком несёт гораздо чаще, чем от парней. Господи, кто назначил эту, как сказала однажды Славя, неблагонадёжную на должность вожатого?! Вот уж правда — у рыжих души нет, чертяка, а не вожатая!       Но дети её любили, а вот взрослые побаивались. Только Славяна могла встать в полный рост и публично унизить Двачевскую. А мы... Ну, мы, это... До бабских сплетен не опускаемся!       В общем, испортил мне Сергей утро. Прибежал, нагадил и смыслся. Да, ребёнок его, а потерялся у нас. Ох и выговорит тебе Ольга Дмитриевна...       — Он ещё не понял, что Ольга Дмитриевна сегодня у них?       — Не понял, — покачала головой Виолетта Церновна.       Ну и ладно.       Линейка прошла тихо — медсестра, в отличие от директора, не любила разглагольствовать и зачитывать нравоучения, поэтому после быстрой переклички мы все пошли в столовую.       — Доброе утро, Лен, — я приветливо улыбнулся самой скромной вожатой в лагере.       — Доброе, Семён. Опять дождь, да?       — Воистину. Дочитала?       — Нет ещё, только вчера вечером начала, как Барсуков подрался с Ежовым. Не поделили девочку, представь? — захихикала она.       — И что, долго разнимала?       — Да нет, отмывала их долго. Пошли на улицу...       — Точно, вчера ж был момент затишья!       — Ага. Вот они и пошли. Но грязь-то что?..       — Никто не отменил!       — Именно, — Лена подставила ладошку, и я дал ей «пять». — Вот грязнули и сидели потом в бане. И я с ними. Пришлось стирать рубашки.       — Хозяюшка, хех. Надо было меня позвать, ух бы я им задал! — я погрозил кулаком.       — Они бы тебя не послушали, — негромко засмеялась Лена. — Ты сам-то с девочкой живёшь, помнишь?       — А, точно.       — Вот-вот. Мальчики-мальчики... — она ободряюще похлопала меня по спине.       На подходе к столовой стоял Сергей и высматривал своего. Оп! Чувствую, кто-то без завтрака останется.       Что-что, а распекать за подобное Сергей умел. Никогда бы не подумал, что за этим жизнерадостным лицом скрывается такой строгий и требовательный человек. Собственно, не зря же он с электричеством работает. Как говорит Шура: «Серьёзные люди».       Мы поздоровались с другими вожатыми, прошли внутрь и сели за столики; вот интересно, почему наш столик дальше их?       Славя, Лена и Женя уже были здесь. Книжный дух захватила и мою тарелку.       А ещё с нами сидела Мику.       — Товарищи, мне кажется, или нас было только четверо? — язвительно начал я.       — Да-да, я уже это слышала... — безразлично отозвалась Хатсунова.       Учитель музыкального кружка своим отрядом не обладала, и правильно. Творческий человек, такому детей нельзя доверять. Сто двадцать человек, на каждого по семнадцать — шутка ли! Если б нас было восемь — по пятнадцать, и всё равно не шутки! Она могла запросто засидеться допоздна и не заметить, что уже пора спать, а им только дай повод! Евгения, конечно, так и делала, но детей спать укладывала, а только потом шла в свою библиотеку.       Не любил я, в общем, Хатсунову. Но ещё больше я не любил Двачевскую и её протеже — Ульяну Советскую, благо те сидели за другим столиком.       Прямо два полюса в лагеря: северный во главе с Виолой (лень мне иногда называть её по имени-отчеству) и южный во главе с Ольгой. Обычно к ним ещё примыкают начальник лодочной станции и физкультурник, но старый моряк и вояка сложили свои полномочия ещё до начала смены: один, завидев облака, сказал, что смысла нет ему здесь появляться, помог нам с козырьками и был таков; второй поддержал первого и сказал, что Двачевская сама справится в спортзале.       Начальство проводило линейки каждый день, меняясь полюсами: через день напутствие зачитывала нам Ольга, им — Виола. В моей команде была Лена, Славяна, Женя и собственно я, а в той — Шура, Сергей и Двачевская со своей помощницей Ульяной.       Вот почему у Двачевской есть помощница, а у меня — нет?! Хотя я же помощник Ольги на пару со Славей... Кстати, а Славя же была её помощницей, когда Ольга была вожатой. Как же давно это было, ужас! Вот и мы выросли из старшего-поколения-пионеров-всем-ребятам-примеров...       За такими мыслями прошёл завтрак. Где-то в середине я уловил, как Сергей тащил за ухо провинившегося и на завтрак, и на выход. Н-да... Ладно, пора и мне выходить.       Заняв место у выхода, я отловил всех своих и дал ровно сорок минут на подготовку к физкультуре. Дойти до умывальников на чистку зубов — пять минут, обратно к домикам — пять минут, полежать — пятнадцать минут, переодеться — пять минут, дойти до зала — десять минут. Опоздавшим времени выделялось меньше.       — Доброе утро, Лиса, — я поздоровался с Двачевской.       — Доброе, — буркнула она и прошла дальше, зевая и потягиваясь. За ней тянулся лёгкий аромат... запах табака. И Ульяна.       — Доброе утро, гражданин вожатый! — радостно сказала она.       — Доброе-доброе, — махнул я рукой и поймал своего последнего шалопая — Толстенникого, который в оправдание своей фамилии любил покушать, но почему-то был самым худеньким.       — Миша, у тебя тридцать две минуты. Бегом!       Миша послушно кивнул и побежал.       — И галстук поправь! — крикнул я вдогонку.       Когда-то мне точно так же кричала и Ольга Дмитриевна... Иногда Славя... Вот что хорошо в этом дожде, так это то, что воспоминания, зачастую не имеющие ничего особенного под собою, согревают просто потому, что они воспоминания. Чего такого в крике вдогонку о галстуке? Да ничего особенного.       Таково устройство лагеря: затягивает в себя, даря многие воспоминания, окрашивая ненужные и стирая болезненные...       Отдохнуть от суеты города — самое то. Даже вспоминать не хочется.       Так, хватит, а то стану похож на брюзгливого старика. Хотя побрюзжать по поводу дождя я совсем не прочь!       — Что такой недовольный, медвежонок? — прошептал мне кто-то на ухо.       — Да так, — я развернулся и увидал Лену. — Всех отправила?       — Не маленькие, сами смогут. — Лена улыбнулась.       Ну да, у неё дети постарше. Это мои десять-одиннадцать, там только глаз да глаз!       — Ну так что такой недовольный? — продолжила вожатая.       — Дождь надоел, что ж ещё.       Лена взглянула на меня с лёгкой укоризной.       — Понял, прости, — я улыбнулся, и мы спустились с крыльца.       — Ой! — девушка поскользнулась и упала прямо мне в руки.       — Вот тебе и ой. А если бы головой?       — Дедушка, не ругайте! — она засмеялась.       Я только улыбнулся и поспешил к себе. Открыл домик, разложил свои и Славины вещи — нам тоже в спортзал как самым спортивным — и почистил зубы, отдавая честь лени. Не хочется топать к умывальникам, тем более дождь потихоньку усиливается. С утра лупил так, что Славя не пошла на пробежку, а теперь ещё сильнее. Я даже не заметил, как он ослаб во время завтрака — настолько привык.       Да уж, вот такой я безответственный вожатый — не пошёл проведать своих деток. Ладно, потом провинившихся отправлю полы мыть в столовую...       Сменив рубашку на майку и шорты на штаны, я отправился к Лене. У меня тоже есть немного времени перед спортзалом...       Что ни говори, а мы должны быть хоть немного благодарны дождю — в редкие моменты затишья наступала такая удушливая жара... Интересно, сколько градусов по факту? Сорок, не меньше.       Я постучался. «Войдите!» — послышалось изнутри.       — А если бы это оказался Сергей? — я улыбнулся, когда увидел переодевающуюся Лену.       — Сергей бы пошёл к Жене, — засмеялась она. Я запер дверь изнутри и присел на койку.       Лена размышляла секунд десять и в итоге стянула футболку.       — Сюда определённо не подходят штаны... — задумчиво проговорил я, изучая прекрасную Елену.       Девушка изящно наклонилась и пристально вгляделась в моё лицо.       Никогда не забуду, как впервые утонул в этих ярко-зелёных изумрудах...       Я отсел подальше и взял девушку за руки. Хорошо, что койки у взрослых гораздо шире, чем у детей — тех помещается четыре в домике, а этих только две. Лена залезла сверху и прижалась всем телом.       Я долго наслаждался её объятьями. Достаточно долго, чтобы кое-кто недовольно цокнул.       — Хочу обнимать тебя целую вечность, моя милая... — прошептал, даже не открывая глаз.       Наши губы встретились.       Кто-то говорит, что любовь подобна пламени. Кто-то — борьбе. Ещё кто-то — цветам. А моя Лена — идеалу. Вот так. Любовь подобна идеалу. Пару минут тишины, растянутые в бесконечность, назойливая дробь в окнах, создающая фон, нежные касания, плавящие сердце и душу в сладкой истоме. Иногда этот идеал принимает форму дикой кошки, готовой свалить тебя в траву и там... Да. Но большее количество времени это маленький котёнок, которого хочется пригреть у груди и защищать всеми силами...       Наши незаметные встречи начались давно: ещё когда я впервые появился здесь, а Лена была на порядок скромнее. И топтались мы, два скромненьких пионера, топтались, как маленькие медвежата, неумело преодолевая собственную неуверенность. А на следующее лето Елена стала гораздо бойчее, и раз и навсегда захватила моё сердце.       Как же оно стучало в первый раз! И точно так же стучит каждый следующий раз — эти тайные свидания, распаляющие нас до предела...       А живу с другой, да.       После я отправился в здание музыкального кружка: Хатсунова по ошибке забрала оба ключа от домика (она жила вместе с Леной), и пока медвежонок решил сполоснуться под тёплым дождём за домиком — удобно, когда домик самый крайний, — я отправился за ключом.       Дверь была нараспашку. Если с улицы веяло дождём, то из здания — разгильдяйством.       — Хатсунова, ты тут?       — Да! — донеслось из подсобного помещения.       Я прошёл внутрь и обогнул открытый рояль, приставленный в упор к стенке. И почему нельзя отодвинуть, а? Я же сейчас споткнусь о стоящие вдоль стенки инструменты...       Бум!       ...тромбон. Как его вообще можно ставить на пол?!       — Хатсунова, я сколько раз тебе говорил убрать инструменты отсюда?! Вот так захочешь обойти рояль и уронишь, как обычно! Так, а это что? — я с подозрением заглянул внутрь рояля — там лежали какие-то бумажки. Очевидно, учитель музыки опять не убирает свои ноты на место. Бросать в рояль — верх невоспитанности!       — Не знаю! — нервно сказала Мику, выходя из подсобки.       — Как — не знаешь? А кто их сюда набросал? — я не особо аккуратно взял первую попавшуюся и узрел почерк учителя музыкального кружка. — Твоё же, ну как можно не знать, ну Хатсунова! — я театрально хлопнул себя по лбу.       — Да не знаю я, Персунов! — так же театрально хлопнула себя по лбу девушка. Признаться, у неё это получалось гораздо лучше меня.       — О, так это даже не ноты... Иероглифы, ну вообще!       — Я правда не помню... — раздался жалобный голос.       — Ай, ладно... — я махнул рукой. — «Сёма! Пишу тебе в последний раз, так как я уезжаю в Японию!»... Э-э, что?! — у меня аж челюсть отвалилась.       — Дай сюда! — Мику вырвала лист и жадно, чуть ли не носом, впилась в него.       Минуту я простоял в тишине. Хатсунова писала мне... в последний раз? Это как? Потому что уезжает? А что, сказать нельзя было? В последний раз — был, значит, и первый? Но Мику мне ни разу не писала, более того — я с ней мало общался, так как способностей к музыке особых у меня не было, к танцам тоже, да и вообще я не любитель болтать о чём попало и когда попало. Директор гоняла меня и в хвост, и в гриву, даром что у неё была Славяна, поэтому времени на откровенные глупости я не тратил.       — Семён, это ты?! — вдруг раздался удивлённый возглас.       — Да, я, — мой голос тоже наполнился удивлением. — А кого ты ожидала увидеть?       Мику встала и сделала один неуверенный шаг навстречу, будто увидала во мне второе пришествие Будды. Если таковое было. Посмотрела на лист...       — Что такого ты там увидела, что смотришь на меня...       Мику повисла на моей шее, и наши губы соприкоснулись. Даже не так — они загорелись с такой силой, что эта страсть поглотила меня с головой, выключив осознание происходящего.       Что за...?!       Кое-как оторвавшись от девушки, я посмотрел на её полное блаженства лицо и закрытые глаза, а в следующий миг мы рухнули на пол. Каюсь, не устоял.       — Ой, прости-прости, я случайно, сейчас что-нибудь сделаем... Что тебе сделать, йодом намазать? Больно ударился?       Я отмахнулся и помог девушке подняться. А после схватил её за плечи и начал трясти как куклу.       — Ты что творишь, дура узкоглазая?! А если бы кто-нибудь увидел? Ты вообще понимаешь, что сделала? Ты какой пример детям подаёшь, а?! У тебя в башке одна краска вместо мозгов, что ли?!!       На мои крики Хатсунова среагировала вообще неадекватно — захихикала и помахала письмом перед носом:       — Багровый Сёмочка — это та-ак смешно!       Я отпрянул от придурочной и крепко выругался. Потом взглянул в окно и ещё раз выругался: безумный ливень словно в насмешку приударил пуще прежнего. Нет, я так не вернусь к Лене. Слов нет!       Хатсунова вновь обняла меня и прошептала на ухо:       — Сёмочка, ты на меня сильно злишься, что я тебя бросила?       — Да, моя милая Мику...       ЧТО?! Это не мои слова!       — Точно ты... — восхищённо прошептала девушка и аккуратно поцеловала меня в губы.       Нежность, уносящая тебя далеко-далеко, медленно поглощающее безумие...       Моя милая Мику, как же я мог забыть...       Стой-стой, это не мои мысли! Совсем не мои! Кто здесь?! Что происходит?! Лена!       Я бы начал паниковать, но руки сами прижали девушку покрепче, а голова будто отправилась в самостоятельное путешествие.       ...хотя какая разница? Дождь только усилился, отрезая нас от внешнего мира...       Разница есть! Что вообще происходит!       «Вспомни, Семён...» — раздался одновременно знакомый и незнакомый голос прямо под ухом. Чёрт, как же тебя зовут... Невыносимо знакомый голос, просто невыносимо! Это имя у меня перед глазами, но я не могу его вспомнить!       «Не имя...» — прошептал голос и рассыпался в голове звёздной пылью.       «Привет, ты худрук?»       «Мой папа — русский!»       «Я ещё и пою, могу и тебе показать! А танцевать умеешь?»       «...пообещала мне концерт помочь сделать...»       «Ты мне синяк оставил!»       «...вчера после танцев стало плохо...»       «Ты слишком высокомерен!»       «Я тебя сильно-сильно люблю и ни за что не отпущу, слышишь?»       Звёздная пыль осела, принося с собой музыку далёких галактик и туманностей, закрутив мою память так же круто и устроив разноцветное шоу.       Я вспомнил! Я вспомнил всё!       Я оторвался от Мику поражённый и тут же уставился на её лицо: красивые глаза аквамариного цвета были полны слёз.       Как и мои…       Нечто сдавило горло; я понял, что значит фраза «задохнуться от радости». Мы рыдали от счастья, мы тряслись от страха, мы тонули в этих воспоминаниях, в объятиях друг друга, не в силах осознать всё произошедшее — наша память оказалась фальшивкой! Всё, от возраста до характеров!       «А как же Лена?» — нечто кольнуло меня прямиком в сердце.       Три вовлечённых в игры любви человека...        «Хорошо, что не Ульяна!» — саркастично ответил я.       Назойливый дождь, отделивший нас от всего мира, в одночасье превратился в величайшее благословение, а милый сердцу пионерлагерь — в проклятую темницу.       Как, зачем и почему мы забыли друг друга?       «Я ждала тебя долгие годы...»       «А я всё равно моложе, чем нужно...»       Ответов не было. Лишь губы жили своей жизнью, даря нам утешение, не в силах сделать нечто большее, нечто грандиозное. Они помогали нам почувствовать момент, который сравним с внезапно возникшим уступом для падающего со скалы, с лучом света под завалом.       Мику одними глазами показала на рояль, который всё это время был рядом с нами. «На рояле — это пошло», — шепнул я на ушко девушке, а она куснула меня за мочку: «Ты же не понесешь меня сквозь дождь?»       И это был явно не вопрос... Я раз взял письмо — Тронут был, и уже давно Не прочь понять: жизнь дарит боль, А с ней надежду, причину быть с тобой. Крикни мне — я хочу стать Мотыльком твоим, Но болото топко, где ни шагну. Скажу, что лишь для нас, Известно где нам двоим: Место, Место, где тебя жду!